GDR FEST. день дураков

Вы слышите? Слышите, что говорят колокола Нотр-Дам’а? Большие и маленькие, их звонкие голоса переплетаются меж собой в единое полотно звуков, что своей мелодией заставляет трепетать праведные души. От тихого шёпота, до пронзительного крика ангельский хор спустился с небес, дабы очистить своей песней эту грешную землю. Прислушайтесь. Проникнитесь. Откройте душу, и Эммануэль поведает вам дивную историю. Дивную историю, в которой главные роли играют люди и монстры, и непонятно, кто из них кем является на самом деле, ведь даже Люцифер когда-то был ангелом. Чудовище, красавец, храбрый рыцарь и тиран ― вот куклы, что разыграют сегодняшнее представление. Садитесь же удобней и внимайте, что расскажут вам колокола Нотр-Дам’а. *** Чанёль устало смотрит на пожелтевший пергамент карты и понимает, что он заблудился. Все же его слишком долго не было в Париже ― городские улицы уже давно изменились, и старая карта не могла должным образом помочь новому капитану Пак Чанёлю ориентироваться на местности. ― Простите, скажите, как пройти к дому Правосудия? ― спрашивает Чанёль у прохожих, но все слишком заняты, все куда-то бегут и суетятся. Движутся по известному только им одним маршруту и даже не слушают, что у них спрашивает Пак. Как будто его и не существует вовсе. ― Да что не так с этим городом? ― бурчит себе под нос Ёль, поглаживая коня меж ушей. Жеребец недовольно фырчит, будто бы соглашаясь со своим наездником. В городе и правда творится черти что. Все перевёрнуто вверх дном. Нет, конечно же, Чанёль знал, что Париж сейчас переживает не самые лучшие времена, и уважаемый судья Цзытао позвал его в город как раз для того, чтобы навести тут порядок, но все оказалось хуже, чем думалось Паку. Неорганизованность, общая расхлябанность никак не способствовали улучшению жизни в городе. Если уж в городской охране были лентяи, то что говорить об обычных жителях? От тяжких служебных дум капитана отвлекает игра флейты и звук буБёнцов. Улыбка как-то сама собой расцветает на губах Чанёля, ведь пред собой он видит воистину прекрасное создание. Такую красоту он уже очень давно не видел, ведь последние года бравый капитан провел на поле боя, сражаясь день за днем на благо своей страны. В тени дерева, совсем не напрягаясь и не думая ни о чём, танцует милый мальчик-омега. В руках у него старенький буБён, на запястьях звенят медные браслеты, а нанизанные на прядку волос бусины блестят в свете солнца. Свободная белая рубашка расстегнута так, что видно ключицы, грудь и подтянутый живот. Это неприлично, но Чанёль не отказывает себе в удовольствии разглядеть великолепную фигуру уличного танцора как можно лучше. Простые штаны подпоясаны цветастым платком, а на щиколотках также сверкают браслеты. Танцует юноша босиком, прямо на голой земле, и у Пака щемит где-то под сердцем от этой картины. На таких ножках должны быть самые лучшие туфельки, в которых этот мальчик танцевал бы в лучших дворцах Франции, а он тут отплясывает за гроши, на босу ногу, на потеху простодушной публики. Чанёль достаёт из дорожной сумки кошель и кладёт золотые монеты в драную шляпу, что лежит недалеко от старичка, играющего на флейте для танцора. Когда деньги, звонко брякнув, опускаются на дно шапки, старик от удивления прерывает свою мелодию, а вместе с игрой флейты перестаёт танцевать юный омега и его дрессированная, по всей видимости, козочка. Это расточительство, вот так отдавать деньги мальчишке с улицы, но Чанёль не может задушить в себе этот щедрый порыв. Все же ему правда понравилось выступление, а значит, юноша честно заработал свои деньги. ― Вы великолепны, ― тихо произносит Пак, когда танцор поклонился ему в знак благодарности. Глупое, совершенно детское желание, какой-то гипнотический порыв. Мимолётное прикосновение к