Локи все-таки будет судить асгардский суд?

Локи оказался в полупрозрачном величественном зале. На огромном резном троне восседал Всеотец. Подле него на втором троне, поменьше, — его супруга. А у подножья стояло страшное чудовище, отдаленно напоминающее аса: абсолютно черное, полупрозрачное, невесомое. Оно медленно поднималось к недвижимым царю и царице, и из его горла доносилось омерзительное шипение, мало походящее на разумную речь:       — Вот я, вечный искатель истин, стою перед твоим престолом. Подай мне знак, мой господин, что моя интуиция меня обманывает.       Существо остановилось около последней, самой высокой ступеньки. Царская чета не сдвинулась с места и не ответила на его призыв.       — Я ожидал другой прием, — произнесло существо, обращаясь непосредственно к царице, протягивая к ней руки, но не дотрагиваясь. — Я не желаю касаться огня твоей души, но позволь мне хотя бы быть рядом.       Фригг промолчала и опустила голову, признавая справедливость упреков.       — В твоих глазах слезы, — проницательное существо перешло с шипения на не менее отвратительный свист. — Но твой муж тебя утешит.       Полупрозрачная рука удлинилась и коснулась светлых локонов — царица тут же спрятала лицо в ладонях. Существо переключило внимание на Одина. Оно незаметно перепрыгнуло верхнюю ступеньку, словно последний рубеж, отделяющий тварь от бога.        — Один, неужто я слишком мало сделал, чтобы услышать твой ответ? Я ведь достоин, я такой же, как ты, твое творение, вечно благодарное тебе за подаренную жизнь, — тварь опустилась на одно колено, выражая подобострастие, но царь даже бровью не повел.       — Я знаю, чего ты ждешь, ведь я с тобой един, — существо домогалось слишком явно и слишком нагло: вместо того, чтобы просить, оно требовало, причем не только интонацией. — Что ты можешь ответить на мой призыв? Скажи же мне, что я тобой любим.       — Нет! — раздался в пустынном зале раскатистый бас Одина, а Локи будто током шибануло: такое же «нет» стало для него когда-то сигналом к самоубийству.        — Это не будет правдой. Мне выгоднее убить тебя, чем вечно закрывать глаза на твои деяния, — Один помолчал, глядя на сжавшееся у его ног чудовище. — Ты добился ответа, теперь ты видишь, как тьма заполоняет мою душу.       — Нет! Я не хочу покоя! — воскликнуло существо, отпрянув назад и чуть не свалившись с лестницы. — Зачем ты тогда меня создал? Ответь, зачем ты меня создал, если сейчас хочешь убить! Фригга! — тварь вновь протянула руки к царице, но та только покачала головой, не отнимая ладоней от лица.       — Что ты хочешь услышать из ее сомкнутых уст? Беззвучную мольбу? — строго спросил Один. — Фригг знает, кто из нас прав. Пусть ей тебя и жаль. Прощай же.       — Прощай. Ты больше не вернешься, — едва слышно прошептала царица, — и я больше не отвернусь от тебя и не спрячу лица.       — Но мы были как братья! — в ужасе возопило мерзкое чудовище, почему-то не пытавшееся бежать, защититься или напасть.       — Теперь уже поздно, — ответил Один, высвободив силу Гунгрира.              И снова Один стоял в одиночестве перед огромной кроватью, на которой возлежал его приемный сын. Хагалар и Фригг опаздывали на очередное собрание, и эта заминка позволила Всеотцу остановиться, выдохнуть и рассудить здраво. Сейчас Локи выглядел так же, как до падения в Бездну. Несмотря на черные волосы, он был красив красотой настоящего полукровки и сильно походил на своих братьев. Много столетий назад поводом увидеть вторую личину одного из старших сыновей Лафея стало ужасное ранение Всеотца, полученное в битве за Тессеракт. Царевичи Етунхейма унаследовали от матери дар исцеления и двое старших были приглашены в Асгард для оказания помощи. Знали бы они, что дар обернется для них проклятием, а для их младшего брата — спасением. После решающей битвы, после поражения Лафея и кражи Каскета Один прикоснулся к безжизненным телам трех старших наследников, обратив в асов тех, кого убил несколькими часами ранее. Они походили друг на друга, почти как близнецы, хотя между ними было несколько столетий разницы. Они были красивы, сильны, смелы, но все эти благородные качества не спасли их от несправедливой смерти. Стоя над их телами, окруженными лучшими воинами Асгарда, Один гадал, станет ли младенец с возрастом походить на тех, чьи лица никогда не сотрутся из его памяти?        