Уродливый как ромашка

Если Бог тебе не опора – Хлопни дверью, выброси ключ! Канцлер Ги - Da kapa preta.

- Недостаточно. Он хмурит брови и смотрит куда-то вдаль. Голос едва заметно вздрагивает на последнем слоге. - Считаешь, достоин? Тот, кто спрашивает, глубоко вдыхает и оборачивается назад. - Нисколько. Только если смогу. Тот, кто спрашивает, покидает сцену, бросив презрительный взгляд в сторону сидящего на коленях оборванца. А последний больше не поднимает голову. - Господь, - восклицает внезапно и пронзительно, - если ты существуешь, спаси меня! Не видать мне счастья на земле. Нет мне счастья без него. Забери меня, всевышний, если слышишь! А в зале сидят тысячи и смотрят на происходящее. Оборванец в старых лохмотьях не смеет поднять головы. И не видит, как пара светло-голубых глаз пропускает через себя неведомую доселе эмоцию - восхищение. - Это было удивительно! Вокруг него раздаются улыбки, смех и громкие похвалы. Он же прячет свою улыбку за привычной холодностью и небрежным взмахом руки показывает, что, возможно, они правы. Но он не силен в искусстве. Ему по душе - история. Та, которая творится сейчас. Та, которую творит он сам. Он не силен в искусстве, но то, что он увидел сейчас, поразило его до глубины души - хотя сам он до сих пор не желает этого признать. - Ты идёшь? Надо спешить! Друзья решили устроить грандиозный ужин в честь нового Маэстро. - Да, подойду чуть позже, - сухо и лишь каплю растерянно произносит он, - идите, мне надо кое-куда зайти. А потом сразу к вам. И он сворачивает в противоположную сторону от друзей и театра. Заходит за угол и едва слышно открывает дверь черного входа. Она ведёт в гримерку. Делает несколько шагов и даже не стучится - прислушивается, прежде чем отворить дверь. В маленькой каморке кто-то шуршит бумагой, слышится запах цветов. Всем понравился спектакль. - Ты меня напугал! Пара голубых глаз смотрит прямо на него, а в руках их обладателя застыл букет с ромашками. Он был уже в своей любимой одежде - помятых старых штанах и распахнутой на груди рубахой. Вошедший с удовольствием и удивлением для себя самого отмечает, что подобный наряд артисту очень идет. Да и всегда шел, чего врать. - Извини. Одна бровь изгибается в привычной скептической ухмылке. - Что я слышу? Антиной спустился до простых извинений? Вошедший горделиво встряхивает головой и отводит взгляд куда-то в сторону, в район старенького фортепиано. - Ну что, тебе понравилось мое выступление? Наравне с самодовольно улыбкой вошедший слышит непривычные для артиста нотки страха в охрипшем голосе. Это заставляет слегка улыбнуться. - Кажется, ты сыграл суховато, - отвечает он. - Актер из тебя такой же некудышный, как и человек. Артист на секунду грустно вздыхает, а затем берет себя в руки. - Тогда зачем ты пришел сюда, Антиной? На губах расползается улыбка, а цветы в руках сминаются под силой гибких пальцев, сжимающих стебли. Голубые глаза вошедшего сужаются, а сам он хмурится. Делает несколько осторожных шагов к актеру и останавливается. Актер замирает и смотрит на вошедшего. - Антиной? Вошедший терпеть не мог, когда тот его называл. Слишком высоко для него, простого творца истории. Но когда этот пропитанный запахом алкоголя гордец его слушал? - Пришел сказать, - делает вошедший еще пару шагов, - что тебе стоит уйти из театра. Еще одного такого провала зрители не выдержат. Актер снова усмехается - грустно, но, как всегда, по-своему горделиво: - Похоже, что ты и есть весь зал. Вошедший подходит ближе и аккуратно вынимает из рук актера несколько цветов, откладывает их в сторону, а один, самый уродливый, впутывает в волосы актера. - Возможно. - Антиной... - Не называй меня так. И актер продолжает, не шевелясь, следить за каждым движением вошедшего. На некоторые мгновения перестает дышать, когда пальцы вошедшего задевают кожу лица. - Почему? Вошедший хмурится, но не убирает