Я вернусь

…Солнце клонилось к западу. Утреннее происшествие взбудоражило Изумрудный Город. Горожане то ликовали, радуясь возвращению Великого Волшебника Гудвина и Элли, то недоумевали и возмущались тому, что они привезли с собой странного человека, едва не убившего Страшилу… То есть Эйвинда. Элли никак не могла привыкнуть к тому, что Страшила больше не соломенное чучело, а человек из плоти и крови. Эйвинд. Ему, пожалуй, шло это странное имя. — Тебе странно видеть меня таким? — негромко спросил он. Они сидели в том самом кабинете, в котором благодаря зеркалу Гуррикапа спало заклятье. В камине опять потрескивало пламя. В прежние времена Эйвинд боялся огня, ведь тот нес ему скорую гибель даже от самой малой искры. Но теперь, когда огонь уже не мог так легко причинить ему вреда, Эйвинд полюбил смотреть на то, как скачут языки пламени. Слышать, как трещат поленья. Чувствовать живое тепло. Элли сидела в глубоком зеленом кресле, забравшись туда с ногами, и чувствовала, что вернулась домой. Это было странное ощущение. Все вокруг было привычным и знакомым — словно родной дом, из которого она когда-то надолго уехала, а теперь вернулась. Светло-зеленый мраморный пол, изящная мебель, бархатные зеленые портьеры, книги на полках, когда-то собственноручно повешенных самим Страшилой. Если бы можно было просто радоваться этому, не вспоминая о том, что случилось утром… но это было невозможно. Гудвин оказался прав. И от этого на душе скребли кошки, и глубокие царапины, оставленные их безжалостными когтями, невыносимо саднили. Она поверила человеку, единственной целью которого было попасть в Волшебную Страну. Она поверила в его искренность и в его… чувства. Она сама почти… Почти полюбила его, но сегодняшним утром все лопнуло, словно мыльный пузырь, и теперь все воспоминания о Стивене и даже само это имя отдавали горечью. Элли глубоко вздохнула. Теперь нужно было понять, что делать дальше. Эйвинд терпеливо ждал, когда Элли заговорит. Он просто сидел напротив и смотрел на нее, словно видел впервые. Собственно говоря, такой он и вправду впервые видел ее: в их последнюю встречу она была десятилетней девочкой. А он — соломенным Страшилой. Ему казалось, что это было сотни лет назад. Элли выросла, превратилась в высокую миловидную девушку с короткими светло-русыми волосами, серьезным взглядом и обаятельной улыбкой. Эйвинду это казалось не меньшим чудом, чем Элли — то, что соломенное чучело превратилось в живого человека. Элли смотрела на Эйвинда, пытаясь осознать, что это — Страшила. Эйвинд сохранил его память, его жесты, его слова, его взгляд, хотя единственным, чем он сейчас внешне напоминал Страшилу, был, пожалуй, цвет его волос и глаз да зеленый кафтан. — Прости, — покачала головой Элли. — Очень трудно привыкнуть. — Всем было непросто. Я в какой-то момент испугался, что люди просто не поверят мне. Вернее, не то что испугался… Но мне было бы жаль оставить город, которым я правил двадцать лет, в смятении и страхе. — Но тебе поверили? — спросила Элли. Она сидела напротив Эйвинда и гладила по спине Кагги-Карр, привычно умостившуюся на коленях. — Поверррили, — хрипло каркнула ворона. — Как не поверрришь! Виллина сказала, что он так похож на самого себя, что поверррят! Непррременно! — Фарамант узнал меня, — кивнул Эйвинд. — Он узнал меня сам. Дин Гиор тоже. И те, кто работает во дворце… Надо отдать должное Виллине, она помогла мне. Было тяжело первые недели. Но когда я первый раз появился перед людьми, она вышла со мной и рассказала о проклятье. Эйвинд глубоко вздохнул и взял в руки пустую чашку. — Я до сих пор не могу привыкнуть, что теперь я должен есть, пить и спать