Прошло чуть больше тысячи лет, и переименованный Младший Царевич сделался внешне очень похожим на родных братьев, но только внешне. Поведение он старался копировать у приемного отца. Получалась жалкая пародия на нынешнего Одина — сказывалась разница в пятнадцать тысяч зим. Однако Всеотец помнил свои проделки молодости и глупые суждения, которые позволял себе, когда никого из ныне живущих еще не было на свете. И его мысли едва ли были более разумны, чем нынешние идеи Локи.       Однако не только пробивающиеся ростки подражания заставили Одина полюбить ребенка, которого он взял отнюдь не ради заботы. Локи был хорошим товарищем Тору. В детстве они прекрасно ладили, пускай и дрались из-за каждой мелочи, словно котята или щенки. С возрастом их интересы разошлись, но Один наблюдал и одобрял, как Локи постепенно брал на себя ответственность за старшего брата, пускай на людях их отношения выглядели ровно наоборот. Магия полукровки — ничтожные крохи по сравнению с истинными возможностями — множество раз выручала общих друзей. Лишенные магического дара, трое воинов считали чародейство пустяком, а вот Тор завидовал умениям брата, но поскольку обучиться им не мог, то зависть обратил в презрение и насмешку, с которыми вырос и которые переняли его друзья.       Старший сын, истинный наследник престола, всегда значил для Одина много больше младшего, которому предстояло стоять за плечом брата — помогать и защищать в случае необходимости. Всеотец привык добиваться своего, и настоящей неожиданностью стало для него проявление грубости со стороны Тора в день коронации. Царь Иггдрасиля, привыкший к полному повиновению детей, в первый момент растерялся. А потом случилось слишком много всего. Зря он снял слежку, зря отослал воронов. Счастливой случайностью стало сообщение Гуликамби о том, что осененный страшной догадкой Локи отправился в хранилище оружия. Разрушитель слушался только хозяина Гунгрира — а любого другого, кто сделает от постамента хотя бы два шага с каскетом в руках — испепелял. Один, едва сдерживающий подступающий сон, из последних сил обратился в птицу и бросился на помощь приемному сыну. Он успел. Остановил. Локи поставил артефакт на место. Ему повезло, что отца сморил сон прямо в хранилище оружия. В противном случае его бы ждали муки не смертельные, но длительные — Один не собирался прощать не то изощренное самоубийство на почве ревности, не то обыкновенную глупость, чуть не стоившую царевичу жизни. Он никогда не запрещал членам семьи входить в хранилище оружия, но подробно объяснял и даже демонстрировал, насколько опасен Разрушитель — запрет на прикосновение к каскету был одним из немногих настоящих запретов, и Локи прекрасно знал об этом, но все равно осмелился… Правда, спустя несколько часов нарушение одного из основных семейных запретов отошло на второй план, а события развернулись кошмарным образом. Под ногами Локи разверзлась Бездна задолго до того, как он уцепился за Гунгрир. Что делать с ним, Один не имел ни малейшего представления, поскольку даже казнь была слишком мягким наказанием за геноцид целого мира. Ладно бы он решил уничтожить расу етунов, но их мир, который по цепочке взорвет все прочие миры Иггдрасиля! Что делать с тем, кому сам даровал жизнь, за кем всегда следил, за кого нес ответственность перед предками и потомками?       