Конвейер

Даже в Деревне Победителей в Восьмом слышен низкий гул, доносящийся с фабрик. С пяти утра до позднего вечера. Звук дрожит и дрожит в голове, шевелится там, словно насекомое. Пора подниматься. Скоро заберут на поезд до Капитолия. Цецелия решает не будить мужа, тихо встает и бредет в ванную. Сколько угодно горячей и холодной воды, десятки сортов мыла и пены, да что там, вся тесная с тонкими стенами квартирка, где они когда-то ютились с матерью и двумя сестрами, поместилась бы здесь без труда. Цецелия просила мать не пускать к ней детей сегодня. Никаких прощаний, Цецелия этого просто не вынесет. Ее дети — трое, которых ей разрешили оставить, будто она кошка, — избавлены от необходимости работать на швейной фабрике после уроков, но вот от возможности угодить на Игры, как и она сама, — нет. Всего Цецелия родила девять детей. Просто шестерых после родов ни разу не увидела. У нее не обвисла грудь, не посыпались зубы: в Капитолии врачи прекрасно знают свое дело. Лет двадцать назад существовала мода на детишек, рожденных Победительницами, если те были красивы или хотя бы симпатичны и обладали отменным здоровьем. Самой присмотреть отца? Да не смешите. Разбирали детей, как породистых щенков, и растили как своих. Может статься, они уже выросли и выпрашивают у родителей деньги, чтобы поразвлечься с Победительницами посвежее. *** Ее первой работой на фабрике было ходить по швейному цеху и подбирать то, что, случалось, роняли работницы постарше. Лоскуты ткани, пуговицы, катушки ниток. Тогда Цецелия впервые увидела такие яркие цвета. Синий, зеленый, лиловый, золотисто-желтый, карминно-красный. Все вокруг одевались в коричневое, серое и черное. Небо в их Дистрикте в основном стояло затянутым свинцовыми тучами, сквозь которые нечастыми прорехами торчало нечто невразумительно-голубое, выцветшее, как униформа швей и ткачих. Пуговицу, ярко-синюю, как глаза Мари, младшей сестры, Цецелия подобрала с полу и зажала в кулаке. Мать заметила, наградила затрещиной и отругала, прижавшись губами к уху, слова с трудом пробивались через мерный гул швейных машин и ткацких станков из цехов по соседству. С фабрики нельзя было вынести и куска тесьмы, каралось воровство в лучшем случае побоями. Хочешь носить одежду, не зияющую прорехами — покупай нитки и ткань за свой счет. Да, выбирай, будешь ты ужинать на этой неделе или нет. Деревья в Восьмом были настоящей редкостью, а трава по цвету не особенно отличалась от почвы, на которой произрастала. Все было серым: пайковые мука и крупа, порошковое молоко, коробки с готовыми завтраками, которые привозили с фабрики на другом краю Дистрикта. Зато содержимое их для разнообразия было невразумительного буро-песчаного цвета. Овощи, фрукты и мясо большинство знало по черно-белым фотографиям из старых книг, у кого еще остались. *** Кого-то продают на день, а других — пожизненно. Если ты родился в рабочем Дистрикте, то продан еще до рождения, просто с некоторыми это происходит не по одному разу. Цецелию покупали охотно. Мордашка у нее была самая что ни на есть обычная, хорошо хоть хирурги не стали увеличивать губы, не исправили курносость: кто-то, видите ли, хотел, чтобы она оставалась девушкой из народа, так пикантнее; фигура — слишком округлая по капитолийским меркам, зато дети, по словам врачей, получались один лучше другого, здоровые и крепкие, таких ни за что не родить в нищете Восьмого. Цецелия и еще две девушки жили в громадном доме где-то на окраине Капитолия, так уж там было тихо, в доме, по которому бесплотными тенями скользили слуги-безгласые. Может, купленных было и больше, им не разрешали видеться, гуляла каждая в огороженном участке сада, навещали их только врачи да еще — до наступления беременности — мужчины в масках. По сравнению с тем, что могло бы быть, Цецелии еще, наверное, везло. Никаких избиений и «всякого такого», каждый раз только один партнер, все аккуратно и... почти выносимо. Почти выносимо. После «ужасно» — уже прогресс. Поначалу казалось, что она галлонами опрокидывает в себя грязь, стыд и боль, потом это чувство ушло, притупилось, стало затертым, хотя Цецелия и не хотела с ним расставаться, специально вызывала в памяти, с силой сжимала в кулаке, как ту самую пуговицу, самое яркое в своей маленькой жизни, как что-то, позволявшее оставаться собой, хотя бы немножко. *** У Цецелии оставалась семья — там, в Восьмом, в деревне Победителей. Обе сестры вышли замуж раньше нее — и куда удачнее, чем могли бы рассчитывать. Она же возвращалась после многомесячных отлучек пустая, как смятая коробка от готового завтрака, и подолгу не хотела никого видеть и слышать. Зато от менторства удалось отвязаться. Хотя бы не пришлось отвозить раз за разом на верную смерть детишек соседей и знакомых. В тридцать четыре ее оставили в покое, и Цецелия почти равнодушно вышла замуж. За мальчишку, с которым когда-то давным-давно целовалась на школьном дворе и у ворот фабрики. Точнее, за потрепанного жизнью вдовца. Они подошли друг другу как идеально подогнанные детали и стали жить — без всплесков и ссор, может быть, без особой любви, но их пара функционировала без сбоев и починки не требовала. Детей Цецелии, что удивительно, хотелось. По-настоящему своих. Дарить жизнь, а не отнимать — хотя за двоих «своих» покойников на Играх она давно уже расплатилась. *** Денег у них достаточно. Клайд уж как-нибудь справится с детьми. Сестры помогут. Да и мать еще постарается подзадержаться на свете. Эх, ей бы переправить лекарств капитолийских, которые действительно помогают. *** Цецелия сходит с поезда, окруженная орущей толпой. Кто-то ей машет. Неестественно белые зубы, сверкающие тут и там — все улыбаются, а ей кажется, что это жужжащие челюсти механизмов, между рядами которых нужно пробираться очень и очень аккуратно, иначе тебя затянет в машину, в лучшем случае не досчитаешься руки или ноги. Через несколько дней Цецелия, наверное, не досчитается своей жизни. Назавтра она уже знает это совершенно точно. Предложили — и согласилась. Раз все равно не выиграть, так почему не остаться лежать на Арене уже в первый день, лучше — сразу у Рога, если это поможет в войне против Капитолия. В Восьмом давно уже волнения, но Цецелия старалась держаться от всего этого подальше ради детей. Теперь уже все равно. Жизнь любого трибута на Играх — всего лишь песчинка. Кто знает, может, Цецелии удастся хотя бы на мгновение застопорить механизм, конвейер остановится, может, даже сломается, и никто не сможет запустить его еще раз. И проклятый гул, преследовавший ее всю жизнь, наконец прекратится. P.S. бета - опытный кролик, участник команды fandom Hunger Games 2014