по ночам, — улыбнулся он. — Смешно, правда? Когда четыреста лет проведешь в небытии, а потом двадцать в виде мешка соломы, многие вещи начинают казаться странными. — Расскажи, — попросила Элли. — Кто он? Почему он проклял тебя? Почему он хочет убить меня? — Может, тебе лучше отдохнуть? — с тревогой спросил Эйвинд. — Твою комнату будут охранять. Я… я лично буду сидеть у твоих дверей, клянусь. По птичьей почте вызвали Железного Дровосека, он придет в Изумрудный город через два или три дня… — Нет, — твердо сказала Элли. В ее голосе Эйвинду послышалась горечь. — Мне нужно знать. Эйвинд кивнул. — Я понимаю. Это все очень непросто рассказать… И я сам не понимаю все до конца… Столько всего произошло сразу… — он поднял руку, пошевелил пальцами. — Я сам иногда не верю, что все это происходит. Ворона неодобрительно щелкнула клювом: — Поррра поверррить! — Мы — братья, — начал Эйвинд. — Наша мать была волшебницей. Мы оба обладали этом даром с раннего детства. Сигвальд — старший, я — младший. Наши пути рано разошлись — после смерти матери мы жили каждый сам по себе. Долгое время мы, как и все волшебники, жили, не зная горя. Но потом мир людей стал стремительно развиваться, люди осваивали новые земли, строили города и поселки, и волшебство стало исчезать. Оно уходило, словно… — Эйвинд запнулся. — Словно вода в песок. Мы узнали о стране, в которой волшебники могут жить спокойно, одновременно… — Я читала эту историю в летописях гномов, — кивнула Элли. — То, что написано там, не совсем соответствует истине, — покачал головой Эйвинд. — Спасибо Сигвальду. Нас было шестеро, Элли. Шестеро, а не четверо. Кроме четырех волшебниц, о которых тебе известно, там были еще Сигвальд и я. Я видел это… совсем недавно. Видел глазами Виллины. Последние месяцы меня, когда я еще был прежним Страшилой… Терзала мысль, почему ожило однажды соломенное чучело. Всего одно. Одно на всю Волшебную Страну. Стелла и Виллина попытались помочь мне узнать это. Я понял, что когда-то я был живым. Зеркало Гуррикапа вернуло мне мой облик, и воспоминания стали возвращаться ко мне. Когда же я увидел Сигвальда… Там, на лугу. Стоящего рядом с тобой… Я вспомнил все. Он не захотел делить страну на шесть частей. Он хотел править ею в одиночку. Он был согласен воевать с остальными волшебницами. Когда мы были юными, Сигвальд был склонен к зависти и жестокости, но никогда не делал подлостей. Поэтому я не ожидал подвоха. Я старался переубедить его. Я не хотел войны и полагал, что нам всем хватит места в этой стране. Он продолжал упорствовать, и мне пришлось сказать ему, что если он действительно захочет схватки, я вышвырну его вон, потому что таким, как он, не место в этой стране. Элли, чтобы волшебник мог править этой страной, он должен отдать ей свое сердце. Сигвальд не хотел этого делать, не хотел становиться связанным с этой землей, не хотел болеть за нее каждым нервом своей души и каждой каплей своей крови. Я сказал ему об этом. Он выждал момент, когда я окажусь к нему спиной, ударил меня проклятьем. Без предупреждения. В спину. Я помню, как огненный шар взорвался у меня в груди. И помню его слова: «Ты получишь то, что хотел. Твое сердце останется в этой земле. А ты… Станешь. Чучелом. Безмозглым. Во веки веков». А потом наступила темнота. Эйвинд замолчал. Элли молча смотрела на него. Наконец, Эйвинд заговорил снова. — Я и теперь не знаю точно, что это было за проклятье. Но думаю, что оно разделило мою душу и мое тело и отправило тело по ту сторону миров. А душа осталась бестелесной в этой стране. Мир Гуррикапа не любит предателей, и поэтому Сигвальда вышвырнуло за пределы страны. Все, что он успел — это наложить забвение на тех, кто видел то, что он сделал. Сигвальд был очень сильным волшебником — по крайней мере, тогда. Поэтому и волшебницы, и гномы ничего не помнят. Поэтому в летописи, созданной гномами, говорится только о четырех волшебницах. — А потом? — шепотом спросила Элли. В наступающих сумерках бледное лицо Эйвинда казалось старше. Теперь Элли видела, что он далеко не юноша. Они не зажигали свеч, и в комнату постепенно вползал вечер и с ним — прохлада. В дворцовом парке звенели цикады. Ветер шелестел в верхушках деревьев, словно шептался с ними о чем-то, неведомым простым смертным. — А потом… Если ты бестелесен, четыре сотни лет летят быстро. Мои воспоминания о них очень смутны даже теперь. Однажды один фермер задумал сделать чучело… Это чучело ничем не отличалось от остальных. Разве что фермер задумал его веселым, обаятельным и любопытным. Таким, каким я был когда-то. И я стал этим чучелом, Элли. Остальное тебе известно лучше, чем многим, — Эйвинд взглянул на нее и улыбнулся. — И теперь я благодарен тебе больше, чем когда либо. Если бы не ты… Элли покраснела и отвела взгляд. — Все случилось так, как предсказала книга Виллины. А что случилось с твоим… с Сигвальдом потом? Эйвинд, напротив, не отводил взгляда. Он смотрел на Элли, на ее открытое, приветливое лицо, и мысль о том, что собирается сделать Сигвальд, жгла ему… сердце. Сердце, которое билось не у него в груди. Сердце, отданное им четыреста лет назад. — Он жил в большом мире, — тихо сказал Эйвинд. — Но его волшебная сила иссякала, пока не иссякла почти совсем. Единственной возможностью вернуть ее было попасть туда, где волшебству есть место. То, что совершил, видимо, прокляло его самого. Сам он не мог попасть никуда. И тогда он вспомнил о Путеводной Нити и решил, что нашел способ. — Он нашел меня, — кивнула Элли. И горько добавила: — И я ему поверила. Если бы я могла знать… — Но ты не могла знать, — сказал Эйвинд. — И ты не просто поверила ему. Он не смог бы попасть сюда, если бы ты… Он должен был занять место в твоем сердце. Сумерки продолжали сгущаться, и комнату теперь освещало только пламя в камине. Элли вздохнула: — Столько всего нужно спросить, узнать, увидеть… О стольком поговорить. А я сижу и думаю только о том, какой оказалась глупой. Гудвин был прав. Правда, даже если бы я прислушалась к нему, это ничего не изменило бы. Он снова пытался убить тебя, и когда я думаю, что у него это могло получиться… — Нет, — покачал головой Эйвинд. — Убить меня он не может. Именно поэтому он проклял меня, а не убил. За это стоит сказать спасибо нашей матушке. Она была мудрой волшебницей и очень не любила, когда мы начинали драться или ссориться. — Где он сейчас? — спросила Элли. — Не знаю. Думаю, затаился и ждет, чтобы обрести полностью свою силу. Не знаю, сколько времени ему на это потребуется. Мне надо подумать, чтобы понять, что он может сделать теперь. У него одна цель — остаться здесь. Старые заклятья — странная вещь. Они не могут предусмотреть все. — Скажи, — Элли задумчиво смотрела на красивое бледное лицо Эйвинда, так разительно отличавшееся от того акварельного лица, которое она сама рисовала когда-то, и в то же время так на него похожее. — Ты ведь тоже волшебник? — Да, — кивнул Эйвинд. — Но я мало что помню. С каждым часом я вспоминаю свою прежнюю жизнь все лучше и подробнее, но я почти ничего не помню из того, что умел раньше. Единственное, что я смог — защититься от Сигвальда. И я видел его мысли. — Почему ты думаешь, что он хочет убить меня? — спросила Элли. Она не могла даже осознать смысл того, что говорила: это не укладывалось в ее сознании. Стивен хочет убить ее. — Ты