Мог ли Один предположить, что приемный сын отпустит копье, совершив очередную попытку самоубийства? Мог и предполагал, но не верил. Считал, что дети доверяют ему и его справедливому суду. Он ошибся. И рад был ошибке, ведь смерть Локи избавила его от размышлений на тему не то многодневных пыток, не то тюремного заключения, не то еще более страшных вещей, итог которых все равно один — смерть, поскольку ни одно живое существо не стерпит подобных измывательств. Как отец он должен был жестоко расправиться с Локи, как царь Асгарда — с собой и с воспитателями царевича, но от всех этих хлопот его избавило самоубийство преступника. И он был благодарен Локи за этот прощальный подарок.       Один искренне считал младшего сына мертвым, он искренне скорбел, а потом смирился с утратой. И сейчас у него были все шансы пройти через это заново. Разнообразные предложения супруги и бывшего друга ему не нравились. Локи представлял собой угрозу Асгарду, а вот польза от него была сомнительной и слишком сложно достижимой. Всеотец не видел причин затрачивать невероятное количество сил и времени на вытаскивание Локи из пучины собственной памяти. Ради чего, по большому счету? Только ли ради удовлетворения собственного тщеславия? Чтобы доказать себе, что он, Один Всеотец, обладает всесилием и способен на милосердие даже по отношению к отжившему винтику мудреного механизма? За эти полтора года он много думал о будущем Локи: планы менялись с катастрофической быстротой, но ни для одного из них Локи не был незаменим. К тому же он ничего полезного так и не сделал за время пребывания в Асгарде. Каскет все еще сломан, а данные по Тесссеракту не слишком значительны. Локи не выказывал особой лояльности правящему дому, зато в поселении легко мог найти себе союзников для очередной самоубийственной глупости, например, гражданской войны, а у Всеотца могло не хватить сил, чтобы полностью реформировать сознание Локи, не прибегая к методам манипуляции с памятью и мозгом, от которых он давно отказался. Последние несколько ночей царь пытался самому себе объяснить, зачем спасает полукровку? Да, он вложил в него много сил, но в Хагалара сил вложено не меньше. Проще вернуть его во дворец, тем более что с Тором они поладили. Чем Локи лучше Хагалара? Разве что молодостью, но боевой маг проживет еще несколько столетий, которых хватит, чтобы завершить подготовку Тора: родной сын обладал гораздо большим потенциалом, чем выказывал на сегодняшний день, стоило только немного подождать и дать ему раскрыться — и тогда Асгард воссияет в невиданном доселе величии. Один морально был готов признать Локи своей ошибкой, недостойной дальнейшего существования. Все совершают ошибки, и в обещании, мысленно данном младенцу, говорилось только о том, что он воспитает его как родного сына, не более того. Он и воспитал, правда, неудачно, а заключить с его помощью новые выгодные союзы вряд ли получится.       В Ванахейме Один с легкостью разрушил оборону Локи и сейчас, куя новое сердце, мысленно прикидывал — окупятся ли затраченные ресурсы и временные потери? Что, кроме искренней отцовской любви, не давало нанести решающий удар? Ответа не было. И Всеотец решился поискать его у самого Локи. Перенестись в иной мир — сна и лжи. В мир, где царствует безудержная фантазия полукровки.              Дворец сменился Радужным Мостом с обсерваторией на горизонте. Фригг и Хагалар стояли друг напротив друга и смотрели в глаза, словно пытались прочесть собственное прошлое и будущее. Хеймдалля нигде не было.       — Еще три столетия назад я бы всё отдал за последнюю встречу над Бездной, — прошептал Хагалар одними губами, — чтобы выдохнуть болью любовь и уйти в никуда.       — Но ты больше не вернешься, — подхватила Фригг. — А я от тебя отвернусь.       — Я же звал тебя! — воскликнул Хагалар.       — Но твоей руки не коснулась моя рука, — пожала плечами царица.       — Я больше не встречусь с тобой, — опустил голову Хагалар. — Зато сохраню в себе огонь жизни, зная, что я был избран тобой.        — Твоя роковая звезда сгорит на рассвете, — задумчиво произнесла царица, указывая на зарождавшийся в океане день — А мне даже некому рассказать, как кровь не смывается с моих рук. Скажи мне, зачем ты нарушил наш покой, для чего разжег пламя?       — Исправить все то, что мы когда-то разрушили, — в голосе Хагалара слышалась надежда, но она не отразилась в глазах царицы.       — Теперь уже поздно. Меж нами война.              Когда Фригг вошла в комнату, то обнаружила милую идиллию: супруг склонился над Локи, взяв его за руку. Царица хотела поздороваться, но поняла, что Один далеко — не то копается в памяти сына, пытаясь восстановить ее, не то беседует с ним во сне. В любом случае заминка дала несколько минут, а, возможно, и часов на то, чтобы привести мысли в порядок и принять решение.       Неизменно холодным разумом Фригг понимала, что все, происходящее на протяжении десяти столетий, — ее вина: она непосредственно причастна к бедам Локи и всей своей семьи.       Она не видела смерть Уллы, омрачившей знакомство Одина с будущим сыном, но слышала подробный пересказ. Супруг не утаил от нее ничего: ни того, что не смог спасти умирающую царицу, ни того, что перед смертью она прокляла Лаугиэ.       Проклятое дитя.       Только этого дому Одина недоставало. Проще убить проклятого ребенка, чем возиться с ним. И Фригг, и Один пытались снять проклятье, но не нашли его. Возможно, то была не магическая вязь, возможно, Улла говорила в сердцах — не всякая мать осмелится по-настоящему проклясть родное дитя.       Один собирался сделать сына Лафея рабом во всех смыслах этого слова. Фригг настояла на ином решении, предложила сделку. Не сказать, что жизнь Локи сильно изменилась из-за уступчивости царя Асгарда. Возможно, даже ухудшилась. В правах дети нисколько не были ущемлены и росли как сыновья Одина, но оба были рабами его воли, и неизвестно, кто больше — Тор или Локи. Течение их жизни было определено отцом, все их желания — продиктованы им же, и даже мысли вложены в голову путем не то многочисленных повторений, не то через манипуляций с разумом, пускай Один и клялся, что никогда не копался в головах детей. Большее, в чем он признавался — в подавлении и усилении поверхностные эмоции. Фригг часто незримо наблюдала за супругом и отмечала, как тренировки закалили Тора. Не понимая и не чувствуя, что происходит, он почти всегда интуитивно отводил ментальные захваты отца и оставался тверд в своем решении, пусть даже и ошибочном. Поколебать его волю ничто не могло, только сломить и то с огромным трудом. Царская чета гордилась старшим сыном, ведь никакие волшебные твари не могли проникнуть в его сознание. Царица не сомневалась, что Тор в той или иной степени владеет магией, возможно, даже той самой страшной магией Одина, которая вроде как не передается по наследству. Но Тор никогда не проявлял интереса к волшебству и не выказывал желания учиться, а Один не пытался его обучать.       С Локи дело обстояло иначе. От природы чувствительный, моментально прыгающий с эмоции на эмоцию, младший сын стал легкой добычей Одина на радость последнему. Едва заметное вмешательство, поверхностное касание — и Локи менял поведение на диаметрально противоположное. Фригг была уверена, что это добром не кончится, особенно учитывая болезное тело с постоянными простудами и неразвитую магию, подтачивавшую и без того слабую психику. Эмоции Локи сменялись мгновенно даже без толчка извне. Однако Царица благоразумно не вмешивалась в отношения отца и сына. Она знала, что поверхностное касание непредсказуемо, вредно для здоровья, но все же гораздо лучше того, что Один практиковал на непробиваемом Торе. Не имея возможности вмешаться в его эмоциональный дух, Всеотец прибегал к силе голоса и собственной энергетики — долгие столетия Тор не мог ему ничего противопоставить. Пока не начал затыкать уши и перебивать.       