В сиянии лунного света

Мана вздрогнул и проснулся. Он не сразу понял, где находится: вокруг было темно, и только белел смутно профиль Гакта. Мана сел, стряхивая дремоту, и тут же почувствовал, как Гакт взял его за локоть. — Что ты? — спросил он. Мана не ответил. Высвободил руку, встал и заходил по комнате. Отыскал на столе лампу и зажег ее. Стал торопливо одеваться. Гакт приподнялся на локте и наблюдал за ним. Привычными, отточенными движениями Мана завязал нижнюю юбку. Белая ткань проступала в темноте, обрисовывая узкие бедра и стройные ноги. — Мана… — позвал Гакт, завороженно глядя на него. — Скажи хоть слово? — Мне нужно вернуться домой затемно, — глухо сказал Мана. Он наклонился за дзюбаном. Длинные волосы упали тяжелой прядью и скрыли его профиль. Гакт затосковал. В его объятиях Мана был совсем другим. Откуда эта холодность? Четкие, с детства заученные движения. Руки будто сами собой завязывали узлы и разглаживали складки, ровняли воротник. Гибкое, стройное тело, сильные руки с проступающими мышцами, плоский поджарый живот, узкие бедра — все скрылось под тяжелой тканью кимоно. Мана одевался спокойно и деловито, будто бы в комнате он находился один. На Гакта он не смотрел. Гакт видел много торопливых одеваний после любовной схватки, но никогда — такого холодного равнодушия. Мана завозился с оби, и самообладание на мгновение изменило ему: ткань не давалась и то и дело выскальзывала из пальцев. Гакт поднялся и подошел к нему. — Давай помогу… Мана молча наблюдал за движениями его рук. Когда бант был завязан, он спросил: — Где ты научился? — У меня есть сестра. Иногда она просила меня помочь. Гакт взял Ману за подбородок и посмотрел ему в глаза. В темноте они казались черными. Разобрать их выражение Гакт не смог и спросил прямо: — Я обидел тебя? Я был груб? — Нет, — ответил Мана, снова отворачиваясь. — В чем же дело?.. — Мне нужно идти… — Ты придешь завтра? Когда-нибудь? — Не знаю. Пусти! Мана дернулся в сторону, но Гакт удержал его и крепко прижал к себе. Мана прикрыл глаза и позволил себя поцеловать. То, что Гакт принял за холодность, было, скорее, смущением и растерянностью. Мана давным-давно научился прятаться за маской холода и равнодушия. Он не знал, как себя теперь вести, что говорить, и предпочел ретироваться — пока не разберется в себе. Дома он, не раздеваясь, лег в постель. Стоило закрыть глаза, как в памяти всплывали подробности минувшей ночи. Жаркие, нетерпеливые ласки, горячее дыхание у самого уха. И сладкая истома, разлившаяся по всему телу. Полежав немного, Мана поднялся и стал раздеваться. Нельзя было допустить, чтобы домашние заподозрили что-нибудь. Если на поздние возвращения его никто не обращал внимания, то неснятая одежда могла бы вызвать вопросы. По утрам, правда, никто не заходил к нему, но все-таки… У него теперь была тайна, которую следовало ревностно оберегать. Да, на подобные связи между актерами в Коками смотрели сквозь пальцы. Но, во-первых, реакцию отца Мана не в силах был предсказать, во-вторых, Гакт — не актер. К тому же, Мана не хотел, чтобы чьи-то любопытные носы лезли в его жизнь. О нем по городу ходили слухи, но то были досужие вымыслы, не имеющие отношения к правде. Гакт же был настоящим. И он был его Гактом. При мысли об этом он невольно рассмеялся. Такое незначительное, казалось бы, слово внесло гармонию и ясность в его мысли и чувства. Однако радость длилась недолго. Он вдруг с ужасом понял, что стоит босиком, а это значило только одно: таби остались на полу в каморке Гакта. Что было делать? Возвращаться — немыслимо. Оставалось только надеяться, что пропажи никто не заметит. Но как глупо! Он заснул только на рассвете, а через несколько часов его разбудил стук в дверь и голос Огавы. — Молодой господин! Вы не спите? Молодой господин! — Что