видел это? Нет, нет больше Стивена и никогда не было. — Ты можешь приводить в эту страну тех, кто тебе дорог. Волшебная Страна редко впускает гостей. Никто не знает, как она делает свой выбор — почему сюда попал Гудвин, почему сюда попала ты, какова именно была цепочка случайностей, подсказавшая волшебной книге Виллины нужный совет. Или не случайностей. Возможно, мы никогда этого не узнаем. Но если тебя не станет… — голос Эйвинда пресекся. Он глубоко вздохнул и продолжил: — То сюда не попадет больше никто из Большого Мира. И если там, за Кругосветными Горами, еще остались волшебники, им тоже дорога сюда будет закрыта. Но для этого ему нужно самому сделаться правителем этой страны. — Как он может это сделать? — встревоженно спросила Элли. Это еще кто кого будет защищать в итоге, подумала она. — Очень просто. Когда он проклял меня… Он смешал два заклинания. Он хотел, чтобы в этом была злая шутка — и я отдал свое сердце, именно так, как сделали и все остальные. Так, как хотел Гуррикап. Но став чучелом, я, по мысли Сигвальда, и должен был им остаться. Но все вышло иначе, — улыбнулся Эйвинд. Улыбка получилась горькой. — И теперь ему остается только одно. Раз он не может убить меня — он может только уничтожить мое сердце. Тогда я просто исчезну, развоплощусь, словно меня никогда не было. — Разве это не то же самое, что убить? — тихо спросила Элли. Ей стало холодно — словно в комнату пробрался с вершин Кругосветных Гор ледяной воздух. Дрова в камине почти прогорели, и теперь только изредка потрескивали, рассыпая багровые искры. — Нет. Я же говорю, заклинания не могут предусмотреть все. Раздался осторожный стук в дверь. — Кто здесь? — спросил Эйвинд, обернувшись. — Это старый волшебник, который никогда им не был, — послышался из-за двери знакомый голос. — Могу ли я нарушить ваше уединение? *** … Джеймс Гудвин вернулся домой. Он понял это сразу, едва ступив за ворота Изумрудного города. Он знал каждую улицу этого города, каждый закоулок, каждую башню — ведь он сам создал проект, сам руководил постройкой, и в последние годы ему часто снились сны, в которых он бродил по улицам, прикасаясь к стенам домов, и слушал, как шумит ветер между высоких башен и остроконечных крыш. Он давно знал, что скажет, вернувшись. Мой друг и наставник, Волшебник Солнце, отпустил меня домой. Я вернулся, чтобы обрести тишину и покой в городе, который видел во сне каждую ночь. Не нужно больше никого обманывать, не нужно изощряться в изобретениях, чтобы все представляли Гудвина Великим и Ужасным. Можно просто жить. Можно было бы просто жить, если бы не череда странных событий. Почему-то Гудвин почти не удивился, узнав, что Страшила, соломенное чучело, когда-то попросившее у него мудрые мозги и получившее мешок отрубей с иголками, стал… или был? Человеком. Этому он удивился куда меньше, чем истории о предательстве. Все утро и весь день Гудвин бродил по городу, размышляя о том, что случилось. Если бы его управляющий или постоянные клиенты его бакалейной или кондитерской лавки увидели его сейчас, они были бы удивлены — если бы вообще узнали в бодром, подтянутом человеке средних лет уставшего, ссутулившегося и не слишком веселого лавочника. Даже седины в волосах как будто стало меньше. «Я не волшебник», — повторял про себя Джеймс Гудвин. «Я никогда не был волшебником», — думал он, вновь и вновь пересекая площадь с фонтанами, проходя узкими переулками, касаясь ладонью прохладных каменных стен. «Но я творил волшебство», — повторял он, вглядываясь в свое отражение в окнах домов и в витринах лавочек. «Я исполнял мечты. Разве это не волшебство?» Поздним вечером он вернулся во