Исповедь Гробовщика

Ну что, привет, ублюдок. Что, снова пожалеть себя вздумал? Да брось, не строй из себя невинную овечку. Ты ведь прекрасно знал, что когда-нибудь это должно случиться. Ты знал, что этот огромный круглый мир довольно тесен и ты рано или поздно встретишь того человека, который посмотрит на тебя тем же взглядом… Посмотрит так же, как Элиот смотрел тогда.  Посмотрит, как напуганный беззащитный зверек, загнанный в угол: сквозь слёзы в невинных глазах-блюдцах, расширенных от страха, умоляющих о пощаде. Но манящий взгляд их будет настолько обвиняющим, что ты почувствуешь, будто виновен во всех грехах этого грязного мира. Бррр, аж мурашки по коже. Но тебе же нравится этот взгляд, да, Питер? Этот взгляд — то единственное, во что ты влюблён уже долгие годы, что затмевает для тебя все самые прекрасные и изысканные шедевры мирового искусства. Этот взгляд — всё для тебя.  Можешь не врать мне, якобы ты даже не понимаешь, о чём я. Я-то лучше любого другого знаю, что говорю правду. Ведь я — это ты. Меня зовут Питер. Нет, мое имя — Гробовщик Питер. И я один из самых опасных преступников, которых когда-либо видел свет. На сколько бы жизней я ни сократил людскую популяцию, сколько бы различных дорогостоящих вещиц я ни украл, сколько бы кровавых денег ни положил в потрепанный карман своего угольно-черного фрака, я всё равно остаюсь безнаказанным. Все вокруг боятся меня похлеще гильотины, как будто я способен снести голову голыми руками. Хотя, пожалуй, на это я способен, как-то раз я повыворачивал нескольким ребятам шеи. Короче говоря, я не один из тех, кому можно дать определение «добрый» или «человечный». Хотя понятия «человечный» в принципе не существует. Все мы и каждый по отдельности — типичные свиньи. Пора бы это признать. Человек — существо само по себе далеко не безупречное, что уж говорить о прилагательном, образованном от существительного, описывающего это высокомерно существо? Лично я давно смирился со своей сущностью. С сущностью безжалостного убийцы. С сущностью Короля Подполья.  Ах да, я отвлёкся. Зачем же я мажу ни в чём не повинную бумагу сопливыми бреднями о своей жалкой жизни? Просто мой психолог, Шарль, когда я в очередной раз пришёл к нему по поводу нескончаемых капризов Дженни и стал в красках описывать то, как её обожаемый вшивый комок дворовой шерсти расцарапал её любимый ажурный диван, покрытый красным китайским шёлком, а виноватым остался я, посоветовал мне написать письмо самому себе. Он сказал написать письмо, в котором я должен постараться вспомнить и описать мое знакомство с Дженни, «изливая на бумагу все самые тёплые и изысканные чувства, которые я когда-либо испытывал». Шарль был психологом от Бога, пусть он и не блистал навыками стрельбы из пистолетов и никогда не лишал кого-либо жизни, а даже наоборот отговаривал людей совершать самоубийства. Поэтому у меня не было ни одного логичного основания не верить ему. Тем более нас с ним можно было назвать довольно хорошими друзьями. Так вот, я опять отвлёкся. Вспомнить наше знакомство с этой заносчивой девчонкой? Да легко! Хм, с чего бы начать… Помниться, это была пятница. Да, точно пятница, тогда я по обыкновению проснулся рано, вяло поплёлся в душ, который так и не смог взбодрить меня, потом направился на кухню и приготовил завтрак. Позавтракал, выпил свой любимый карамельный капучино и включил новости, в которых мне не рассказали ничего нового и интересного. Помню, тогда мне было дико скучно. Меня впервые в жизни никто не дёргал, не происходило никаких разборок между народцем из Подполья, никто никого не убивал, ничего не крал, и, казалось, даже солнце в это утро светило необыкновенно блекло и выглядело особенно грустным. Тогда