До несвиданья

      Артём радовался, когда садился в поезд: надеялся, что за одиннадцать дней голова прочистится, проветрится и протрезвеет. Последние недели он жил в вывернутом наизнанку, ставшем незнакомым мире. У него даже режим стал похож на режим Захара: он не ложился спать чуть не до самого утра, а потом спал до обеда, даже если был дома один, а если к нему приезжал Захар, то ночь и вовсе превращалась в горько-сладкую, бредовую смесь выматывающего секса и странных, длинных, таких же бредовых разговоров обо всём. После одного такого Артём утром нашёл на полу возле кровати на удивление хороший рисунок — и он сам толком не помнил, как его сделал; помнил только зудящее в пальцах знание, как это должно быть, ощущение правильности каждой линии, вдохновение, самый настоящий «приход». Захар попросил нарисовать его портрет. Артём повторил то, что говорил раньше: «Я не умею рисовать людей, — а потом добавил: — Я могу нарисовать здание. Такое, каким бы ты был, если бы был… ну, зданием». «Давай здание, — засмеялся Захар. — Надеюсь, это будет не сарай». Здание получилось невысоким, сложно сказать, чем оно могло бы быть — выставочным залом, клиникой, офисным центром, штаб-квартирой какой-нибудь организации. Несмотря на основательность, даже приземистость, оно было напряжённым, стелющимся, живым, словно зверь, сжавшийся и изготовившийся к прыжку. Захар забрал листок с собой, когда уходил.       Вернувшись в воскресенье с водохранилища, Артём сразу принялся собирать вещи в дорогу. В понедельник они с родителями выезжали в Ростов-на-Дону: там у матери женились сразу два племянника, родных брата. Один был на два года старше Артёма, другой на год младше. По дороге — они ехали с пересадкой больше суток — и по приезде он выслушал и от матери, и от остальной родни, и от обоих женихов, наверное, с сотню «А когда ты? Пора уже». Артём считал, что в двадцать четыре ему нисколько не пора, даже если бы его и интересовали девушки, и вяло отшучивался.       После торжества они поехали на неделю в пансионат на Азове: зря, что ли, приехали на юг? И вот там, в скуке и безделье, Артём понял, что скучает по Захару. Захара не хватало.       Это было уже вторым открытием. Первое случилось ещё на водохранилище. Их разбудил крик Славы: «Народ! Подъём!» Артём вскочил и огляделся: они с Захаром голые валялись поверх спальников, слава богу, хватило ума закрыть вход, иначе бы Слава, подошедший к палатке и похлопавший по стенке, мог бы узреть ту ещё картину.       — Бля-я-я-дь… — зашипел Захар. — Вырубило вчера.       Оба сразу понеслись купаться: казалось, что как они ни оттирались салфетками, всё равно пропитались потом, слюной и спермой, и от обоих разило сладко-солёным душным запахом секса.       Остальные не стали ждать Захара, и он расправлял кайт в одиночестве. Артём стоял рядом, но не помогал — не то чтобы Захару это было сильно нужно. По воде шла мелкая тревожная зыбь, небо, в отличие от ясного вчерашнего, было подёрнуто легкой дымкой, а с северо-запада — в компании кайтеров поневоле узнавались все стороны света — наползали синеватые облака. Катающиеся не уходили так далеко от берега, как вчера, иногда проезжая в низком остром веере брызг по мелководью совсем близко. Артём наблюдал за ними, за яркими, иногда обманчиво казавшимися неподвижными кайтами, за движением облаков, и ему было спокойно и одновременно тоскливо. Спокойствие было тупым, как будто с похмелья. Безвыходным.       — Ничего в них больше не найти, — произнёс он вслух всплывший в голове кусок того самого четверостишия, и тут же подумал: а почему? Почему не найти?       В этот момент он и совершил открытие: за более чем сутки, если не считать тех случаев, когда про Вадима упоминал Захар, он ни разу про него не подумал, не вспомнил, не вздрогнул от зудящей внутренней боли. Вадим наконец-то отступил.       — Что ты сказал? — послышался из-за спины голос Захара.       Артём не знал, что он подошёл так близко.       — Да так, просто…       Захар встал рядом. Он ничего не говорил, ничего не делал, стоял неподвижно. Артём уже хотел спросить, чего он ждёт, почему не идёт с остальными, как Захар, повторив старый вопрос Артёма, произнёс:       — Может, хотя бы ты понимаешь, что происходит?       Артём не понимал.       Он решил, что поездка с родителями — это шанс подумать, взглянуть на ситуацию со стороны, хотя думать тут было не о чем: в качестве постоянного партнёра стыдящийся влечения к мужчинам Захар был ничем не лучше женатого Вадима. Но Артём и не рассматривал его как постоянного.       Чем ближе было возвращение с юга домой, тем чаще, больше, ярче Артём вспоминал о Захаре, и тем труднее было сдерживаться и не писать ему. Захар тоже молчал, хотя они и не сговаривались. Это было то самое «куда-нибудь уехать», о котором Захар говорил, но слишком короткое, не заставляющее остыть, а льющее масло в огонь.       За день до отъезда Артём написал на стене «Вконтакте», что двадцать второго числа будет дома. Обычная запись для всех, на деле же — для Захара. Артём был уверен, что Захар просматривает его страницу точно так же, как он постоянно просматривал страницу Захара.