дворец. Наверняка все вместе они придумают что-нибудь, чтобы остановить Сигвальда. *** Эйвинд зажег свечи. — Я очень рад вашему возвращению, господин Великий и Ужасный, — улыбнулся он и протянул руку Джеймсу Гудвину. — Это большая честь для Волшебной Страны. — Мой друг, я бы предпочел без лишней официальности, — Гудвин взял обеими руками протянутую ладонь и крепко пожал ее. — Я могу называть вас Эйвинд? Раз это ваше настоящее имя… — Да, конечно, — ответил тот. — Я распоряжусь об ужине, — добавил он вдруг, взглянув за окно. — Уже совсем поздно. Я до сих пор не привыкну к этому. Хотя дворцовый повар доволен — теперь я могу по достоинству оценить его искусство. Эйвинд вышел. Гудвин подошел ближе к Элли и мягко сказал: — Дитя мое… Элли быстро вытерла щеку тыльной стороной ладони. Гудвин молча достал из кармана большой клетчатый платок. Платок пах бумажной пылью, малиновыми леденцами и немного — старыми чернилами, но Элли взяла его. — Спасибо, что не стали говорить, что он этого не стоит, — сказала она. — Любая любовь стоит, чтобы ее оплакивали. Даже если невзаимна или закончилась, — Гудвин вздохнул. — С возрастом становишься мудрее и опытнее, но это не слишком помогает в достижении счастья. Элли не ответила, и Гудвин со вздохом положил руку ей на плечо. Вскоре вернулся Эйвинд, и с ним — повар Балуоль и двое поварят с подносами. Старый повар был безумно рад возвращению Гудвина и Элли, и пожелал лично отнести ужин. — Утро мудренее вечера, — сказал Гудвин. — Думаю, нам стоит поговорить с кем-нибудь из волшебниц, может, им придет в голову какая-нибудь хорошая мысль. С вашего разрешения, я удалюсь на покой. Благодарю вас, что сохранили мои комнаты такими, какими я их оставил, — сказал Гудвин. — Я верил, что вы вернетесь, — ответил Эйвинд. Гудвин склонил голову, попрощался и ушел. — Как ты думаешь, осмелится ли он прийти сюда? — спросила Элли. Она подошла к окну и теперь смотрела вниз, на темные парковые аллеи, освещенные неяркими фонарями с гроздьями шариков из Страны рудокопов да многочисленными светлячками, тихо сияющими в глубине листвы. Луна еще не поднялась из-за горизонта. — Не думаю. Но лучше бы тебе остаться во дворце, — осторожно сказал Эйвинд, но заметив, как изменилось лицо Элли, торопливо добавил: — Тогда я пойду с тобой. Кагги-Карр, задремавшая на подоконнике, приоткрыла один глаз, раздумывая, не последовать ли за ними. Но вместо этого щелкнула клювом и спрятала голову под крыло. *** …Они медленно шли по парковым дорожкам, и свежий ночной ветер дул им в лицо. Из-за горизонта выползла круглая, медово-желтая луна, похожая на баллон Джеймса Гудвина. — Так странно, — сказала Элли в наступившей тишине. — Прошел всего один день. А мне кажется, что целая вечность. — Для меня теперь каждый день — будто целая жизнь, — отозвался Эйвинд. Элли шла немного впереди, и он смотрел, как лунный свет освещает ее лицо. — Это, наверное, не описать словами. Мне кажется, словно я спал и видел сны, и эти сны были реальнее жизни. А иногда я просыпаюсь и не могу понять — то ли я еще сплю, то ли вернулся в те времена, когда еще не был чучелом, то ли шагнул в будущее… Но как бы оно ни было, я безумно рад, что ты вернулась. Резкий порыв ветра заставил Элли вздрогнуть от прохлады, и Эйвинд торопливо снял кафтан и набросил его Элли на плечи. — А ты? — спросила Элли, заметив, что Эйвинд остался только в тонкой сорочке. — Ничего, — Эйвинд улыбнулся. — Мне нужно привыкать к тому, что бывает жарко или холодно, что существуют ветер, дождь, солнце… Раньше я знал об этом, но не понимал по-настоящему, что это. — Скажи, — Элли, не глядя на него, коснулась пальцами тяжелой бархатной