мягкой коже руки, звон задетых пальцами браслетов, и чужая ладонь смыкается на горле Чанёля. Эта хрупкость была так обманчива, и Пак попал в чужую ловушку, как последний дуралей. ― Одно неверное движение и тебя найдут на берегу Сены с перерезанной глоткой, ― на губах юноши ласковая улыбка, а взгляд полный решимости. Его лицо так близко, что Чанёль может без труда разглядеть все до мельчайших деталей. Хитро прищуренные тёплые карие глаза, подведённые черной сурьмой, небольшое пятнышко родинки над уголком губ... Так хочется поцеловать его, но нельзя. Омега не идиот и не трус. Такой и правда может прирезать, если что-то пойдет не так, Чанёль понимает это и тихо смеётся. Его, капитана городской охраны, прошедшего войну, да и просто сильного альфу, сумел одурачить мальчишка. Очаровательное создание. Паренек удивленно смотрит на смеющегося мужчину и не понимает, что же так рассмешило альфу. Он, вроде как, пригрозил ему скорой расправой, если тот будет распускать руки, а вместо боязливого лепетания он хохочет. ― Эй, ты слышал вообще, что я сказал? ― пальцы на горле сжимаются сильней, ногти больно впиваются в загрубевшую кожу. Наверняка останутся царапины. Чанёль перестает смеяться и поднимает руки в примирительном жесте. Он и правда не хотел обидеть гордого юнца. ― Извини. Я не буду тебя трогать, можешь отпустить меня, ― хрипит Пак. Омега недоверчиво щурит глаза, но руку все же убирает. ― Как тебя зовут? ― спрашивает Чанёль, наблюдая, как паренек подбирает с земли шляпу и сосредоточенно пересчитывает монеты. Козочка резво скачет вокруг мальчишки, стуча копытцами о мелкую гальку. ― Бён Бекхён, ― коротко отвечает омега, разглядывая капитана. Чудной этот вояка. Отвалил за красивые глаза золотых, лапать его не собирается, но смотрит так, будто сожрать хочет. Улыбается по-детски глупо и радостно, будто увидел самое вкусное лакомство и теперь ждет, когда же его можно будет отведать. Такой впервые попадался Бёну. ― Пак Чанёль, ― произносит альфа, кланяясь, и Бекхён хочет рассмеяться. Будто он не мальчик с улицы, а дочь придворной графини, как минимум. Ни к чему ему этот вычурный этикет. Нашел перед кем распинаться. Обычно Бёну совсем не интересно, кто там смотрит за его танцами, главное, чтобы деньги заплатили и руками не трогали. Но этот странный альфа почему-то его заинтересовал. ― Хочешь еще раз посмотреть, как я танцую? ― будто невзначай интересуется Бён, продолжая делать вид, что считает монеты, хотя уже давно все проверил. Взгляд его сосредоточен на потрепанной жизнью шляпке, но боковым зрением ему прекрасно видно лицо Чанёля. ― Конечно, ― следует незамедлительный ответ, словно Пак только и ждал, что подобное предложение будет озвучено вслух. От подобного Бекхён почему-то смущается, но быстро берет себя в руки и, хитро улыбнувшись, подбегает к альфе вплотную, так, что легко можно почувствовать тепло чужого тела, и на ухо шепчет: ― Тогда приходи вечером на городскую площадь у Собора. Короткий смешок, и Бекхён исчезает из поля зрения Пака вместе со своей ручной козочкой. Кошелёк Чанёля, кстати, исчезает тоже. *** На улицах Парижа с самого утра было невероятно шумно. Разноцветные палатки цыган заполнили всю площадь у Собора, а людей на ярмарке было столько, что и яблоку было негде упасть. То тут, то там слышно звонкий смех. Все веселятся и радуются празднику ― сегодня же день дураков! Инсо сильнее натягивает капюшон на голову, так, чтобы не было видно уродливого лица, и в последний раз оглядывается на окно собственного убежища ― колокольни Собора. Минсока и Луханя едва видно, но Бан уверен, что они ободряюще улыбаются, а Чунмён, кажется, готов расплакаться от счастья. Всё-таки, Инсо впервые за свою жизнь выходит в город. Он жутко нервничает и постоянно оглядывается по сторонам, переживая, что