я и задумался на тему одиночества. Почему-то именно в то злополучное утро я осознал, насколько одинок. Знаете это чувство, когда сжимаешь в руке телефон и не знаешь, чей номер набрать? Нет, не потому, что в телефонной книге полным полно различных номеров и ты просто не можешь определиться. Проблема в том, что там просто напросто всего один номер — номер ближайшей библиотеки. Тогда я ещё не достаточно хорошо общался с Шарлем, чтобы хранить у себя его номер. По правде говоря, тогда я встречался с ним мельком всего раза два и даже не предполагал, что он психолог.  Я уже отложил мобильник в сторону, когда тот неожиданно зазвонил. Я взял трубку, посмотрел на неопределенный номер, пытаясь узнать цифры, и неохотно ответил на звонок. — Слушаю, — безразлично сказал я, сидя в своем кожаном чёрном кресле за столом. — Здравствуйте, господин Гробовщик, — промямлил голос на другом конце. — Я вас не отвлекаю?  Он боялся меня. По одному его дрожащему «господин Гробовщик» всё было ясно, как Божий день. — Говори, если это важно, Гюнтер.  — Господин Гробовщик, это более чем важно. Я бы даже сказал, чрезвычайно важно, — протараторил Гюнтер. — Мы поймали крысу… — Крысу? О, не смеши меня! — я рассмеялся. — Чем же так насолить вам бедное животное? Или несколько здоровых мужиков не смогли расправиться с одним шпионом? Я разочарован.   — О, нет, что вы! Дело совсем в другом… Господин Питер, этой крысе нужны были вы. Она слишком много знает, но не только про вас. У неё много различной, возможно, даже полезной вам информации, поэтому мы решили, что лучше будет предоставить её на ваш суд. Что скажете, господин Питер? Воцарилось минутное молчание. Я думал. Мне было жутко интересно, каким образом «крыса» добывала эту информацию. «Ночная Бабочка»? Возможно. Связи в Подполье? Тоже вариант. Хм… День обещает быть увлекательным.    — Господин Питер? — неловко повторил свой вопрос голос на противоположном конце. — Где вы? Где она? — В сарае, недалеко от вашего кладбища, — Гюнтер слегка замялся. — Мы подумали, что сюда вам будет удобнее подойти. — Правильно подумали. Я так понимаю, вы в том сарае, где у меня хранятся гробы? — в голове моей промелькнула мысль о засаде. Ну не может в жизни быть всё настолько радужно. — Да, сэр. — Сколько вас? Перечисли всех поимённо, — твёрдо сказал я охрипшим от нетерпения голосом.  — Я, Уилл Томсон, Боб Кросс и… — Гюнтер сглотнул, — Фрэнк. Я непроизвольно сжал кожаную ручку кресла. Как я ненавидел это противное имя и человека, который его носил! Я, конечно, мог пристрелить его в любой момент, если бы он не представлял для меня никакой ценности. А он представлял. Фрэнк был довольно влиятельным человеком в сфере бизнеса и имел достаточно знакомых, связанных с политикой, так что готовить ему гроб было рановато. Хотя я уже выбрал его и даже отложил. Некрасивый, расцарапанный крысами, покрытый облупившейся краской, он стоял в самом темном углу того самого сарая. — Фрэнк тоже там? Отлично, — стараясь, сохранять спокойствие в голосе сказал я и добавил, глянув на часы. — Буду минут через пятнадцать.   — Ждём вас, господин Питер, — успел сказать он перед тем, как я положил трубку. Я быстро натянул на себя белоснежную рубашку с воротником, а сверху надел свой излюбленный чёрный фрак. Собрал пепельные коротко стриженные волосы в маленький хвостик сзади и надел высокий чёрный цилиндр. Посмотрел в зеркало, улыбнулся сам себе и пошёл.  