Моя боль, моя радость

Губами обхватив упругую, тугую плоть, он скользит вниз. В этом есть что-то судьбоносное: он уже не различает границ между собой и хеном, который так же, как и он, измучен, одинок и безумно боится чего-то такого, до чего никому нет дела. Ощущение заполненности возбуждает его, рот переполняется слюной, и он уверен, что Юнхо позабыл о том, что происходит, когда его член во рту донсена, вставший колом, налитый кровью и яростно пульсирующий, словно заживший отдельно от его тела. Чанмин не знает, что делать, он ведь, собственно, никогда не сосал. Сейчас его губы, сомкнувшиеся плотным кольцом вокруг члена его хена, двигаются интуитивно, но, что самое смешное, Чанмин не пытается вообразить, что у него во рту леденец. Ранее, с другими, случайными партнерами в постели, он никак не мог избавиться от навязчивых фантазий, словно то, что происходило с ним, не дотягивало до уровня его ожиданий. Он скользил по влажной от пота коже губами, беспрестанно отвлекаясь, и его словно окатывало ледяной водой, когда он обнаруживал себя рядом с чужим человеком, а иногда проникающим в него, вжимающимся в его тело неуверенными движениями, которые были бы под стать только неопытному девственнику, которым он не являлся. Он вкатывался меж бедер девушки и не мог понять, что является причиной ей всхлипываний, растерянный, одинокий, потерявший связь между событиями. Только что она нравилась ему, а теперь он не знал, кто она и зачем рядом с ним, но ему оставалось только двигаться, двигаться и двигаться – до нестерпимого онемения в паху. Сейчас он сосет член хена. Ему даже не нужно ничего представлять, он не заправская шлюха и не жертва, он – это он, поглощающий хена, принимающий его в себя так глубоко, что его губы упираются в его пах, а головка мягко щекочет глотку – он переводит дыхание, как и хен, чьи ноги бесстыдно раздвинуты, и сам он, сжавшийся в комочек, задыхается, задыхается так, словно вот-вот закричит. Хен сам неоднократно признавался, что уже давно ничего не чувствовал, трахаясь с девушками, лица которых забывал сразу же после того, как все заканчивалось. Он признавался в этом за бутылкой пива, захмелевший, несчастный, и выражение его лица мало соответствовало тому, что привыкли видеть поклонницы, - он был страшен, со своим обрюзгшим, распухшим от невыплаканных слез лицом, и Чанмин готов был зарыдать, глядя на него, но ограничивался тем, что кивал, повторяя тупую, как будто заученную фразу: «Я понимаю тебя». И Юнхо холодел, допивая свое пиво в полном молчании, словно стыдясь своей чрезмерной откровенности. Слова не шли у Чанмина с языка, слишком тяжелые, неуместные, и все его истории о том, какими коровами ему казались девушки после пробуждения, казались подростковым лепетом. Он не мог произнести этих банальных пошлых фраз, и в который раз отмечал про себя, насколько они разные: Юнхо никогда не скрывал своих истинных чувств, но делал это крайне редко, в то время как Чанмин словно бы облагораживал свой опыт, и готов был кричать о нем на всех углах в попытке заставить людей услышать его и понять, как ему погано. Сейчас он сосет член хена, и его руки скользят по его телу, мнут его, и приглушенные стоны хена заводят его донельзя. Он причмокивает, облизывает набухшую головку, чья кожа такая нежная и гладкая, языком прижимается к крошечному отверстию, источающему пахучую влагу, солоноватую на вкус, и за потом снова делает движение вниз, поглощая хена целиком, и когда тот властным движением притягивает его к себе, Чанмин растерян, и из его большого полуоткрытого рта течет слюна, которую хен слизывает, прежде чем проникнуть в него своим языком. А что, собственно говоря, произошло? Они пытаются пить, и Юнхо молчит, поглощенный собственными переживаниями, измученный, уставший как собака, так, что вкус алкоголя не приносит никакого удовольствия, и - Юнхо признает то, что всем на него наплевать, но это звучит не как откровение, словно он раскрывал Чанмину какую-то страшную тайну, а как констатация факта, и Чанмин приходит к выводу, что тот уже давно знает об этом. Но ведь раньше ему это не мешало быть полным сил и энергии, так что же происходит сейчас? Чанмин всматривается в лицо Юнхо, которое кажется постаревшим. Сидящему напротив него человеку можно было бы дать не меньше сорока. Для Чанмина эта фраза тоже не является сенсацией, но он потрясен и даже напуган тем, что хен знал это все то время, что они были вместе и Чанмин досаждал ему своим нытьем. Иначе его душевные излияния в свете происходящего