ладоней. - Это не достойно... - Тебя? - Меня, - вздыхает он. - А что достойно тебя? - вдруг спрашивает актер, и вошедший готов поспорить на собственную жизнь, что только что услышал толику надежды. Он хмурится в очередной раз и каким-то непроизвольным движением проводит пальцами по уродливому уветку, вплетенному в волосы актера, неумело и неаккуратно. А потом смотрит тому в глаза. - Уродливый цветок достоин, - произносит он шепотом. И актер вдруг раздраженно вздыхает. Он отстраняется и произносит: - Зачем ты пришел сюда, Антиной? Не говори, чтобы сказать, что я ничтожество! И без тебя знаю, что не достоин! Вошедший молча следит за голубыми глазами, в которых плещется обида. Он боится произнести. Боится сделать так, что весь его бравый холод растает. Но он не в курсе, что холод давным давно был растоплен другим холодом, холодом теплым. - Убирайся отсюда, Антиной! - Вдруг резко выкрикивает актер, не в силах больше выдерживать этот безразличный взгляд. - Зачем ты пришел сюда, если только не за тем, чтобы снова меня унизить? Что тебе нужно? И без тебя знаю, что не достоин! - повторяет он. Он выхватывает цветок из собственных волос и бросает на пол. Он хочет наступить на него, разломать его тоненький стебель, уничтожить, стереть с лица земли. Но его останавливает вошедший, склонившийся к его ногам. И актер замирает в нерешительности и недоумении. Он молчит, не зная, как правильно растолковать это действие. Вошедший поднимает с пола цветок и выпрямляется, оказываясь нос к носу с актером. Он смотрит в голубые глаза, в которых еще плещется обида. А потом протягивает актеру целый цветок. - Он твой, - произносит вошедший. - Он как ты, уродливый. Но так же, как и ты, он может расцвести. - Что? Я не понимаю, Антиной, - растерянно шепчет актер, боясь произнести лишнее слово. - Ты спрашивал, что достойно меня - уродливый цветок, такой же, как ты, Грантер. Актер хмурит брови и вздыхает, давая понять, что не понимает, что ему пытается донести вошедший. Тогда второй без слов заново вплетает цветок в волосы актера и невесомо касается его губ. Всего на какую-то секунду. А потом тихо произносит: - Ты тот самый уродливый цветок. Только он достоин меня. Но пойми, - голубые глаза смотрят прямо на актера, - это я не достоин тебя, Грантер. Это я - та ромашка, которую ты готов был только что растоптать. И тогда актер осознает, осторожно притягивает вошедшего ближе к себе, но тут же замирает. Только не он. Кто не такой? Пропитый пьяница, гордец, лживый скептик, который рад только двум вещам на этом свете - бутылке вина перед собой и отражению Своего Антиноя в ней же. Его гложит страх. Страх того, что его выгонят, выпорят, раздавят как уличную шавку, которая никому не нужна. Его пропитанные жалостью "не достоин" для Его Бога - не более, чем очередные бредни того оборванца со сцены, который ежедневно мозолил ему глаза своим наглым присутствием. - Грантер. - Прости меня, Антиной, - скомкано шепчет актер и отстраняется от вошедшего. - Я же говорил тебе не называть меня так! - рассерженно кричит вошедший, вопреки здравому рассудку притягивает актера к себе и неумело целует. Понимает, наконец, что его холод окончательно растаял, и остается только притворятся, чего не никогда не умел. Он целует - осторожно, скомкано, неумело, стараясь показать, что его айсберги давным давно утонули в океане голубых глаз. Что он уже давным давно был одурманен слабым ароматом уродливой ромашки, что сейчас так гармонично смотрелась на его, Грантеровой, макушке. И актер понимает, что ему дали шанс. Что всевышний его услышал. И мысленно благодарит его. - Тебе не понравилось выступление? - спрашивает актер, ловя на себе непонятную смесь эмоций во взгляде вошедшего. На что тот улыбается, впервые открыто и честно за все время, и отвечает: - Это было лучшее, что я видел. Хоть и не особо разбираюсь в искусстве, ты же знаешь.