Был конец августа. На улице было ни тепло, ни холодно. Я задумчиво брёл по своему кладбищу, рассматривая могилы, которые окружали меня со всех сторон. Все они отличались друг от друга так же, как и люди, покоившиеся в них, отличались друг от друга при жизни. На некоторых могилах стояли памятники. «Интересно, кто-нибудь поставит памятник на мою могилу? ..» — ни с того, ни с сего подумал я, остановившись у последней могилы с памятником на выходе с кладбища. Противные мысли о минусах одиночества и холостятской жизни так и лезли в голову, но я отмахнулся от них и резво побрёл дальше. До сарая я дошёл быстро, он стоял под большим крепким деревом на небольшом холме рядом с кладбищем. Резко открыв старую облупленную дверь, я ступил в тусклое пространство, окружённое высокими деревянными стенами. Пахнуло сыростью, к чему я давно привык. Вокруг повсюду стояли различные модели гробов: выбирай, какой захочешь. Как только я закрыл дверь, на меня обратилось восемь пар удивленных глаз. — Здравствуйте, господин Гробовщик! — Сразу же воскликнул парень лет двадцати пяти с непослушными рыжими волосами и яркими зелёными глазами. — Мы с тобой уже здоровались, Гюнтер, — равнодушно отозвался я.  — Ах да, простите… — он слегка покраснел и почесал затылок. — Добрый день, сэр, — поздоровался Боб, тучный мужчина с пышными кудрявыми волосами и бородой. Казалось, что ещё чуть-чуть и его строгий костюм лопнет. — Здравствуйте, — ко мне повернулся Уилл, высокий мужчина с вытянутым лицом и длинными каштановыми волосами, собранными в хвост. — Приветствую, — кивнул я, здороваясь со всеми разом и переводя взгляд на чёрную мохнатую макушку Фрэнка, который сидел на корточках ко мне спиной и что-то увлечённо рассматривал. Я подошёл ближе и увидел, что он рассматривал порезы на длинной тонкой руке, видимо, принадлежавшей «крысе». И тут мое внимание обратилось на неё.   Она сидела неподвижно, прижав к себе хрупкие колени, дрожала всем телом и лишь изредка всхлипывала. Её хрупкое ужасно худое тело скрывала ткань тонкой белой ночнушки, и я подумал, что она, возможно, дрожала не от страха, а от холода. Шелковистые золотые волосы едва касались изящных плеч с аккуратно выпирающими ключицами. Пухлые губы её были слегка приоткрыты и отчётливо выделялись на фоне донельзя бледной молочной кожи. Глаза её были скрыты старой грязной полоской ткани, поверх которой так и норовила лечь непослушная челка, вырвавшаяся из плена длинных заколок. «Ангел, — подумал я, — Сам ангел спустился на землю…» Однако мне не давали покоя эти порезы на её левой руке… — Что ты делаешь, Фрэнк? — спросил я, присев рядом с ним. — Здравствуй, Питер, давно не виделись, — усмехнулся Фрэнк, не отвлекаясь от своего занятия.  — Да, да, привет. Что ты там так усердно высматриваешь? — Да напрягают меня эти порезы. Продать её хочу. Не возьмут ведь, если наркоманка. Кому нужны плохие органы? Правильно, никому, — будничным тоном сказал Фрэнк, покрутив её маленькую изящную ручку. «Останутся синяки» — подумал я. Я задумчиво осмотрел её руку. Она вся была изрезана мелкими ранками и истыкана следами от шприцов. Но это были не наркотики. Любой наркоман знает, как и куда их надо вводить. Её же руку будто просто протыкали иглой ради забавы. — Она, мой дорогой Питер, знаете про тебя больше, чем ты сам про себя знаешь, поэтому оставлять её в живых я не советую. Ну, — он отпустил её руку и уставился на меня вопросительным взглядом. — Что скажешь? Согласен? — Ты хочешь пустить её на органы? — Ну, или продать в рабство. Это зависит от того, куда её такую возьмут. — Зачем вы завязали ей глаза? — задал я вопрос, о котором думал всё это время. Мне было жутко интересно увидеть её глаза. Не каждый день удается заглянуть в глаза ангелу. — Можешь развязать, если хочешь, — Фрэнк встал и отошёл, потягиваясь. Я придвинулся ещё ближе к ней. Моё сердце пропустило удар, когда непослушные пальцы коснулись её невероятно мягких волос, развязывая ткань сзади. Я аккуратно убрал эту старую