где-то поблизости окажется его хозяин, Хуан Цзытао. Розги, отмоченные в соленой воде ― это самое безобидное из наказаний, что ждет его, если его все же заметят. Судья Хуан, воспитывавший Бана, запретил покидать тому башню Собора, чтобы не попадаться людям на глаза, ведь лицо Инсо было уродливо перекошено, а на спине был горб. Дефектный альфа, даже родная мать-потаскуха бросила его, так что с него взять? Такое чудовище окружающие просто бы засмеяли, появись он на улице. Закидали бы помидорами и тухлыми яйцами, втоптали в грязь и издевались бы до тех пор, пока монстр не испустил последний дух. Инсо это понимал, он верил каждому слову своего учителя о том, что мир жесток к таким уродам, как Бан, но все равно отчаянно желал хоть раз выйти в свет. О, как же было велико его желание! Он бы, наверное, продал душу дьяволу, за шанс хоть один денёк прожить жизнью вольного крестьянина. Проснуться рано утром, пройтись по узким улочкам города, поздороваться с молочником и поболтать с ним о жизни. Зайти в булочную, насладиться запахом свежеиспеченного сдобного хлеба и сладких булочек. Постоять у речушки, наблюдая за плавающими утками... ― Если всё время будешь только зрителем, так вся жизнь пройдет мимо тебя, Инсо, ― произнес Чунмён, когда каменные горгульи предложили Бану самовольно отправиться на праздник. Что в этом такого? Судья Хуан все равно бы ему не разрешил пойти на площадь, он ненавидит день дураков, так, может, ему вообще ничего не говорить? Убежать, а он даже и не узнает. Один день. Всего на один день сбежать из окружения каменных стен величественного Собора и окунуться в яркий мир цыганского празднества, где веселье пузырится, как пивная пена, где от звонкого смеха в глазах взрываются фейерверки и шутихи! Где дух воли заполняет легкие до отказа, и дышится так свободно и легко, что кружится голова, и на душе так хорошо. Тепло и пьяно. Сыто. От страха у Инсо дрожат пальцы, и ноги его совсем не держат, но он все равно упрямо идет вглубь веселой толпы. Это первый раз, когда он покинул свою птичью клетку, первый раз, когда он ослушался хозяина ― этот день он точно не забудет. Самый лучший день! Рядом пробегают задорно хохочущие детишки, у шатра с предсказаниями уже выстроилась очередь, а где-то рядом, похоже, стоит палатка со всевозможными лакомствами и сладостями ― так вкусно пахнет, что живот урчит. Вокруг все словно перевернулось с ног на голову, и эта атмосфера безумия постепенно пьянит сознание Инсо. Ощущений так много, и все они такие яркие, что Бан не замечает, как вваливается в чью-то палатку. Ноги путаются в тяжелой ткани, и вот он уже лежит, распластавшись на мягком ковре. ― Все в порядке? ― рядом, буквально в нескольких сантиметрах, сидит перепуганный юноша, хозяин шатра, по всей видимости. ― Нет-нет-нет, ― заикаясь, произносит Бан, ― все нормально. Извините. Он впервые так близко находится с кем-то один на один, да и к тому же с омегой, и это пугает Инсо до дрожи. Раньше он разговаривал только с троицей каменных горгулий, Минсоком, Луханем и Чунмёном, ему этого с головой хватало. Конечно же, Бан много раз мечтал о том, что когда-нибудь и он встретит свою половинку, хоть и понимал, что мечты его несбыточны, но вот так говорить с незнакомым омегой, да ещё и в такой дурацкой ситуации. В голову даже не придёт. Абсурд. Самый лучший день, так, кажется, он думал? ― Точно? Ты не ушибся? ― продолжает расспрашивать юноша уже более уверенно. Он тянется ладонью к лицу Инсо, и у того сковывает горло от страха. Вот сейчас с него снимут капюшон и увидят, какой он уродец. Убегут от страха и будут кричать. Наверняка приведут судью Цзытао, и хозяин хорошенько выпорет своего нерадивого ученика розгами по кривой спине. Ткань скользит по неровной черепушке, но Инсо чувствует только прикосновение