Самый крепкий кофе

По настоящему стремно сидеть в метро и ежиться от чьего-то взгляда, ежиться и осматривать пассажиров в надежде наткнуться на того самого нервирующего козла. Туури делает громкость в наушниках выше и всматривается в каждого. Может, этот странный дядечка в растянутых спортивных штанах и футболке с надписью «не веган, сожру тебя»? Нет, это вряд ли, он уткнулся носом в свое выдающееся пузо и дремлет. Может, вот тот белобрысый с папкой для рисования? Тоже сомнительно, тот пялится в окно и поглощает свет синяками под глазами размером с Хельсинки. Может, вот эта рыжая женщина в военной (или похожей на военную) форме? Туури смотрит в упор на женщину, та смотрит в ответ и улыбается. Да уж. **** У Туури есть любимое кафе, там тихо, уютно, тепло, там замечательные посетители, и пахнет кофе и булочками с корицей. И она там работает. Хозяин кафе, датчанин со странной речью и странным именем, поменял тысячи профессий и сделал миллионы дел, прежде чем приехал сюда, в Хельсинки, и открыл свое заведение. Миккель славный, и он ей нравится. И кафе его нравилось до тех пор, пока в него не начала заглядывать та самая рыжая женщина из метро. — Эй, Миккель, старина, — эта женщина каждое утро поднимает шум, вваливаясь в теплый зал, — сваргань мне своего лучшего. Миккель улыбается, вытирает руки об передник — Туури говорила, что он немножко странный, но все равно славный? — Достает самую большую кружку с муми-троллями, заваривает самый крутой кипяток и готовит самый крепкий во всей Финляндии кофе. — Отнеси, — Миккель ставит чашку и кивает в сторону рыжей женщины, развалившейся на всем диване у окна. Туури хочется недовольно кривиться, но вместо этого она улыбается. И все улыбаются ей в ответ. **** Туури успела узнать, что женщину зовут Сигрюн Эйде, и она — старый друг ее босса, приходит каждое утро ровно в восемь, пьет свой кофе, громко смеется, оставляет щедрые чаевые и все время на нее смотрит. Смотрит пристально, внимательно, так, словно когда-то где-то ее видела и теперь отчаянно силится вспомнить. Сигрюн Эйде приходит каждое утро, превращая свое появление в ритуал и повод для загадывания будущего. Например, если она оставит в качестве чаевых четную сумму, то день будет хорошим. А если нечетную, то не очень. Обычно дни хороши, потому что Сигрюн не любит нечетное. **** А потом Сигрюн — Туури даже в мыслях не называет ее «рыжей женщиной» — пропадает. Ее нет день, два, три. Она отсутствует вот уже полторы недели, и столько же дней Туури словно бы не в себе. То разобьет любимую чашку, то опрокинет поднос на посетителя, то потеряет ключ от квартиры, то забудет сдать задание самому злобному преподавателю в университете. Без счастливых чаевых все валится из рук, и даже волшебные заклинания двоюродного брата Лалли не помогают. Нет Сигрюн — нет удачи. В этом Туури уверена на всю тысячу процентов. **** Миккель щелкает калькулятором, подводя баланс по месяцу, Туури сидит рядом и смотрит в окно. Даже погода превратилась в какое-то совершенно мерзкое издевательство: солнца нет, дождь льет двадцать пять часов из двадцати четырех, превращая землю в обычное болото, а асфальтированный бетонный город — в болото бетонное. — Она вернется, — как бы между прочим говорит Миккель, поправляя на переносице воображаемые очки. — Вернется кто? — Сигрюн. Она кивает головой и отворачивается к перемазанному потеками окну. Вернется, а то как же. **** Но Сигрюн возвращается. Она, как говорит Миккель, возвращается даже тогда, когда ее никто не ждет. — Миккель, старина, — за нежным звоном колокольчика слышится ужасно знакомый