Локи обычно покорялся чужой силе, хотя эта самая сила редко касалась его — искренне боясь отца, он использовал брата в качестве живого щита и позволял ему отвечать за двоих. Тор перед отцом страха вовсе не испытывал, хотя часто сталкивался с ним лицом к лицу и подвергался сильным моральным и ментальным атакам, не говоря уже о привычных наказаниях. Не зря норны предсказали, что именно родной сын Фригг возьмет в руки Мьельнир. Только такой ас, как Тор, достоин могущественного артефакта, ведь он интуитивно способен закрыться от любых магических атак, а обычного противника уничтожит Мьельнир.        Показательно стелющийся под союзников и соперников Локи, действующий исподтишка, обманывающий и скользящий меж препятствий, никогда не будет достоин молота.       И все же с Локи Фригг проводила гораздо больше времени, чем с Тором, пускай и не по своей воле, а по чужой просьбе и из-за многочисленных болезней. Она знала, что Локи безмерно ее любит. Настолько сильно, насколько боится отца, с которым предпочитает даже не оставаться наедине. Впрочем, этот животный страх не мешал болезненной любви, напоминающей обожествление. Локи во всем стремился походить на отца, словно на кумира, о чем прямо заявлял матери. Ее он не ставил на один уровень с богом, считал чуть ли не равной себе и не замечал холодности и отчужденности — ее давнишних спутников. Тор тоже проявлял поразительную слепоту, свойственную только детям, обожающим мать и не видящим в ней никаких недостатков. Сыновья были похожи в своей невнимательности. К радости царской четы.       Когда-то давно они с Одином посчитали, что, дав ребенку имя после того, как на него наслали проклятье, они уберегут себя и других. Но все случилось иначе. Тень исчезла, потом распался триумвират, вершивший судьбой Асгарда почти два тысячелетия, а детская дружба-привязанность наследников друг к другу постепенно сошла на нет, уступив место вражде и соперничеству. Священная Жертва принесла много бед Одину и Тору, но царице ничего плохого не сделала. Возможно, потому, что она никогда не покорялась судьбе, а старалась переменить ее. Ее жизнь могла сложиться иначе, и не Фула прислуживала бы ей, а она Фуле. Если бы не библиотека…       Оглядываясь на первые тысячелетия своей жизни, Фригг сомневалась, что поступила правильно: она обманула того, кого когда-то любила, хотя ей и не впервой было обманывать. Она приняла в семью чужого ребенка, который должен был погибнуть. Она буквально вырвала его из Хельхейма, и эта дерзость дурно отразилась на доме Одина. Своего родного ребенка, их с Одином первенца, она не спасла, зато спасла чужого от той же болезни, сделала своим, и вот как он отплатил ей за тепло и ласку:       — Все было хорошо, пока ты не пришла!       Фригг не трогали подобные юношеские дерзости, но она не этого желала, не об этом думала, когда предлагала Одину сделку. И уж вовсе не такого Локи она ожидала увидеть после возвращения из Мидгарда, после того, как она лично направила к нему помощь через пространство и время, не поверив супругу, подтвердившему, что сын погиб в Бездне. Вернувшийся Локи не походил на прежнего. Он был грубым и безумным. Но сейчас его характер напоминал прежний, а внешность вернулась под влиянием потусторонних сил. Стоит ли спасать нынешнего Локи ценой невероятных усилий ради выживания оболочки, суть которой видимость? Смеют ли боги надеяться на упущенные возможности? Фригг не знала. Но ей хотелось узнать, поэтому она аккуратно присела рядом с мужем, дотронулась до его виска и попробовала последовать за ним в ту самую пучину, где скрывалось сознание Локи.              Локи очутился на Мосту. Спиной к нему стоял незнакомый ас в черных одеяниях.       — Кто ты? Кого я увижу, когда ты обернешься? — решительно спросил царевич, которому надоело пассивно наблюдать: он жаждал действовать.       — Приблизься ко мне, — приказал незнакомец, не оборачиваясь. Локи пришлось обойти его по кругу. Он впервые в жизни видел этого асгардца, но рассмотреть толком не успел: тот поднял бесцветные глаза, буквально приковавшие к месту.        — Взглянув мне в глаза, отвечай, если ли мудрость в том, чтобы отвернуть любовь?       — Чего? — недоуменно протянул Локи. — Какую любовь? Чью?       — Что ты знаешь о проклятой бесплодной любви?       — Ничего, — резко ответил царевич, с трудом обрывая зрительный контакт.       — Как же ты одинок, — досадливо пробормотал незнакомец. — Я чувствую твою боль. Мы похожи: слова опустели, мечты не сбылись — остались лишь горечь на дне памяти да боль старых ран, которые не затянулись. Ты жалок и унижен Одином. А я был им хуже, чем убит: представь вечное одиночество и пламя, которое в тебе порой разгорается: жизнь не кончается, но и смерть не кончается. Я вынужден был принять свою долю, проклиная собственное бессилие. Я вынужден вечно страдать. Но ты не должен. Я знаю, что рано или поздно ты устанешь скрывать под молчанием свой огненный крик и выбранный лично тобою путь. Ты уйдешь скитаться, а я останусь здесь навечно, как сказал Один. Когда-то мы были как братья, а ты пока еще его сын. От меня до тебя только шаг, всего лишь один миг — помни об этом. Расплата за один шаг — ты останешься один навсегда… Мой господин, — прибавило существо подобострастно, — отдай мне свой огонь.       — Зачем тебе мой огонь? — не понял Локи, но незнакомец уже переключил внимание на новое действующее лицо. Царевич не удивился появлению отца, как не удивлялся ничему, происходящему вокруг.       — О, господин, сможешь ли ты полюбить меня так, как когда-то решился убить? — некрасивое лицо исказилось гримасой. — Ты хоть знаешь, что сделал со мной, когда призвал мою душу?       — А что сделал ты сам, запятнав свою душу кровью? — в тон ему ответил Один. — Ты сам подписал себе приговор, а ведь мог бы встать рядом со мной, стать равным мне. Но после всего, что случилось, после всего, что произошло между нами, подумай, кто мы: два друга, два брата или два связанных навечно врага? Ответы лишь в тебе самом, заключенные в твоей вечно сомневающейся душе.       — Ты велик и мудр, Один, а я словно прах у твоих ног, — незнакомец, в отличие от Локи, понял, что Один имел ввиду своими странными речами. — Верни же мне свободу! Позволь мне стать самим собой! Позволь смотреть с тобой на далекие звезды! Позволь мне стать твоей птицей — неба Асгарда хватит на двоих. Вспомни, ты ведь сам рвался меня создать. Сам!       Незнакомец замолчал. Молчал и Один, а Локи обратил внимание, что в этот раз отец не был полупрозрачным, в отличие от своего непонятного собеседника.       — Зачем ты снова молчишь? — выпалил незнакомец, сжав кулаки. — Считаешь, что я дерзок, потому что смею стремиться к своей мечте? Тогда ответь, зачем ты меня создал? Зачем ты создал Локи? Его ты также наградишь, как и меня: запрячешь в Бездну? Отрежешь ему крылья и сбросишь вниз, наслаждаясь еще одной великолепной смертью? Ответь! Зачем ты нас создал?              Хагалар делал ставки, почувствуют ли его слежку сильнейшие мира сего. Сначала несравненный Один стоял в задумчивости подле Локи, потом прекрасная Фригга повторила его маневр. Божественные родители не произнесли ни слова, ни один мускул не дернулся на их лицах, но оба они отправились в память Локи. И на что надеются?       Вождь решил довольствоваться собственной памятью. Не лезть в чужую, не стоять у постели, а сидеть в кресле в дальней башне Гладсхейма и наблюдать со стороны. Закинув ногу на ногу, он сложил руку в локте и опустил на нее голову. Получилась неплохая поза мыслителя. Он не сомневался, что правящая чета размышляла о Локи и его судьбе. И это еще называется «родители» — сперва мучили собственного, ну ладно, почти собственного ребенка всеми возможными способами, а теперь, когда ему нужна помощь, рассуждают о чем-нибудь наверняка трансцендентальном. Зато Хагалар не собирался ни о чем рассуждать и менять раз принятое решение.       