полоску от её прекрасного лица и кинул куда-то на пол. Тогда я увидел его… Это был тот взгляд. Тот самый взгляд, по которому я так скучал! Взгляд, перед которым я не в силах был устоять, который заставлял мою кровь пульсировать в висках, а сердце биться в разы чаще. Я буквально таял под натиском этого прекрасного, непобедимого, манящего, глубокого и испепеляющего взгляда. О, этот взгляд для меня — самая сладкая на свете мука! Её огромные заплаканные небесно-голубые глаза, наполненные неописуемым страхом и болью, смотрели на меня с плохо скрываемым интересом и явным немым укором. Она, как могла, старалась выглядеть независимой и несломленной, что невольно вызвало у меня легкую улыбку. Я вновь потянулся к ней рукой, но она отпрянула, всем своим горделивым видом выказывая отвращение. Тоже мне, Принцесса на горошине! Но я не мог отвести от неё взгляда. Просто смотрел на неё и видел Элиота. Такого же тощего, бледного, заплаканного и беспомощного снаружи, но крепкого и стойкого внутри. Он не посмеет продать её на органы. — Ну, что скажешь, Гробовщик? Как думаешь, сколько дадут за этот скелет? — Тебе нисколько. Девчонка моя, — уверенно сказал я, вставая. — С чего бы это? Я ее поймал и сделаю с ней то, что посчитаю нужным, — надменно сказал Фрэнк, поправив квадратные очки и сложив руки на груди. — Мистер Фрэнк! .. — неуверенно воскликнул Гюнтер, мечась взглядом от меня к Фрэнку и обратно. — Не встревай, Гюнтер, — бросил Фрэнк. — Да, Гюнтер, не встревай. Четырехглазый просто забыл, с кем разговаривает, — я так и не повернулся к ним лицом, но буквально затылком видел, как живо меняется выражение лица этого очкастого суслика. — Если я сказал, что девчонка моя — она моя. Теперь и девушка сверлила меня взглядом, в котором смешались упрек, непонимание и отвращение. Коктейль «Какого хрена ты творишь, придурок?» подан! — Мы так не договаривались, Гробовщик! Не смей оставлять меня в дураках, засранец! — Фрэнк вскипел и быстрым шагом направился ко мне, но ему кое-что помешало. Наверное, этим кое-чем оказался мой пистолет, дуло которого я приставил ко лбу Фрэнка раньше, чем тот успел подойти ко мне вплотную или схватить за плечо. Он побелел и отшатнулся. — Ты посмел назвать меня засранцем, грёбаный очкарик? А в зеркало посмотреть не хочешь, чтобы настоящего засранца увидеть? — усмехнулся я. Этот ублюдок не посмеет смешать меня с грязью у неё на глазах. — Девчонка моя, усек? Больше я повторяться не собираюсь. Я тебе не попугай. А если есть возражения, то сразу скажу, что я давно приглядел для тебя один миленький гробик. Он поднял руки, медленно сведя брови на переносице. — Да подавись ты этими костями, всё равно ни одна порядочная собака не кинется, — прошипел Френк. — Ну вот и договорились, — я отвел от него пистолет и обратился к девушке. — Вставай. Она недовольно смотрела на меня, но не вставала. — Вставай, — повторил я и наставил на нее пистолет. Она испуганно посмотрела на меня и молча отодвинула белую ткань ночнушки от левого бедра, открывая перемотанную большими окровавленными бинтами часть длинной ноги. Она не могла ходить. — Кто сделал это? — я развернулся к Фрэнку, который стоял, сложив руки на груди, и компании. — Она уже была такой, когда мы её поймали, — промямлил Гюнтер. — Собственно говоря, поэтому мы её и поймали. — Ясно, — вздохнув бросил я, подошёл к девушке и поднял хрупкое тельце на руки. Она тихо вскрикнула и вцепилась в меня руками. Я улыбнулся и направился к выходу из сарая. Гюнтер тут же бросился открывать дверь. — Еще увидимся, — бросил я на прощание и вышел. Я пронес её через кладбище к своему большому каменному дому. Она была чрезвычайно легкой. До жути легкой. Я поймал себя на мысли, что для