голос, и Туури опрокидывает на себя свежезаваренную Арабику, но не чувствует ничего, кроме неподдельной радости. Наконец-то! Удача! Вернулась! Теперь Лалли не придется каждое утро шаманить над погодой, чтобы она случайно не утонула в луже или не захлебнулась дождем! А Онни не придется вешать на ее рюкзак тысячу и один амулет, чтобы она не упала на рельсы, поскользнувшись на собственном шнурке, или не попала под автобус, задумавшись над переменой парадигмы в творчестве очередного писателя! Туури ликует, и это ликование приводит к помешательству, потому что иначе, как помутнением рассудка, происходящее с ней не объяснить. — Рада вас видеть, — улыбается, ставя чашку с муми-троллями перед Сигрюн, улыбается, глядя на ее руки, грубоватые, но все равно красивые, улыбается, глядя на рыжие волосы с первой проседью. Сигрюн устало улыбается в ответ, и Туури чувствует, как ее сердце ухает куда-то вниз, а коленки предательски подкашиваются. Она оглядывает зал — никого, что странно, обычно людей — хоть лопатой греби, сплошные студенты да офисные работники, и усаживается напротив Сигрюн. Слабость в коленках не проходит, а переползает куда-то в живот и устраивается там, сворачивается в немножко колючий клубок. Туури смотрит на Сигрюн, отмечает морщинки у глаз и у губ, замечает смешливые искорки в глазах, когда та отрывается от своей чашки и смотрит прямо на нее. И от этого практически интимного контакта клубок внутри топорщится еще сильнее, колется еще больнее и, странное дело, еще приятней. — Долго же вас не было, — Туури почему-то нервничает и трет большим пальцем ладонь. — Где пропадали? В ответ Сигрюн только улыбается кончиками рта. Молчит и улыбается, улыбается, улыбается, и это совсем ей не идет, она не должна это делать, она не должна многозначительно молчать, она должна шутить, громко смеяться и размахивать руками. Туури нервничает пять минут, семь, но потом ей это надоедает, и она встает под аккомпанемент неровно стучащего сердца. — Ну и черт с вами, - бросает тихо и зло. — Ну и черт с вами, — повторяет чуть громче и оборачивается на трель колокольчика над входной дверью. Там ничего интересного, всего лишь офисный планктонишка, отбившийся от стаи, молодой, нервный, дерганный, постоянно бросающий взгляд на свое отражение в стекле. Он садится за столик, и Туури подходит к нему. Симпатичный, отмечает она, улыбчивый, костюм на нем сидит, конечно, не очень, но это, наверное, от того, что его нечасто носят. Планктон еще раз улыбается и заказывает капучино, просит, чтобы тот был как можно слаще. — Собеседование? — понимающе интересуется. — Ага, — он утирает пенные усы, — в первый раз. — Туури. — Эмиль, — планктон улыбается и потной ладошкой пожимает протянутую руку. *** — Эй, мелкота, — Сигрюн соблюдает традицию, появляется ровно в восемь утра, принося с собой запах моря, — тебе мама с папой разрешают разговаривать с незнакомыми взрослыми? Она задает этот вопрос каждый раз, как Туури подходит поставить чашку с самым крепким во всей Финляндии кофе, и каждый раз Туури закатывает глаза и отвечает, что ей уже двадцать один, между прочим. И это тоже превращается в ритуал, без которого день не будет хорошим. **** Вместе с Сигрюн по утрам приходит и Эмиль. Не каждый день, конечно, но все равно часто. Он заказывает безобразно сладкий капучино, шутит, что это самый мужской напиток, и рассказывает о своей жизни: военный контрактник, самовольно покинувший службу и вынужденный зарабатывать на жизнь ксерокопированием бумаг в офисе. Туури смеется и рассказывает ему о своей студенческой жизни, семье и работе. Ей