***

      Артём, кинув чемодан в прихожей, сразу ушёл в магазин: из еды были только замороженные полуфабрикаты да макароны, и надо было купить хотя бы немного обычной, повседневной еды: хлеба, молока, сыра, колбасы, фруктов. Вернувшись из магазина, он сварил тех самых пельменей, пообедал, сходил в душ и взялся разбирать чемодан, дойдя, правда, только до половины. Заниматься этим было жутко лень…       Артём вытащил из холодильника вторую бутылку пива, включил музыку и взял телефон, раздумывая, не позвонить ли Захару. После двух недель воздержания хорошо было бы почувствовать себя не только отдохнувшим, сытым, отмытым и слегка пьяным, но и удовлетворённым.       Пока он вертел телефон в руках, в домофон позвонили.       — С приездом, — сказал Захар, когда Артём ответил.       Пока Захар поднимался, Артём быстренько осмотрел себя в зеркале. Всё, вроде, было нормально, разве что волосы, которые мать просила не стричь до свадьбы, чтобы родственникам показаться в приличном виде — «А то ты опять оболванишься, как будто вчера из тюрьмы вышел» — и начавшие расти на море с удвоенной скоростью, после мытья особенно яростно топорщились и завивались.       — Ты прям мысли мои читаешь, — сказал Артём, открывая Захару дверь.       — Какой ты! — Захар бесцеремонно запустил пальцы ему в волосы и потрепал.       Артём недовольно повернул голову.       — Позвонил бы. Вдруг меня дома нет.       — Я знал, что ты будешь сидеть дома и ждать меня, — Захар обхватил его за пояс, а потом, спустив руки чуть ниже, приподнял и потащил по коридору в сторону спальни.       Артём упёрся ему руками в плечи:       — Отпусти… Тяжело же!       — Тяжело, — признался Захар. — Но донесу.       На следующем шагу он запнулся о вытащенный Артёмом из чемодана пакет с обувью, пошатнулся, прислонился плечом к стене и всё же выпустил Артёма. Тот ошалевше улыбался:       — Что это было?       — Я так радуюсь.

***

      После секса Артём минуты две лежал с закрытыми глазами. Захар рядом тоже не шевелился, только тяжело дышал. После долгого перерыва всё было быстро, бурно и оглушительно-прекрасно. Захар так стискивал ему задницу, что боль, только сейчас просыпаясь, начинала пульсировать в тех точках, куда вонзались пальцы.       — Если будут синяки, я тебя убью. Я послезавтра в бассейн собирался.       — Да где синяки-то? — удивился Захар.       — Где-где… Где ты меня хватал.       Захар перевернул Артёма на живот, провёл пальцем по одной ягодице, по другой, а потом начал целовать. Он то касался губами, то тёрся щекой, разводил половинки в стороны и ласкал пальцами между.       — Скучал по тебе, — тихо сказал он.       — Ты с моей задницей разговариваешь? Я знал, что она тебе нравится, но всё-таки…       Захар напрыгнул на него, вышибив воздух из груди, и зло куснул за ухо:       — Бля, Артём… Какая же ты сука! Я же…       Артём засмеялся и на всякий случай прикрыл оба уха руками.       Захар начал отдирать его ладони от ушей, и потом они ещё пару минут катались по кровати, пытались то обездвижить один другого, то хотя бы защекотать. Потом они вдруг замерли, почти одновременно почувствовав собственную эрекцию и заметив, что то же самое происходит с другим.       Момент был странный, тягучий, гипнотический, раскинувшийся во времени безмолвно и долго. Они оба перестали улыбаться и смотрели друг на друга. Взгляд Захара был напряжённым, даже ожесточённым, но сквозь эту тьму пробивался спокойный и радостный затаённый свет.       Я так радуюсь.       Артём подумал, что у него глаза сейчас, наверное, горят точно так же, такой же глупой детской радостью, которую невозможно скрыть, как ни старайся. Он чувствовал, как тяжелеет член Захара, упиравшийся ему в живот, чувствовал кожей, мышцами, каждой взбесившейся нервной клеткой, которая слала куда попало ополоумевшие, перевозбуждённые импульсы.       — Я тоже скучал, — произнёс Артём.       Захар опустился на него, удерживая вес верхней половины тела на локтях, коснулся лбом лба Артёма. Бёдра его плавно покачивались, и Артём, подчиняясь их давлению, начал потихоньку разводить ноги, чтобы пустить Захара глубже, чтобы они могли тереться членом о член.       