начала неплохо бы её покормить, поэтому сразу понес её на кухню и усадил на диван. Все это время она молчала. Молчала, пока я её нес, пока смотрел в холодильник и думал, чем её покормить. Молчала и плакала. — Ты хочешь есть? Смотри, у меня есть тортик. Любишь тортики? — я безуспешно пытался заставить её улыбнуться. Но слёзы то и дело скатывались по фарфоровым детским щечкам. Она посмотрела на меня, как на полного идиота, надулась и отвернулась. Это было обидно. Я, вроде, не урод, что же вызвало у неё подобную реакцию? — Скажи, я делаю что-то не так? Ты чего-то хочешь? Скажи, пожалуйста, я сделаю для тебя всё, — я отставил тарелку с тортом и взял её холодные нежные ручки в свои, пытаясь согреть. - Всё, что только скажешь. Она недоверчиво посмотрела на меня, но опять не ответила. Ее молчание начинало доводить меня до сумасшествия, хотелось рвать и метать, но голос мой звучал удивительно спокойно. По крайней мере, я его так слышал. — Я серьезно. Она начала неуверенно ерзать, затем смущенно отвела взгляд, мило поморщилась и снова недоверчиво на меня посмотрела. Кажется, сейчас из райского сада вылетит птичка. Интересно, как же на самом деле звучат голоса ангелов? — Правда? — тихо спросила она, спустя минуту неловкого молчания. О, она заговорила! «Завтра определенно должен от снег, »- промелькнуло у меня в голове. — Да, — улыбнувшись, сказал я. Наконец-то она прекратила нему блокаду. — Они забрали зайчонка… — покраснев, прошептала девушка своим прекрасным ангельским голоском. Мои уши испытали экстаз. — Зайчонка? Зачем тебе заяц? — непонимающе спросил я. — Это не заяц, он кот. Зайчонок — это имя, — звонко рассмеявшись, сказала девушка. — Это белый кот в черное пятнышко. У него еще ухо оторвано. Вот, смотри, — она указала на царапины на левой руке, — это от него. Он сильно кусается и царапается, когда играет. Я погладил её по руке, делая вид, что изучаю царапины. На самом деле я просто хотел потрогать её нежную кожу. О, Боги, я бы трогал ее вечно… — Я смотрю, с фантазией у тебя все просто прекрасно, раз ты додумалась назвать кота Зайчонком. Только вот теперь я знаю, как зовут твоего кота, но до сих пор не услышал твоего имени. — Дженни. Очень приятно, — она подарила мне милейший улыбку из всех, что я когда-либо видел. — Взаимно. Питер, — я пожал её ручку, снял с себя фрак и накинул на хрупкие девичьи плечики. — Что ж, Дженни, ты не успеешь доесть торт, Зайчонок уже будет ласкаться у твоих ног. — С этими словами я покинул помещение. — Договорились, — бросила она мне в след. Через полчаса кот уже спал на моем диване рядом с Дженни. Вот так всё и началось. С этой самой пятницы я и выполняю абсолютно все саизощренные прихоти этой девчонки, чтобы добиться её руки. Она отказывала мне уже раз 20 минимум, но я всё равно продолжаю делать всё, абсолютно всё, что бы они ни попросила, только бы заслужить её. Что ж, кажется, теперь, прочитав это лет в 45, я буду счастлив. Действительно счастлив вспомнить тот день, сидя в своем доме у камина, потягивая карамельный капучино через соломинку, с мило сопящей на моей плече беременной женой по имени Дженни и её ободранным комочком шерсти, развалившемся на коленях. Вот так медленно стареть рядом с ней, воспитывать следующее поколение маленьких преступников. Да, это было бы воистину идеально… Ну вот, теперь я ещё и узнал, каким хочу видеть себя в 45. Что ж, спасибо за совет, Шарль, мне действительно стало легче. И спасибо тебе, Дженни, спасибо за то, что ты есть на этом свете. И если ты когда-нибудь прочтешь это письмо без адреса, знай, я люблю тебя больше всего на свете и хочу, чтобы мои дети, говоря «мама», имели в виду именно тебя. Выходи за меня, а, Дженни?   Гробовщик Питер.