Неизвестное

Ноябрь встречает его пустотой. Ливень, вчера неистово хлеставший стены домов – его с Лерой собственного и столь же безликой абсолютно идентичной хрущёвки ровно напротив – так, что стёкла дребезжали в старых рамах, замолк в пятом часу. Ёбаная сырость подтёком по отваливающимся и без того обоям напоминает о бессилии изменить данные в системе.

x + y = z Адриан + Лера = ?

Глухая стена насмехается символичностью сцены. От ненависти – ненавидит он весь мир, свой институт, бывших одногруппников, современный кинематограф, Рябочкина И.С., не принявшего очередной сценарий, Леру… – руки трясутся. Закурить получается с третьей попытки. Мобильник смахнут на пол.

Гудки. Гудки. Гудки.

Глухой стук собственного тела об пол. Сигарета прожигает дыру в ковре. Мобильник находится с пятой попытки. Лера не отвечает. Виски пронзили иглой. – Лер? – собственный хриплый голос на автоответчике звучит жалко. Адриан бросает трубку. Жалкий неудачник. Огрызок.

«Вы никогда не сможете ходить, радуйтесь, что чувствительность удалось сохранить выше бедра».

Нахуя ему чувствовать, нахуя ему, блять, жить, если всё, что мог, он проебал? И Леру в том числе. Адриан ненавидит эти мысли в собственной гениальной, мать вашу, и не оцененной по достоинству черепной коробке. Нихуя он не проебал. Сука-жизнь наебала по всем фронтам. Блядская жизнь после. Сверло вгрызается в мозг. Мобильный летит в стену – запоздалая жалость не помогает неубиваемому «Nokia» с экраном сплошь в трещинах – как раз как жизнь владельца дорогого мобильного.

Лера не отвечает третий день. И никому иному Адриан не будет звонить.

Он вполне в состоянии дёрнуть с вешалки своё пальто, натянуть кое-как – едва прикрывая ноги, не разглаживая ткань, – спуститься на первый этаж в тесном лифте, где он едва теперь дотягивается от кнопки их с Лерой этажа, и – … Умирать Адриан не торопится совершенно. Лера вернётся.

Квартира разворочена. Сигаретный дым повис плотной стеной. Пол усыпан густым слоем пепла.

Когда Лера звонит, Адриан не берёт трубку. Он более занят сигаретой и написанием очередного шедевра, обречённого на провал. Адриан знает – Лера вернётся. Сигарета из пальцев выпадает на третьем круге мелодии звонка. Адриан матерится равнодушно, следит за занимающимся пожаром и опрокидывает на ковёр Лерину вазу пионов. Нахуй. Сообщения на автоответчике остаются непрослушанными.

Его номер Лера помнит наизусть.

Сообщения он прослушивает на седьмой день наедине с собой в пустой квартире.

«Я вернусь, – всхлип, – позвони Кате. Она присмотрит. Я… ходить не смогу. Это не навсегда, – ему кажется, или в голосе Леры он слышит вину? – Машина. Ты… знаешь, как это бывает…

Адриан переслушивает запись раз за разом. Кате он не звонит. Не звонит больше и Лере. Сигареты закончились вчера. Неудачник смотрит в стену, усмехается цинично и переводит взгляд на разбитую вазу. С губ не слетает привычного: – Сука.

Гудки. Гудки. Гудки.

– Ты? – голос у неё радостно-взволнованный, недоверчивый, детский. – Ты ел? Я скоро… – В нашей квартире маловато места для двух получеловеков.

Когда Лера открывает дверь, садится на тумбочку для обуви и отставляет в сторону костыли, он обнимает её молча дрожащими руками. Лера молчит. Тикают часы.

– Как ты, мать твою, влетела в ёбаную машину, дебилка?! Истерика сходит на нет, не успевают они оба захлебнуться несуществующей желчью. Он обижен на весь мир за Леру. Он обижен на Леру. Он ненавидит… И мысль теряется, когда она пропускает сквозь пальцы его волосы, рассеянно улыбается и пожимает плечами. А потом он молчит. Долго. И орать на неё, идиотку такую, ненавидеть её за способность ходить после не получается совершенно. – Лер, там гренки на столе, – замолкает и паузу заполняет первым пришедшим в голову и нелепым. – Послушалась насчёт кресла. Пройдёт.

Лера плачет, уткнувшись в плечо Адриана. Впервые.