тонких пальцев, что аккуратно гладят рыжие волосы. От стыда у него краснеют лицо и уши, а спина покрывается гусиной кожей. Никто раньше не касался его так, и это очень странное, но не менее приятное ощущение. От чего-то хочется, чтобы эти руки гладили ещё и ещё. ― Ну вот, все хорошо, ты не поранился, ― произносит юноша, и у Инсо наконец хватает смелости открыть глаза и рассмотреть незнакомца. Свободная белая рубашка расстегнута так, что видно ключицы, грудь и подтянутый живот, и Бану хочется прикрыть глаза руками. Простые штаны подпоясаны цветастым платком, а на запястьях и щиколотках медные браслеты. Добрая улыбка, пятнышко родинки над губой и подведенные черной сурьмой красивые карие глаза. У Инсо перехватывает дух от того, какой его ‘спаситель’ красивый. Рядом с ним Бан чувствует себя грязью на подковах лошади. Нелепым и кривым сорняком, которому посчастливилось вырасти рядом с нежнейшим цветком. ― Все будет хорошо, аккуратней в следующий раз, ― произносит юноша, провожая Инсо из палатки, ― и, да, отличная маска. Бан не понимает, что имел в виду омега. В сознании ни единой здравой мысли, его словно мешком с мукой стукнули по голове, так Инсо был ошарашен встречей с этим красивейшим молодым человеком. Хозяин говорил, что все люди злые, но теперь звонарь в этом сомневается. Хоть Бан вернулся обратно в шумный круговорот ярмарки, пред глазами он видел лишь светлый лик чудесного омеги, чей пряный сладкий аромат отравил душу горбуна. *** ― Подходите же ближе, ну, не стесняйтесь, ― зазывал зрителей Чен, ― не пропустите самое главное выступление сегодняшнего праздника, ведь для вас сегодня будет танцевать красивейший и талантливейший омега Парижа. Ну же, кричите громче, поддержите его! А того, кто щедро заплатит за выступление, мы возьмем с собой во Двор Чудес, хе-хе. Бах! Вспышка, и Чен исчезает так же внезапно, как и появился. В приторно пахнущем лавандовом мареве слышно его задорный хохот и прощальное: ― Насладитесь же выступлением, друзья! Фиолетовая дымка рассеивается, а на небольшой сцене появляется молодой человек. Лицо его скрыто под тонкой тканью, и видно лишь глаза, но зрители оживляются, радостно вопят, ведь в загадочной фигурке горожане узнают Бекхёна. Растерявшегося Инсо толпой уносит ближе к деревянному помосту, на котором находится появившийся юноша. Вблизи его красивые карие глаза кажутся до боли знакомыми, и звонарь понимает, что это тот омега из шатра. У Инсо пересыхает в глотке от осознания того, что добрый мальчик, спасший его от унизительного наказания, и знаменитый на весь Париж Бён Бёнхен ― это один человек. Слишком разные, думается Бану. Так не бывает! Это какая-то дьявольская проказа, что в одной душе уживаются столь разные создания. Задорно играет скрипка, звенят бубны, и Бён пускается в пляс. Жилетка из темно-алого бархата не может скрыть от чужих взглядов красивое тело ― полы всякий раз расходятся в стороны, стоит только Бекхёну поднять руки. Шифоновые штаны мягкими волнами струятся вдоль ног, и, несмотря на лихие и резкие па, движения Бекхёна такие плавные и завораживающие, что зрители открывают рты от удивления и восхищения. В свете заходящего солнца кажется, что это танцует ангел. ― Какая мерзость, ― кривит губы Хуан, с отвращением наблюдая за дикими плясками, как вдруг сознание судьи плывет из-за едва уловимого пряного аромата. Шустрый омега запрыгивает к Цзытао на колени, оплетая тому шею шелковым платком, целует его в кончик носа и, задорно смеясь, произносит: ― В день дураков негоже ходить с такой угрюмой рожей. Легким движением ладони Бекхён сбивает с судьи шляпу и, всё так же заразительно хохоча, он убегает обратно к сцене, напоследок, кинув разгоряченный взгляд на Чанёля, что стоял как раз рядом с креслом Хуана. Бён ожидал увидеть что угодно ― ревность, злость, обиду, но только не восхищение. Глупый капитан, кажется, и не заметил, что Бекхён только что восседал на коленях у другого альфы. Черт бы его побрал! Выхватив у зазевавшегося стражника копье, Бён втыкает его острием в деревянные доски и кружится вокруг, ухватившись за древко. Разогнавшись достаточно, он цепляется за основание копья ногами, отпустив руки и прогнувшись дугой в спине, продолжая при этом вертеться, как юла. Толпа свистит и хохочет, одобрительно улюлюкая, засыпает сцену монетами и жаждет продолжения выступления, но Бекхён низко кланяется, и на сцену возвращается Чен. ― Ну, что же, думаю, теперь пора нам выбрать нового короля, как думаете?― предлагает шут. ― Давайте, кто самый смелый и отважный, решится побороться за звание короля дня дуралеев? Зрители одобрительно хохочут, и кто-то сам лезет на деревянный помост, кого-то под руки подхватывают шустрые цыгане. Горожане предвкушают знатное веселье и готовят помидоры, чтобы закидать самых неудачливых кандидатов. Кто-то хватает Инсо за подол плаща и настойчиво тянет на сцену. От удивления звонарь совсем не сопротивляется, да и, по правде говоря, он совсем не слышал, что там весело щебетал Чен, ведь всё внимание Инсо занимал прекрасный Бекхён. Так что он упускает тот момент, когда с него сдергивают капюшон, и аккуратные пальцы с силой цепляются за щеки, пытаясь, кажется, сорвать с его лица кожу. Больно. Как же ему больно. На площади становится невероятно тихо, и слышно только пронзительный крик. По карминовому небу плывут облака, и где-то высоко-высоко парят птицы. Как бы Бан хотел стать птицей и улететь отсюда. ― Что за,― шипит Хуан, когда видит, кто стоит на сцене. ― Чертов безмозглый кретин, я же говорил ему сидеть в своей каморке и не высовываться. Чанёль удивленно смотрит то на судью, то на горбуна. Цзытао весь покраснел от злости, белки глаз его налились кровью, а кулаки нервно сжимались, как будто почтенный господин сам хотел выйти в толпу и разодрать в клочья несчастного уродца. ― Ох, это было неожиданно, ― даже балагур Чен растерялся от такого поворота событий. ― Ну, что же, в таком случае, поприветствуем нового короля дня дураков! Толпа опять оживает, что-то радостно выкрикивает, и Инсо смотрит в счастливые лица этих людей и сам начинает улыбаться. Хозяин был неправ! Бан радостно смотрит на судью Хуана и машет ему рукой, в то время как Чен нахлобучивает звонарю на голову колпак в виде короны и царскую мантию. Все поздравляют его, кидают к его ногам цветы и впервые за свою жизнь, Инсо думает, что хозяин глубоко ошибался, когда говорил, что все люди злые и что ему, уроду, нет места в этом мире из-за человеческой жестокости. Вот же доказательство! Его тоже любят! Ему искренне рады! ― Поздравим же нашего нового короля! ― гундосит кто-то из городской охраны, хохочет и кидает в счастливого звонаря помидором. Какое-то мгновение все с ужасом смотрят, как красная подгнившая мякоть стекает по кривому лицу, а затем в испуганного Бана градом летит мелкая галька и овощи. ― Бей косого! Бей кривого! ― скандирует толпа. Людей уже не остановить. Зверушка попалась в клетку и теперь можно тыкать в нее палкой, дергать за хвост, усы ― все равно монстр ничего не сможет сделать, так пусть хоть публично страдает на потеху горожанам. ― Судья Хуан, позволите прекратить это? ― скорее утверждает, чем спрашивает Чанёль, готовый в любой момент отдать приказ своим людям, чтобы те утихомирили толпу и освободили бедного звонаря. ― Нет нужды, ― вяло произносит Цзытао, ― это его наказание за то, что ослушался меня. В голове не укладывается такая жестокость, но Пак человек подневольный и без разрешения судьи сделать ничего не может, а значит, придется стиснуть зубы от злости и наблюдать за публичным унижением. ― Кажется, мы выбрали не того короля дураков, ― слышится звонкий голос из толпы и все внимательно смотрят на Бекхёна, что загородил собой горбуна. Во взгляде омеги горит решимость и желание всадить кинжал в глотку жестокому тирану и Чанёль понимает, что добром всё это не кончится. ― Ты, грязный кусок мяса, как ты посмел ослушаться меня? ― рычит Цзытао.