трудно было назвать. В моменты откровений он изрыгал яд, кидался колкими фразами, и хен молча выслушивал его, не пытаясь прервать. И видя его непроницаемое лицо, Чанмин взрывался, раздраженный, чувствуя себя непонятым. Хен же, привыкший к этим приступам агрессии со стороны младшенького, не менял выражения лица. В конце концов, они расходились, непонятые друг другом, но, похоже, досаду по этому поводу испытывал только донсен. Выясняется, что он все это знал, и Чанмин оглушен этим фактом. Он крепче сжимает бутылку в руке, лихорадочно соображая, что бы такое сказать хену в качестве утешения, но не находит слов. Они словно меняются местами, только вот Чанмину трудно оставаться спокойным, он растерян, как ребенок, не знающий, как помочь своему родителю. Все, что он может, так это повторять про себя, что хену сейчас очень паршиво, а он – беспечный идиот, все это время досаждавший ему своими рассказами. Ему стыдно. Они молчат, и, кажется, проходит целая вечность, прежде чем хен улыбается ему, пытаясь подбодрить, потому что Чанмину не удается скрыть тот факт, что сейчас он чувствует себя беспомощным. В этой улыбке столько тепла и грусти, словно хен пытается сказать ему, что, как бы его младшенький ни старался, помочь ему не получится, так что не стоит и переживать, и Чанмин, привыкший подтрунивать над хеном, посмеиваться над ним, а порой считающий себя мудрее хена, окончательно убеждается в том, что сам он – полный идиот. Хен не произносит фразы о том, что ему нужно побыть одному, но Чанмин чувствует, что тот на грани, когда уже невозможно скрыть любое проявление эмоций, когда так больно, что становится наплевать на реакцию окружающих – в том состоянии, которое он сам испытывал не раз. И, пока не поздно, надо было исчезнуть, чтобы не быть свидетелем чужого страдания. Но он только сильнее вжимается в кресло, пристально наблюдая за хеном, слишком напуганный, чтобы двинуться с места. Юнхо смотрит прямо ему в глаза, но Чанмин сомневается, что он видит его, подавленный собственными эмоциями. В его взгляде – призыв о помощи, как у смертельно раненого существа, потерявшего способность кричать и могущего только вопить обезумевшим от боли взглядом. Лицо Юнхо кривится – он пытается улыбнуться, взять себя в руки, и улыбка не получается, может быть, потому что лицо свело судорогой сдерживаемых рыданий. Чанмин все никак не может оторвать взгляд от лица хена, находя его одновременно уродливым и прекрасным, потому что оно говорит за хена, кричит за него, и Чанмину по вкусу эта картина, которая вот-вот перестанет быть мертвой, и Чанмин поймет хена, соприкоснется с ним до боли, картина, которая вовлечет его в себя. Он начинает плакать первым, потому что он – это хен, и ему неважно, что все происходящее, занявшее какие-то пару минут, со стороны кажется дикой пьяной выходкой. Слезы льются по его лицу, у него приступ удушья, и сердце болит так, словно его только что ударили наотмашь, втоптали в грязь, и ему больно от чувства собственного унижения и одиночества. Он плачет, смотря на хена и проживая его боль, которая не становится меньше, напротив, она подавляет все остальное, и ему так страшно, как будто он совсем один, - он в отчаяньи и рыдает как ребенок, широко раскрыв свой большой нелепый рот, так что слюна начинает течь по подбородку, но ему все равно. Хен поражен выражением собственного горя, так ярко проживаемого его донсеном, и пока тот кричит от боли, на хена что-то находит, и его слезы – это слезы облегчения, потому что происходит то, что было раньше невозможным – можно кричать, так, чтобы закладывало уши, поведение донсена тому свидетельство. Они сидят напротив друг друга: Чанмин, рыдающий, с трясущимися плечами, ставший безобразным и одновременно вызывающий острое чувство жалости, и Юнхо – слезы текут по его лицу спокойно и свободно, а сам он широко раскрытыми глазами наблюдает за донсеном, кричащим за него. В постели они меняются местами. Чанмин, насаживаемый на хена, растерян только в самое первое мгновение, - когда член проникает в него, пронзает насквозь, и как бы Чанмин не был расслаблен – от собственных слез – боль все равно чувствуется, - член хена распирает его изнутри, и Чанмину требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к этому ощущению. Он сверху, слегка откинувшись назад, и хен смотрит на него с выражением удивительного превосходства, словно приняв на себя роль самца, взявшего на себя ответственность за его удовольствие. Он удивительно спокоен и расслаблен, словно не происходит