Он помнил милых тварюшек Одина совсем детьми. И эти милые детки не слезали с его шеи. Потому что никакой другой шеи, на которую можно было бы залезть, вокруг не наблюдалось, а детям хотелось побеситься не только друг с другом.       Их слишком рано начали учить, и ладно бы искусству боя или какому-нибудь простому ремеслу, но их усадили за столы и вложили в неокрепшие пальцы грифели. Результат Хагалар оценил, когда впервые разговаривал с несносным детенышем в поселении, и тот хвастался мгновенными вычислениями. Вернее, не вычислениями, а вызубренными наизусть ответами. Один недавно заявил, что не причинял детям боли иначе, чем тренировками, но каким же тогда образом он заставил их выучить безумные таблицы да еще и сложить в долгосрочную память? Неужто авторитетом? В это мало верилось, но спросить не у кого: былых учителей не сыщешь, Один соврет и не моргнет глазом, Тор из своего детства хорошо помнит только всяческие проделки, на которые папаша активно закрывал глаза, а Локи, болезненно помнящий каждую обиду, не пожелает говорить о прошлом. А зря: если всю жизнь лелеять старые обиды, то ничего не достигнешь. Взять хотя бы прекрасную Фриггу, которая никак не успокоится из-за конфликта чуть ли не пятисотлетней давности. Хагалар не сомневался: царица его отравит, если он останется во дворце. Однако она зря волнуется — возвращаться к Одину Хагалар не планировал, пускай болезнь Локи напомнила о давнишнем триумвирате, вертевшем девятью мирами по своему усмотрению. Хагалар не желал возвращаться в прошлое хотя бы потому, что Фригг уничтожена Одином и уже никогда не будет прежней; а еще потому, что выправить поганый характер детеныша не могут даже розги. Впрочем, в последнем Вождь сомневался. Если взять ребеночка в Бездну, то там, пускай и ненавистным лично ему методом кнута и пряника, его вполне можно воспитать и сделать таким, каким пожелает величайший боевой маг. Хагалар хорошо помнил, как обращением в чудовище перепугал несносного царевича. Не в тот день, когда взял в руки прут и поддался на провокацию, а немного раньше, когда притащил детеныша в дом и устроил небольшое представление, обратившись в чудовище по своей воле. Если бы не Беркана с Лагуром, ворвавшиеся в импровизированную пыточную, он бы довел юнца до истерики и мольбы о пощаде. Он и не таких доводил. Даже самую сильную душевную организацию можно пошатнуть, было бы время, и Одиновские игры с эмоциями для этого вовсе не нужны. О, он бы заставил детеныша уважать себя по законам сильного, он обучил бы его магическому искусству и дал бы то, чего детям Одина так не хватало всю жизнь — любовь и поддержку. С собственными детьми у Хагалара были прекрасные отношения, и он хотел всю ту любовь, которую испытывал к ним, выплеснуть на Локи, если бы зарвавшемуся псевдосыну Одина хоть что-то было бы в этой жизни нужно, кроме спасения от папаши. Локи опасался родителей, что было оправдано после возвращения из Бездны, но к тому, кто искренне пытался его спасти и во всем помочь, почему-то относился пренебрежительно. Для Одина он просто усыновленный раб — каким был, таким и остался; Фригга презирает полуетуна, хоть и скрывает пренебрежение много столетий — ее истинные эмоции слишком очевидны для того, кто знал ее еще девочкой. Никого, ближе Тора, у Локи нет, но между братьями пробежала черная кошка, и, сколько Хагалар понял, речь шла чуть ли не об обоюдной попытке убийства.       