Захар снова скользнул пальцами в волосы Артёма, слегка подёргал, выпрямил завиток.       — Не убирай их. Они такие маленькие пока, мне их жалко… Это будет избиение младенцев.       Артём рассмеялся.       — Я подумаю.       — Нет, правда. Они мне очень нравятся, — Захар провёл пальцем по голове, рисуя окружность. — Красиво.       Артём втянул воздух и прикрыл глаза — буквально на секунду, но Захар заметил.       — Что такое? — Захар даже приподнялся немного, будто отпрянул.       Артём сжал губы, а потом большими пальцами провёл по бровям Захара, заставляя его убрать хмурую складочку между.       — Он тоже так говорил, — Артём не смотрел Захару в глаза. — Просил не стричься коротко.       Захар помрачнел.       — Извини. Иногда это бывает так… ярко.       Захар выпрямился, взгляд был отсутствующим, холодным, а потом он обхватил шею Артёма рукой и сдавил. Не больно, не опасно, просто угрожающе.       — Я хочу выдавить его из тебя, — пальцы сжались чуть сильнее. — Всего, до конца.       Захар пережимал ему горло, но Артём, хотя воздуха и не хватало, ни на секунду не забоялся по-настоящему. Он только прикрыл глаза — перед ними плыли жёлто-красные круги — и попытался сглотнуть, но кадык лишь болезненно дёрнулся, ткнулся куда-то, и ничего не получилось. И самым странным было чувствовать в этот момент собственный каменный стояк и яростную пульсацию крови в нём.       — Чтобы ничего не осталось, — донёсся голос Захара.       Артём заставил себя открыть глаза. Он посмотрел на Захара и одними губами произнёс: «Ещё». Тот сжал крепче, и голова Артёма запрокинулась.       Захар отпустил. Артём не хватал воздух ртом, как только что тонувший, он втягивал его в себя медленно, долго, глубоко, одним бесконечно длинным вдохом.       Захар отвёл его ногу в сторону и, удерживая под коленом, толкнулся внутрь, в скользкую и тесную складку меж ягодиц. Артём вывернулся, выкрутился, пытаясь надеться и притиснуться, а когда Захар вошёл, расслабленно, блаженно закрыл глаза.       Выждав, когда он снова открыл их, Захар положил руку Артёму на горло, пока лишь положил, не сдавливая. Артёма под ним колотила мелкая дрожь, но он еле заметно кивнул.       Сделай это. Сделай это со мной.       Захар, не переставая двигаться в нём, начал сжимать горло. Он скорее не сжимал, а просто надавливал сверху на шею, потом отпускал и через несколько секунд, не давая по-настоящему продышаться, схватывал снова. Потом снова отпускал.       — Ты так сжимаешь меня, когда… когда тебе нечем дышать, — Захар говорил отстранённо, словно озвучивал чужие ощущения. — Это… Это просто…       Артём запрокинул голову — сколько позволяла рука, обхватывавшая шею, — и непроизвольно задёргал ртом. Захар первый раз зашёл так далеко, до того, что тело Артёма начинало выламываться, рваться, биться.       И когда Артём в его руках захрипел и отчаянно вскинулся, Захар разжал наконец пальцы. Артём, глядя на него бессмысленно и мутно, сделал жадный вдох и на пике его кончил.       Захар начал вколачиваться в него, в слабое, размякшее тело, принимавшее его почти бесчувственно.       Когда он рухнул на Артёма, тот обнял его и, всё ещё вздрагивая от сбивчивых вдохов, начал гладить по волосам. Это длилось очень недолго: обоим стало неловко от слишком доверчивой, горьковатой близости.       — Ты в порядке? — спросил Захар, приподнимаясь.       — Да, нормально всё, — Артём потёр лоб тыльной стороной ладони, потом ощупал шею. — Я хотел так… Я не знаю. Я хочу всё забыть. Знаешь, спасибо тебе за тот подарок. Помнишь? Он был в тему.       Артём сел, ссутулившись, и запустил пальцы в волосы. Захар молча наблюдал за ним.       — Альбом закончился, — произнёс вдруг Артём.       Музыка на самом деле больше не звучала.       — Можно, я выберу следующий? — спросил Захар.       Артём пожал плечами:       — Выбирай.       