розы. Стряхнула с лепестков капли росы. — Ты… навсегда вернулся в свой истинный облик? Ты ведь ничего не сказал об этом. — Я не знаю, — тихо ответил Эйвинд. — Ни книга Виллины, ни зеркало Гуррикапа не дали ответа на этот вопрос. Элли… Тебе лучше немедленно вернуться в свой мир. Баллон Гудвина уничтожен, но завтра же я пошлю сообщение по птичьей почте рудокопам, и Ойххо отвезет тебя. Он полон сил и… — Нет, — быстро ответила Элли. — Но тебе угрожает опасность! — воскликнул Эйвинд. Элли обернулась к нему, и луна озарила мягким светом ее встревоженное лицо. — Тебе она угрожает тоже. А я никогда не бросала своих друзей. Не собираюсь делать этого и сейчас. — Элли, но на этот раз опасность угрожает прежде всего тебе. Сигвальд не остановится. Меня он убить не может, но ты… Я согласен снова превратиться в безмозглое чучело или даже развеяться по миру навсегда, лишь бы ничего не случилось с тобой, — тихо добавил Эйвинд, не отрывая взгляда от ее лица. — Эй… винд. Я… не хочу, чтобы ты снова стал чучелом, — с запинкой проговорила Элли. — То есть… Ты был чудесен, когда был им. Но лучше бы это проклятье никогда не вернулось. Эйвинд осторожно взял руку Элли в свои ладони и сказал: — У тебя в волосах звезда, — и улыбнулся. А потом осторожно снял крошечного изумрудного светлячка с ее плеча и подбросил в воздух. *** Рамина появилась на следующее утро. — Все вышло так, как я и предвидела, дорогая сестра, — тонким голосом сказала она, устроившись на ладони Элли. — Я пыталась сделать так, чтобы этого не случилось. Надеялась, что вы никогда не вернетесь в Волшебную Страну… Но все-таки от судьбы не убежишь. — Почему вы не сказали мне тогда об этом? — спросила Элли. — Вы были ребенком, моя дорогая, — покачала головой мудрая мышь. — Вряд ли бы вы поняли меня. В любом случае, теперь нам нужно остановить этого человека. Рамина перепрыгнула с ладони Элли на ладонь Эйвинда. — Я узнаю вас и в этом облике, о Трижды Премудрый, — мышь склонила голову в вежливом поклоне. — Но не могу не сказать, что проклятье, наложенное на вас, было очень сильным. Пока вы были чучелом, я ни разу не заподозрила, что в этом скрыта какая-то тайна. Ваш брат обладает большим мастерством. Печально, что он использует его для таких заклятий… Эйвинд рассказал Рамине всю историю от начала до конца. Мудрая мышь задумалась. — Сейчас полнолуние, — сказала она после долгих раздумий. — Луна умирает. Силы природы идут на спад. Сейчас ему трудно будет набрать силу. Но как только луна начнет расти… — То есть у нас четыре недели, — понял Эйвинд. — Думаю, вы правы, о Трижды Премудрый. Четыре недели на то, чтобы найти, где может быть ваше сердце, и эти же четыре недели, чтобы придумать, как можно остановить вашего брата. Только советую вам помнить, что отдать сердце, произведя волшебный обряд — это все-таки не то же самое, что вырезать его с помощью… — Рамина помедлила, вспоминая слово, — хирургического инструмента. — Я понимаю, — кивнул Эйвинд. — Но это не меняет сути. Если он уничтожит его — он уничтожит и меня. — Мышиный век короток, — задумчиво произнесла Рамина. — Но мы передаем наши знания и память из поколения в поколение. О том, что случилось четыреста лет назад, могут не помнить гномы, но могут помнить мыши. Я думаю, мы сумеем найти это место и оградить его от этого человека. *** …Дни потекли один за другим. Рамина каждый день появлялась в Изумрудном дворце, но новостей не было. Эйвинд и впрямь проводил ночь под дверями комнаты Элли, словно возвращаясь в дни далекого прошлого — когда он охранял сон маленькой девочки и корзинку с ее припасами от назойливых и любопытных барсуков. Он спал урывками или