Мастер магии не любил обманывать себя, поэтому давно признал, что жаждет сломить упрямца, как ломал когда-то сильных воинов. Забить Локи до такой степени, чтобы он, размазывая по лицу слезы настоящей боли, взмолился о пощаде, обещая все блага мира за прекращение муки. Хагалар мечтал лицезреть именно это, а не очередную ухмыляющуюся гримасу ничего не чувствующего существа, которое скорее подохнет, чем запятнает свою честь мольбами. Отключить умение терпеть боль невозможно, но Вождь прекрасно знал, как иллюзорной болью довести до такого состояния, когда никакое умение не поможет. Сломать ребенка и завязать в узел с бантиком он мог. Но ему не это было нужно — так говорил разум, но не сердце. Разум требовал любви детеныша, а сердце — беспрекословного подчинения, страха и мольбы. Вождь слишком долго терпел заносчивость царского отродья, и наказать его за презрительное отношение в течение целого года хотелось чем-нибудь столь же длительным и болезненным. И пока Хагалар не был уверен, что надолго сдержит свою натуру и не сломает, а лишь огранит добытую драгоценность. Детеныш обязан его признать, а не склониться перед плетью, мечтая убить собственного мучителя. Становиться вторым Гринольвом Вождь не собирался — Гринольв плохо кончил, причем из-за своего воспитанника, к которому, как Хагалар сейчас понимал, в свое время прекрасно относился.       И все же ничто так не трогало мага, как любимая греза Локи — промышленная формация. Она была бредом чуть менее чем полностью, и в любой момент могла закончиться катастрофой. Однако его будущее вне ученых с идеями модернизации тоже не сулило ничего хорошего. Во дворце царевичу нет места, его убьют, как только убедятся, что потусторонние силы больше с ним не связаны. Раз великий царь нарушил собственные принципы и покопался в чужой памяти, то наверняка выкопал ответы на все интересующие его вопросы. А коли так, то Локи — лишь досадная помеха на пути к власти единственного ребенка царя и царицы. Учитывая омерзительный характер детеныша, просто так Хагалар спасать бы его не стал, но дело приобретало опасный оборот для него самого: он слишком сильно погрузился в былую дружбу, даже в какой-то момент доверился тем, кто раньше был ему очень дорог, но вовремя опомнился, заметив ледяные взгляды прекрасной царицы. Пора вернуться в Бездну, воспитать Локи в духе настоящего асгардского воина, а потом вернуться, возможно, с армией.       Хагалар никогда не желал себе трона, и именно поэтому дожил до преклонных лет. Но Асгард, по большому счету, отобрал у него всё. Так почему бы на старосте лет не облагодетельствовать еще разок того, кому когда-то спас жизнь? Если облагодетельствованный захочет, разумеется. Пора убедить Локи бежать в Бездну, несмотря на ненависть и жалкие попытки обыграть самого Всеотца.       Мечтая о совместной жизни и выбивании из детеныша всей возможной дури, Хагалар вовсе не беспокоился из-за плачевного состояния этого самого детеныша. Он уже запустил в видения паразитическую часть себя, которая обязана благотворно повлиять на память. Божественные родители зря спорили о том, кому проводить обряд-предсказание. Хагалар успел первым, и открывшееся ближайшее будущее его обрадовало. Жаль, что он не в состоянии заглянуть вперед хоть бы на три-четыре дня.       Хагалар встал со своего импровизированного трона и сладко потянулся. Скоро Один и Фригга вернутся в реальный мир. Надо встретить их и подробно расспросить о встречи с тем, кого они совсем не ожидали увидеть.              Локи очнулся от громкого крика в собственной голове. Он сидел на троне и точно знал, что он — царь Асгарда и Етунхейма. С двух сторон от него преклонили колени асы и етуны, потому что именно сегодня настал день, которого он так долго ждал — межмировая коронация. Сегодня его венчают на царство и даруют титул Всеотца.       Раздалась торжественная музыка, со всех сторон послышались прославления, а первый советник медленно подвел к трону невесту: молодую смущающуюся девушку, достойную царя. Локи готов был подойти и взять ее за руку, как вдруг заметил рядом с ней чудного старца — одноглазого, в дорогих одеждах. Секунду назад его там не было.       — Ваше величество, — произнес старец более чем почтительно, — позволь мне сказать тебе несколько слов наедине!