тебе, Огава? — крикнул он в ответ, неохотно вставая. — Хватит стучать! Входи уже! Что это? Огава протянула ему бумажный сверток, на котором Мана увидел вензель Танаки. — Ваш приятель принес, — пояснила Огава. — Сказал, вы вчера заказывали… — Положи на стол, пожалуйста. Когда Огава вышла, он кинулся к столу и развернул бумагу. Это, действительно, были пирожные — самые дешевые из всего меню Танаки, но довольно вкусные; рядом с коробочкой, где покоились пирожные, лежал еще один бумажный сверток. Мана осторожно развернул его — и расхохотался: там лежали, аккуратно сложенные, его таби. На внутренней стороне бумаги что-то было написано. Мана расправил бумагу и прочитал: «Я не знаю, чем обидел тебя вчера, но искренне прошу прощения. G. P.S. Вряд ли ты их оставил в качестве сувенира, поэтому возвращаю. Если это все-таки сувенир, то я бы предпочел перстень или что-то в таком роде». Бесхитростное послание вызвало у Маны улыбку. Он немного завидовал Гакту: для того все, очевидно, было гораздо проще и — привычнее? Мана немного постоял, задумавшись. Снизу, из столовой, доносились голоса: семья собиралась завтракать. Он метнулся в угол, где стоял комод: там уже лежало, спрятанное ото всех, подаренное Гактом утикакэ; спрятал туда же письмо. — С чего тебе пришло в голову заказывать пирожные? — спросил отец, когда Мана спустился вниз. Мана пожал плечами и сделал равнодушное лицо. — Просто так, захотелось сладкого. Я торчу там каждый вечер, можно раз и удовольствие получить. Отец взглянул ему в лицо, но ничего не сказал. — Следовало бы пригласить твоего друга к нам снова, — произнесла вдруг мать и улыбнулась. — Он совсем один здесь, правда? Мана сделал вид, что удивлен и обескуражен замечанием матери. — Насколько я знаю, у него нет здесь родственников. Но он слишком горд, чтобы злоупотреблять вашим гостеприимством. Я, впрочем, не прихожу в восторг от мысли, что тут в любое время будут толпиться посторонние. — Он бросил быстрый взгляд на отца, и тот согласно кивнул. — Но если вы желаете, я стану приглашать его. — Поступай как знаешь, — с улыбкой ответила мать. «Это жестоко, так говорить с ней, — думал Мана, пока одевался. — Но я не хочу теперь видеться с ним на людях. В кафе этого не избежать, но дома! Я хороший актер, но…» Он вышел на улицу. Моросил дождь, и светило солнце. Гулять не хотелось, но что-то подсказывало ему, что там, на холме, можно встретить того, кого он хотел видеть немедленно. Гакт, действительно, оказался на холме. Он сидел на поваленном дереве и гладил кошку. — Ее зовут Ичиго-тян, — сказал Мана, садясь рядом с ним. — Она живет в соседней деревне, но иногда приходит сюда. — Да, она мне сказала, — отозвался Гакт. — Как пирожные? Мана покраснел и ничего не ответил. Ичиго-тян мурлыкнула на прощание и выскользнула из рук Гакта. — На себя посмотри, — сказал ей Гакт. — Ты что, с ней разговариваешь? — Я знаю кошачий. Мана склонил голову и пристально взглянул на него. — Дочь морского дракона, кошачий язык… Тебе бы сказки писать, а не музыку. — А тебе Снежную королеву играть, а не нежных влюбленных дев. — Гакт встал и навис над ним. — Я не мог спать после нашего нежного прощания. Мана поднял на него глаза и улыбнулся. Он не знал, что ответить на это замечание, но ему вдруг стало так тепло и светло от напоминания о минувшей ночи, что он не мог сдержать улыбку. — Смеешься надо мной? — спросил Гакт. — Нет. — Мана встал и прямо посмотрел ему в лицо. — Я пришел сюда, потому что знал, что ты здесь. Я хотел тебя видеть… Гакт воровато оглянулся и осторожно взял его за плечи. Мана блаженно закрыл глаза и запрокинул голову. — Я должен идти, — тихо сказал Мана, даже не пытаясь высвободиться из крепких объятий. — Увидимся вечером? — Конечно… — так же тихо ответил Гакт, легко касаясь губами его волос. — Я буду ждать тебя…