дремал, прикрыв глаза, то и дело проваливаясь в смутные тревожные сны. Днем он зарывался в летописи гномов, в надежде найти там хоть какую-то информацию, и Элли помогала ему. Вечером они уходили в парк, и Элли рассказывала о своей жизни, об Энни и Тиме, об Альфреде, о дяде Чарли, о Большом Мире — снова и снова. Эйвинд рассказывал ей о древних мирах, о странах, в которых успел побывать давным-давно, о волшебниках давних времен, о волшебстве, иссякающем, словно пересохший ручей, о старых заклятьях и чудесных книгах, обо всем, что мог вспомнить. Иногда они сидели в парке до самого рассвета. Иногда — просто молча, не говоря друг другу ни слова. Эйвинд обнимал Элли за плечи, а она, склонив голову ему на грудь, слушала, как бьется… его сердце. Это был глухой, отдаленный звук, словно эхо, стучащее в стены каменной башни. Луна умерла и родилась заново. Она росла с каждым днем, и тонкий серпик вот-вот должен был превратиться в сияющий медово-желтый диск. …Рамина не приносила новостей. Гудвин вздыхал, потирая подбородок, и, задумавшись, уходил бродить по городу и окрестностям, Эйвинд и Элли в который раз принимались перебирать записи гномов. Спросили совета у Виллины, но ее Волшебная Книга вместо вразумительного ответа выдала «Там, где соединяется прошлое и будущее, там, где сливаются земля и небо». — Это ведь может быть совершенно любое место, — задумчиво сказал Эйвинд. — Ведь любое место просто на поверхности земли можно назвать «там, где соединяются земля и небо». Когда до нового полнолуния остался последний день, Элли вдруг спросила: — А ты помнишь, где это было? Может быть, все гораздо проще? Мы ищем сердце. Которое хранится в каком-то тайном, неведомом, сокрытом от всех месте, а надо искать само место, где все случилось? Эйвинд задумался. Снова вытащил карту Волшебной Страны, нарисованную гномами на тонком пергаменте особой выделки. Разложил ее на каменных плитах дворцовой террасы. Они давно выучили эту карту наизусть — со всеми пометками, стрелками, надписями и условными обозначениями. Гномы не были волшебниками в буквальном смысле этого слова, но многое, что они умели, казалось чудом. Карта, созданная ими, выглядела живой: тихо мерцали нарисованные изумруды на башнях Изумрудного города, по рекам бежали легкие волны, деревья в лесах словно дрожали под порывами ветра, и над всей страной время от времени проносились легкие тени — словно проплывающие облака. — Мне приходила в голову эта мысль, — сказал Эйвинд. — Все случилось в центре страны — то есть вот здесь. Сейчас на этом месте Изумрудный город. — Не совсем так, — отозвался вдруг Гудвин. Он сидел в глубоком плетеном кресле-качалке, сложив руки на животе. — Волшебная Страна не идеально круглая, как вам известно, да и не так-то просто было найти центр географической карты. К слову сказать, такой подробной карты страны у меня и не было. Теперь я знаю, что город несколько смещен относительно центра. По сути дела центром является Сторожевая Башня. Считается, что она — одно из самых старых строений Волшебной Страны и что ее поставили еще во времена Гуррикапа. Может, и сам Гуррикап. — Но мыши искали везде, — возразил Эйвинд. — Если бы сердце было там, они нашли бы его. — Мой дорогой друг, — Гудвин улыбнулся. — Сердце — живое человеческое сердце — все-таки не мешок с отрубями, который можно вынуть из головы и положить отдельно. Вряд ли оно лежит там просто зарытое в землю — такое, какое вы можете увидеть в анатомическом театре, простите за откровенность. — Но ведь заклятье… — начал было Эйвинд, но Гудвин перебил его: — Что мы знаем о заклинаниях? Я не волшебник, но подозреваю, что и волшебники знают о них