ничего особенного, и Чанмину приходит в голову ассоциация с мастурбацией – раздвинь Юнхо ноги перед ним и начни себя ублажать, Чанмин бы испытал бы то же чувство удивления и любопытства – каково удовольствие хена? Однако это и его удовольствие тоже. Поначалу Чанмин не испытывает ничего, кроме ощущения горячих, влажных рук хена на своей талии, сжимающей ее одновременно властно, сильно – и нежно, пока тот насаживает его на себя, и Чанмин не может оторвать взгляда от его лица – хен прикусывает губу, потому что Чанмин слишком узок и тесно обхватывает его. Его тело, разгоряченное, покрытое капельками пота, говорит само за себя, и Чанмина охватывает истома при виде его, свидетельствующего об удовольствии, которое получает хен, которое он доставляет хену. Каким-то странным образом его удовольствие становится его удовольствием. Каждый движение бедер хена отдается в его теле теплом, набухающим в его теле, не угасающим, так что каждое последующее движение заставляет его испытывать еще более сильные ощущения – мало-помалу, до тех пор пока он не начинает понимать, что это – без натяжек и преувеличений – удовольствие, которое странным образом известно хену тоже. Они связаны, и Чанмин остро ощущает эту связь между ними. Все просто и одновременно сложно, потому что помимо очевидной связи между движениями хена и его собственными ощущениями, есть еще что-то – они понимают друг друга, и глядя хену в глаза, Чанмин может понять, что тот чувствует и чего хочет. У Юнхо на губах играет слабая улыбка, сменяющаяся сосредоточенным выражением лица, Юнхо закрывает глаза, и не знай Чанмин, не будь он связан с ним, он бы подумал, что его хену больно. В какой-то момент он приостанавливается, потому что хен на грани, но не хочет кончать, и Чанмин знает это. Он любуется хеном, который пытается собраться с силами и с усилием вдыхает в себя воздух, а потом открывает глаза и смотрит на донсена, словно пытаясь попросить прощения за свою маленькую слабость, но Чанмин наслаждается этим моментом – моментом, когда он точно знает, чего хочет хен. Он наклоняется вперед и прижимается губами к его векам, носу, щекам – он покрывает его лицо поцелуями, успокаивая его, уверяя в том, что все хорошо и будет именно так, как он пожелает, и Юнхо смотрит на него взглядом, в котором благодарность за все – Чанмину становится страшно, потому что он не хочет этого взгляда, словно доказывающего, что все должно закончиться. Он хочет донести до хена, что так будет всегда и благодарность скорее уместна на смертном ложе, а пока Юнхо нужно наслаждаться тем временем, когда они так близки. Он хочет сказать много слов. Хен не хочет кончать, словно тоже боится, что вместе с этим все закончится, и в какой-то момент эти их порывы совпадают, и они прижимаются друг к другу, задыхаясь, так тесно, словно могут потерять друг друга, и это приносит немного облегчения, а вместе с тем – волну неконтролируемых эмоций, и Юнхо обессилено морщится, не в силах справиться с собой, и Чанмин шепчет, что все хорошо и он может делать, все, что хочет. Кончи в меня. Эта фраза означает только то, что означает, и Юнхо знает это. Чанмин только озвучил его собственное желание, и свое собственное желание, от которого глаза затягивает поволокой. Донсен совершенно обессилел, он – это хен, уже не контролирующий себя, неслышно шепчущий потрескавшимися, сухими от жажды губами эту фразу, двигающий бедрами, улыбающийся ему, мастурбирующий у него на глазах. Он – это хен, и нет смысла сдерживаться, нет смысла скрывать от него свои чувства. Обхватив его волосы рукой, откинув голову донсена назад, хен пронзает его быстрыми, сильными движениями, испытывая острое желание испытать облегчение, излиться в полную силу, не сдерживаясь… Его словно разрывает изнутри и нутро выворачивается наизнанку, его трясет, он издает низкие, хриплые, плачущие стоны, не слыша себя, пока донсен исступленно дергает бедрами, кончая вместе с ним. *** Все слишком сложно, и то, что происходит между ними, невозможно описать одним словом, одной фразой, да и одной историей тоже. Их сотни, тысячи, и Чанмин устает от поисков. Он прижимается к Юнхо и в полудреме шепчет ему, что любит его, потому что это единственное, что важно, что заставляет его испытывать боль, страх и удовольствие, и когда тело Юнхо, тяжелое, словно несущее на себе груз всей своей жизни, покоится между его ног, укрывая его собой, на него находит чувство облегчения, словно одна маленькая случайность, одна ошибка исправила все, и теперь он может жить дальше.