― Капитан, поймайте его! Чанёль недовольно сопит, но все же дает сигнал солдатам, чтобы те начали ловить хитрющего омегу, который в общей суматохе уже успел скрыться из виду вместе с затравленным уродцем. Нужно найти их первыми, ведь Паку ещё нужно вернуть свой кошелек, что так удачно у него украл Бекхён. *** ― Дьявольские чары, несомненно, это все магия этого чертового мальчишки, ― шепчет Цзытао, перебирая пальцами тонкую ткань платка, что оставил омега у него на шее во время своего бесноватого танца. В камине тихо потрескивают дрова, и жар окутывает лицо Хуана, глаза слезятся, но он все равно не отходит на безопасное расстояние. Огонь единственный источник света в огромной комнате, и Цзытао не хочет выходить из этого светлого круга, потому что боится, что в тени его поджидают демоны, готовые сожрать его в любую секунду. Это какое-то помешательство. Его рассудок поврежден. Он не может быть в здравом уме, колдовские пляски так очаровали разум судьи, что думать о чем-то, кроме Бекхёна, он не в силах. Раскаяние. О каком раскаяние и прощении идет речь, если он позволил себе наброситься на грязного уличного мальчишку. Повел себя как какое-то дикое животное, что не способно совладать со своими низменными инстинктами. Да еще и в таком месте! Цзытао тошнит от самого себя, отвращение липкими щупальцами обхватило его душу, и самое отвратительное, что ему нравилось. Нравилось вдыхать тот пряный, едва сладкий аромат, что источало тело юного омеги. Нравилось, зажимать его, ощущая, как дрожит чужое хрупкое тело, и слышать, как он злобно рычит, пытаясь вырваться из крепких объятий. Покрывать его шею влажными поцелуями, грубо прижав лицом к холодной колонне Собора. Опустить ладони на его узкие бедра, прижаться к нему всем своим естеством и медленно развязать узел платка, что служил ремнем на штанах. Вот только, кажется, не один Хуан положил глаз на строптивого омегу. Вспомнить только с каким восхищением на танцора пялился новый капитан городской охраны. Будто нет ничего важней в жизни, чем смотреть, как бесноватый Бекхён выгибается и двигает бедрами под звуки скрипки. И наверняка это капитан Пак надоумил свободолюбивого мальчишку просить убежища в Соборе. Все это только ради шанса обладать им единолично и без остатка. Ах, какой хитрый Пак Чанёль, а ещё прикидывался благородным рыцарем, но на деле оказался таким же зачарованным болваном, что и судья. Хуан сильней вдыхает аромат, что призрачной дымкой остался на платке, и выкидывает ‘подарок’ в огонь камина. Ткань чадит черным дымом, а в душе судьи Цзытао зияет черная дыра, которую нельзя ничем заполнить. Стук в дверь, и в комнату забегает запыхавшийся лейтенант. ― Господин судья, он сбежал, ― докладывает стражник, а Цзытао немигающим взглядом наблюдает, как сгорает шелковый платок. *** Париж в огне. Дома, в которых люди прятали цыган, сжигались, а жителей прям рядом с кострищами подвергали пыткам. Омега должен достаться судье Хуану и никому другому. Никто не посмеет обладать им, кроме Цзытао. Помешательство достигло своей крайней точки, но ему уже все равно. Да простит его Дева Мария, но адское пламя в груди горит не хуже пожарищ цыганских хибар. Где он? Где же он? Где же он спрятался? Осознание приходит само собой. Ведь не только предатель Пак засматривался на смазливую мордашку Бекхёна. Был ещё кое-кто. Кое-кто, кому полагалось сдохнуть еще в младенчестве, все равно из этого урода толкового бы ничего не выросло. Хотя, сейчас его ‘помощь’ будет весьма кстати. Наверное, все же хорошо, что архидьякон отговорил его тогда утопить маленькое чудовище. Следовать за двумя фигурами в ночи та ещё морока, но зато, какой их ожидает результат! Ведь по чьей-то глупой неосторожности треклятый Двор Чудес наконец-то пал. Вонючее цыганское кубло, которое давно пора было уничтожить, и вместе с завоеванием Двора у ног судьи лежит самая желаемая награда ― Бён Бекхён собственной персоной. Он рычит, ругается и ловко размахивает острым кинжалом, грозясь вспороть кому-нибудь брюхо. Так просто его не завоевать. Не поймать этого зверька в свои хитрые сети. Смотрит так же зло, как и тогда, в Соборе, хоть сейчас он привязан пеньковой веревкой к массивной деревянной колоде, а под босыми ногами лежит смоченный маслом хворост. Поднеси лучину и все вспыхнет, загорится! Точно так же, как и дома несчастных жителей, что жизни свои отдали ради этой омеги. Точно так же, как и сердце бедного судьи. ― У тебя есть выбор: либо ты остаешься со мной, либо твой прах рассеют по ветру, ― Хуан смотрит прямо в карие глаза мальчишки. Пристально, с маниакальной надеждой, что Бекхён окажется умным мальчиком. Ведь умные мальчики выбирают жизнь. ― Издеваешься? ― ухмыляясь, спрашивает Бён. ― Ясно, ― Цзытао расстроен. Действительно расстроен. Он зол, он в ярости, но слово, данное при всем честном народе, сдержать надо. Если Бекхён не хочет быть с ним, значит, он не достанется никому. Так решил Хуан. Где-то рядом и бесконечно далеко кричат люди. Кто-то молит Господа о прощении, кто-то призывает судью одуматься и не делать глупостей, но жадность слишком сильное чувство, и делиться таким сокровищем Цзытао ни с кем не намерен. Он рассматривает Бекхёна в последний раз. Свободная грязная рубашка расстегнута так, что видно ключицы, грудь и подтянутый живот и Хуану хочется плюнуть на свою гордость. Простые штаны подпоясаны цветастым платком, а на запястьях и щиколотках браслеты. Злая перекошенная усмешка, пятнышко родинки над губой и подведенные черной сурьмой красивые карие глаза, в которых плещется обжигающей лавой ярость. Он ненавидит его. Цзытао видел, с каким обожанием Бекхён смотрел на капитана Пака. Как он смотрит на калечного Инсо и не видит в нем урода, лишь хорошего друга. И только на него, судью Хуана, который мог бы обеспечить ему безбедную жизнь, он смотрит с бешенством свирепого волка, готовый сорваться в любой момент, прыгнуть и перегрызть глотку. Цзытао больно. Так больно, что по щекам бегут слезы, а сердце предательски сжимается. Голова кружится, и ему кажется, что он сейчас упадет. Хуан видит перепуганное лицо Бекхёна, на его перепачканном личике теперь не только грязь, но и чья-то кровь. Сзади кто-то стоит и судья понимает, что дышать ему становится чертовски трудно. Он опускает взгляд себе на грудину, из которой торчит острие меча и пытается заглянуть себе за спину. Ну, конечно, кто бы это еще мог быть. ― Катись в ад, там тебе самое место, ― рычит Чанёль и резко вытаскивает меч из чужого тела. Рядом с Паком стоит взъерошенный Инсо. Судья падает без сознания, заливая землю кровью. Пака всего трясет, но он выдыхает, собирается с силами и подходит к заключенному в пеньковые путы Бекхёну. Перерезает веревки и ловит падающего юношу в свои объятия. ― Спасибо,― тихо шепчет Бён, и Чанёль аккуратно гладит его по голове, перебирая прядки волос. ― Все будет хорошо, обязательно, я обещаю. Бекхён улыбается куда-то в плечо Паку и крепко-крепко его обнимает, будто вокруг больше совсем ничего нет и Чанёль ― единственная надежная опора. Рядом тихо стоит Инсо, не решающийся разрушать такой трогательный момент. Всё закончилось на удивление хорошо. Париж уже не горит, но в воздухе стойкий запах гари и все покрыто сизыми хлопьями пепла, словно на дворе зима и выпал снег.