не все. Скорее всего, после того, как осуществлен этот обряд, сердце волшебника начинает существовать одновременно в двух…мирах, что ли… — В параллельных Вселенных? — спросила Элли и вспомнила глухой стук, который она слышала в груди Эйвинда. — Что-то вроде. Оно одновременно находится и здесь, и там. Но если Сигвальд придумает способ уничтожить его там… — То он уничтожит его и здесь, — кивнул Эйвинд, приложив руку к груди. — Я знаю. — Может, Сигвальда уже нет в Волшебной Стране? — тихо спросила Элли. — Месяц прошел, и о нем ничего не слышно. — Можешь не сомневаться, он здесь, — Эйвинд взглянул на небо. Вечерело. Солнце садилось, и по мере его приближения к горизонту становилось все тревожнее. С запада опять наползали низкие темные облака. Задул резкий ветер. Если бы дело происходило не в Волшебной Стране, Элли решила бы, что наступает осень. Эйвинд свернул карту. — Я пойду туда, — сказал он. — К Башне. Если он придет, я должен встретить его — лицом к лицу. Гудвин с сомнением покачал головой. — Вы очень рискуете, друг мой. — Какая разница? — Эйвинд пожал плечами. — Это все равно случится, так или иначе. Я не хочу снова получить удар в спину. Элли подошла к нему и дотронулась до его плеча. — Я пойду с тобой, — сказала она так, что Эйвинд понял — возражать бесполезно. — Я предпочел бы, чтобы ты осталась здесь, — сказал он. — Здесь Дин Гиор, и… — Послушай, — Элли нервно закусила нижнюю губу. — Это не имеет никакого смысла. Если вдруг он попытается проникнуть сюда, его не остановят ни Дин Гиор, ни дуболомы. Ведь так? — она подняла голову, чтобы взглянуть Эйвинду в глаза. — Это я привела его сюда. В этом есть моя вина. Возможно, я смогу помочь тебе… Хоть чем-нибудь. Эйвинд долго смотрел в ее встревоженное лицо. Иногда Вечность может показаться одним днем, а месяц — стать Вечностью. Минувший месяц казался ему теперь и бесконечно долгим — словно Элли всегда была здесь, в Изумрудном Дворце. Словно давным-давно они бродили вместе по парковым дорожкам, мокрым от ночного дождя, давным-давно разжигали вечерами камин, давным-давно проводили эти вечера за книгами. И Эйвинд знал, что после того, как она вернется в свой мир, этот месяц станет казаться ему кратким, будто мгновение. Он осторожно взял лицо Элли в ладони. — Обещай мне только одно, — попросил он тихо, и услышал позади осторожный скрип кресла — Гудвин поднялся и, кажется, тактично ушел с террасы. — Ты не станешь рисковать своей жизнью. — Я не могу тебе этого пообещать, — ответила Элли. — Прости. Эйвинд наклонился и легко коснулся губами ее губ. Элли обняла его за плечи, за шею, зарываясь пальцами в его волосы, и чувствовала, как он целует ее — в закрытые глаза, в висок, снова в губы, и больше всего на свете хотела забыть о том, что завтра всего этого может не быть. Или — что все это может оказаться очередным сном, смутной памятью детства, смешавшейся со странными мечтами. Но это было. Эйвинд обнял ее и прижал к себе. …Сердце в его груди стучало в бешеном, неровном, заполошном ритме, словно захлебывалось на бегу. Элли испуганно взглянула на Эйвинда. Он кивнул: — Он здесь. Нам пора. Нужно только, чтобы никто не пошел за нами. Я не хочу, чтобы пострадал кто-нибудь еще. Я предупредил Фараманта, чтобы он никого не выпускал из города. *** Гудвин, стоя возле дверей на террасу, с тревогой смотрел на садящееся за горизонт багрово-красное солнце. Тяжелое предчувствие не оставляло его. Хорошо еще, что он куда лучше Фараманта знал, где именно расположены тайные калитки в городской стене. Впрочем, вряд ли Фарамант рискнул бы остановить Великого и Ужасного, но Гудвину не хотелось ставить его перед таким выбором.