нравится Эмиль, она ему, возможно, тоже. **** — Эй, мелкая, — Сигрюн жестом указывает на диван. Туури вопросительно наклоняет голову: ей некогда сегодня рассиживаться, посетителей набежало целое море, всем налей, всем принеси, всех накорми. — Садись-садись. Дело есть. — Какое дело? — Ты веришь в перерождение? От удивления Туури даже прекращает тарабанить пальцами по столешнице. Перерождение? Серьезно? Она всматривается в Сигрюн, но не видит насмешки. — Не знаю, — пожимает плечами, — не уверена. Вот мой брат верит. Сигрюн кивает, допивает свой кофе и оставляет чаевые. Нечетные. **** Туури постоянно думает о перерождении, читает об этом книжки, спрашивает у преподавателей на кафедре, обращается к церковникам. Эта тема будоражит ее, как будоражит и Сигрюн, оставляющая за собой последнее слово и нечетные чаевые. Перерождение есть, говорят основные религии. Перерождение — суть всего, говорят религии. Но ей все равно кажется, что это какой-то обман, что гребаное колесо сансары — это ошибка в ее системе. **** Она зацикливается на Сигрюн вплоть до сновидений. Ей снится, что они в какой-то странной раздолбанной машине, что в ней собрана команда из Миккеля, Лалли, Эмиля, Сигрюн и еще какого-то парнишки. Что снаружи сущий апокалипсис, животные превратились в монстров, или наоборот. Вокруг ужас и кошмар, Туури точно это знает, как знает и то, что ей не страшно, потому что ее капитан — Сигрюн Эйде. Рядом с ней никому ничего не грозит. **** Эмиль замечает, что выглядит Туури не очень. «Будто тебя монстры сожрали, а потом выблевали», — говорит он, потягивая свои чудовищно сладкий капучино. Она только устало кивает и ждет, когда же все, наконец, закончится. Сны утомляют. — Видеть сны, — измученно бросает непонимающему ничего Эмилю, — ужасно. *** Когда сны доводят до исступления, когда спать от страха становится невыносимо — Туури боится не за себя, рядом с ней капитан, она боится за трусливого Эмиля, за флегматичного Миккеля, за Лалли — она набирается смелости. Либо она узнает, что за дерьмище с ней происходит сейчас, либо окончательно сойдет с ума. — Эй, мелкая, — начинает Сигрюн, но умолкает, видя Туури. — Что-то случилось? — Случилось, — она падает на диван напротив и сцепляет пальцы. — Скажите мне, госпожа Эйде, к чему были эти разговоры о перерождениях? Это же не просто так? Улыбку с лица Сигрюн словно бы стирает тряпкой. Нет, кивает, успокойся, не паникуй, все было не просто так. Туури облегченно выдыхает и откидывается на стенку дивана. — Ты видишь сны? — удивительно мягко интересуется Сигрюн. О да, видит, еще как, эти ужасные сны сводят ее с ума, не дают ни толком выспаться, ни отдохнуть, да вообще ничего не дают. — А о чем они? — Туури подскакивает, потому что это Миккель. — О... — она безнадежно щелкает пальцами, силясь подобрать хоть что-нибудь, хоть мало-мальски выражающее описание. — О, ну, о монстрах, о том, что мы — команда, что мы в какой-то машине, что вы с капитаном Эйде и Эмиль, этот тот парнишка из офисного здания напротив, ну, такой, светловолосый с клевой укладкой, охотитесь то ли на монстров, то ли на книжки, то ли на книжки с монстрами, не знаю. Понимаете? Туури смотрит на Сигрюн, ищет в ней опору, потому что ей не нужен Миккель, не нужен Эмиль, ей нужен капитан. Она ищет опору, а находит настоящий титановый стержень. В зале виснет непонятная и жутковатая тишина, слышно, как скрипят извилины у посетителей. — Мне снится то же самое, — говорит Миккель и уходит. — А вам, госпожа Эйде? — И мне. Сигрюн протягивает раскрытую ладонь, Туури вкладывает в нее свою руку. Ей совсем не страшно.