Захар пошёл в гостиную голым, а Артём залез в домашние шорты: он даже дома не чувствовал себя достаточно раскованно, чтобы ходить при ком-то без ничего, а привычка Захара бесцеремонно светить по всей квартире голой задницей его раздражала.       Когда он вошёл в гостиную, Захар почему-то перебирал пластинки, а не сидел за ноутбуком:       — Может, тут что есть, — он на секунду повернулся к Артёму. — А в прошлый раз что ты ставил? Такое тум-тум-тум-тум… — напел он.       — «Роллинг Стоунз», — ответил Артём, против воли разглядывая обнажённого Захара: высокий рост, широкие плечи, пресс кубиками — всё какое-то слишком идеальное. Он даже временно передумал кидать Захару его трусы, которые не поленился принести.       — Какое старьё… В хорошем смысле старьё. Семьдесят седьмой год. Семьдесят пятый. О, это вообще шестьдесят восьмой! Ты их специально ищешь, что ли?       — Да, специально, но самые старые — это Вадима.       — И тут этот хрен… — Захар отошёл от стеллажа, а потом сказал: — А они ведь денег, наверное, стоят? Раритетные, может?       — Я некоторые смотрел на тематических сайтах. Битловые коллекционируют, но самое дорогое, что нашёл, за сто семьдесят долларов продать можно. И то вопрос.       Захар прикусил губу, подумал, а потом предложил:       — А давай куда-нибудь съездим? Покатаемся… Почему мы с тобой всё время дома сидим?       — Я наездился вообще-то. И куда?       — Не знаю, просто. У тебя не бывало так: надо куда-нибудь за город выехать, но недалеко, до чьей-нибудь дачи, к примеру, а тебе не хочется сворачивать с трассы в посёлок, хочется ехать и ехать, далеко. Поставить круиз, включить музыку под настроение и гнать. Не бывало?       Артём неопределенно пожал плечами.       — Можно до Чистой Пристани, — предложил Захар. — Там в кафешке посидеть и назад. Я же на машине теперь.       — На машине?       — Ага. Во дворе стоит, прямо под окном.       Артём развернулся и вышел в коридор, чтобы посмотреть на машину из окна кухни, выходившего во двор.       — И хватит тут трясти! — трусы полетели в Захара.       — Стеснительный, куда деваться, — язвительно прокомментировал Захар, но, разумеется, послушался и трусы надел.       — «Витара», что ли? — через плечо спросил Артём, когда Захар вслед за ним пришёл на кухню.       Он разглядывал припаркованные во дворе машины: днём их было мало, парочку он тут видел каждый день, а из оставшихся под определение «под окном» отвечала лишь тёмно-синяя «гранд витара» предыдущего поколения.       — Да, она.       Артём не спешил радоваться и посмотрел на довольно улыбающегося Захара скорее озабоченно:       — И откуда она взялась? В смысле, ты что-то говорил, — он действительно пару раз слышал про отобранную отцом машину и от Захара, и от его друзей, — но почему вдруг?       — Отец вернул. Я восстанавливаюсь потому что.       — Блядь… — Артём сложил руки на груди и уселся на край подоконника, откинув полоски жалюзи. Они ведь и про это говорили тоже. Давно. Но тогда он не подумал об этом всерьёз: в июле сентябрь казался делом далёким, а случайный трах с Захаром — разовым делом.       — Что-то ты не рад.       Артём зло смотрел в пол.       — Нет, я не рад. Какая группа?       — Будет сорок третья.       — Ну супер, — Артём потёр рукой лоб.       — Да что такого-то?       — Что такого?! — возмутился Артём. — Тебе объяснить? Заранее начать лекции читать?       Ему хотелось сбежать с кухни и запереться где-нибудь, чтобы не видеть железобетонно-спокойного, непробиваемого лица Захара. Или, как вариант, вытолкать Захара за дверь в одних трусах, и пусть катит на своей грёбаной «витаре» куда хочет.       — Ну, я вроде не школьник, — произнёс Захар. — Давно совершеннолетний. Что такого-то?       — Так нельзя, — отрезал Артём. — Если бы я хотя бы у тебя не вёл… Но так…       Захар закатил глаза:       — Ты с Гордиевским с третьего курса спал. Не забыл? И ему, кстати, ни разу не жало студентов потрахивать. С чего ты теперь такой высокоморальный стал?       — Это другое.       — Да? И в чём же разница?       — Во всём.       — Нет уж, вы мне объясните, Артём Львович, — Захар подошёл к нему вплотную, упёрся левой рукой в стену возле головы Артёма и навис над ним. Именно навис — несмотря на незначительную, сантиметра в три, разницу в росте.       Артём глянул на него исподлобья, поймав за долю секунды сверлящий и настойчивый, такой, что не свернёшь никакими силами, взгляд и потом кусок татуировки на вытянутой руке — туго натянувшуюся цепь на бицепсе, конец которой сжимала когтистая лапа.       — Хорошо, — он покачал головой, — если ты так хочешь, я объясню… У нас были другие отношения. Они… — Артём приложил крепко сжатый кулак ко рту, пару раз стукнул, словно подбирая слова. — Звучит как-то ненормально, но наши отношения, я имею в виду, секс, они были продолжением всего остального. Я не говорю, что это их оправдывает, но мы оставались на тех же ролях. Учитель и ученик, владелец бизнеса и сотрудник, понимаешь? Это сохранялось и в личных отношениях. Я сейчас иногда думаю, что там было что-то от отношений отца с сыном. — Артём поднял глаза на что-то фыркнувшего Захара. — Да, я знаю, звучит как какой-то изврат, но что-то такое было… Он был моим любовником, но я всё равно уважал его как преподавателя, как очень талантливого человека. Наверное, это плохо и так не должно быть, но так было. И ты, наверное, ни хера не понял.       — Ну, кое-что я уловил. Что-то на тему того, что крутой дядечка и гуру архитектуры может поёбывать неопытную ромашечку и учить её жизни, но никак не наоборот.       Артём опустил глаза: Захар понял гораздо больше, чем было сказано.       — Не совсем так, но это было в какой-то степени… естественно, — Артём кусал губы от того, что не мог объяснить лучше.       — А у нас, значит, противоестественно?       — Мы просто трахаемся, Захар. И для преподавателя и студента это ненормально. Не то чтобы с Вадимом было нормально, но всё-таки… я не знаю, нормальнее.       — То есть если бы ты был сверху, — Захар выпрямился и отошёл на шаг назад, — то у нас были бы нормальные отношения преподаватель-студент?       — Нет! Нельзя свести всё к этому. И я не знаю, что будет нормально. Я только знаю, что для меня точно ненормально: когда в аудитории сидит студент, который пересношал тебя во всех позах! Который кончал тебе в рот, кончал на лицо!       Захар слегка опешил и не сразу нашёлся, что возразить:       — Но это уже всё равно не изменить.       — Да, не изменить. Но больше не будет, — выдохнул Артём. — Хватит.       Захар затряс головой и потёр ладонями глаза.       — Окей… А если ты будешь иметь меня в задницу, тебе полегчает?       Артём уставился на него почти с ненавистью:       — Нет, не полегчает. И я вообще не понимаю, почему мы обсуждаем это. Ты хотел узнать, в чём разница, ты узнал. Но даже если она есть, то, что было раньше, всё равно было неправильным. Мы не должны были так поступать, и я не хочу снова вляпаться в то же самое дерьмо! А ещё…       — Что «ещё»?       — Я не мог отказаться тогда, с ним… Просто не мог, у меня не хватило бы сил.       — А сейчас хватает? — Захар смотрел на него с вызовом.       — Да.       — Потому что мы только трахаемся, а Гордиевского ты типа любил?       Артём отвел глаза:       — Или потому, что мне было девятнадцать лет…       Захар схватил его за плечи и пару раз встряхнул.       — Да хоть сто девятнадцать! Я же вижу, что… — он резко отпустил руки, точно обжегшись, хотя Артём не то что не сопротивлялся, он даже головы не поднял. — Знаешь, в чём прикол? Что с ним, что с тобой… Пялишь другого в жопу, а чувство такое, что выебали тебя. По самое не хочу.       Артём наконец посмотрел на него, испуганно и просяще, вскинул голову, но не смог придумать, что сказать.       — Захар… — только и сумел он, что произнести имя.       Захар развернулся и вышел из кухни, по пути чуть не снеся стол.       Артём слышал, как он ходит по спальне — одевается, выходит в коридор, надевает обувь. Наверное, стоило пойти за ним, попытаться объяснить всё ещё раз, потому что не хотелось расставаться так, но он ничего не сделал, потому что главным было — расстаться. У них нашёлся хороший повод.