— Твою мать, Энди! — возмутился басист, выдернув из рук вокалиста очередной стакан с высокоградусным алкоголем.
Бирсак недовольно поморщился, потянувшись к нагло отобранному бокалу с недопитой жидкостью. Парди предупреждающе мазнул трезвым взглядом по лицу фронтмена и тот, смирившись, сложил руки на барной стойке, роняя на них голову и зарываясь холодными пальцами в тёмные волосы.
— По-моему, тебе уже хватит, — отставляя форменное стекло на соседний столик, Эшли укоризненно взглянул на своего друга, слыша, как тот что-то обиженно промычал, отворачиваясь от басиста.
— Бирсак, блять! Теперь мне ещё домой тебя везти. Подружке твоей я что должен буду сказать?
— Она не в городе, — буркнул вокалист, сильнее пряча лицо.
— Чего ты там бубнишь? Вставай, давай, поехали.
— Отстань от меня, — протянул Энди, когда его несильно толкнули в бок.
— Чё ты упрямый-то такой? — задал риторический вопрос бэк-вокалист, сильнее хватая фронтмена за запястье и вытаскивая того из бара, в котором они решили отпраздновать удачную запись нового альбома.
Однако получилось так, что в бар поехали только Бирсак и Парди.
Но Эшли это было только на руку.
Он мог бы предотвратить этот каждодневный кошмар, если бы он не был зависим, если бы он был в порядке.
Но Эшли не в порядке.
Он давно начал чувствовать это медленное воздействие смертельного яда, и неотъемлемое, просто необходимое противодействие оказывало только присутствие Энди. Он был, будто живительная инъекция, заключённая в крупинках убийственного мрака, полностью наполняющего Парди.
И он давно свыкся с мыслью, что они просто друзья.
С какой такой великой радости ему должно что-то улыбаться в перспективе того, что Бирсак выбрал Симмс?
Он привык к этому. Привык к ежедневной боли от мыслей, которыми сам себя накручивал, которыми сам себя добивал, не оставляя ни одного живого места в здравом уме. Привык к тому, что Энди всегда и везде таскал за собой свою драгоценную Джулиет, прижимал её к себе на интервью, целовал, будто никто не видит, будто этот грёбаный несправедливый мир только для них двоих. А Эшли ничего не оставалось, кроме как, скрипя зубами, закрывать глаза, отворачиваться, уходить, ловить очередную шлюху и глушить в ней слепую ненависть, притуплять теплящуюся… симпатию?
Парди было плевать, пока они невинно улыбались друг другу, пока держались за руки, пока они целовались, и пока это не зашло слишком далеко.
Всё, чего ему хотелось целиком и полностью, без остатка — Энди.
Даже сейчас. Когда ему приходилось чуть ли не на руках нести это пьяное недоразумение, слушать его невнятное бормотание, невразумительные угрозы, которыми он так и сыпал в адрес Эшли, пока тот заталкивал его в спальню, грубо роняя на кровать.
— Что бы ещё раз я согласился пойти с тобой в бар, — сетовал басист, устроившись на полу напротив кровати и устало потирая переносицу.
— Да ладно тебе, — икнул фронтмен, поудобнее обхватив подушку обеими руками.
— Что ладно-то? Бабе своей так говорить будешь.
— Чего ты пристал к ней?
Слова прозвучали более чем отчётливо, и Эшли уловил осмысленный взгляд на своём лице, чувствуя, как накаляется атмосфера, и как трясутся поджилки от осознания того, что предстоит серьёзный разговор.
— Ничего, — процедил Парди, поднимаясь с пола, намереваясь покинуть комнату.
— Я знаю, что она не нравится тебе, но знаешь, ведь не тебе жениться на ней.
Парень вздрогнул, моментально замер. Слова резанули по ушам, больно цепляя что-то живое, что всё ещё теплилось в груди под рёберной клеткой, после постоянного самобичевания и очевидных, до мысленного суицида, убийственных реальных фактов.
— Что ты сказал? — голос дрогнул и Эшли затаил дыхание.
— Я сказал, что женюсь на ней.
Резко. Больно. Будто нож в спину.
Парди неотрывно следил за пустым взглядом Бирсака, скользнувшим по стенам, на которых дрожали ночные тени. И лишь свет от соседского фонаря, пробивающийся сквозь щель между закрытыми шторами, оставлял на его лице тонкую полоску тусклого света.
К горлу подступил горький ком до конца не сформулированных слов. Окончания терялись, мысли сбились в кучу и Эшли смог выдавить из себя только простое, короткое и такое тяжёлое.
— Когда?
— Через пару дней.
Как будто он даже не задумывался над ответом, как будто для него это просто слова, и просто действие. Просто бумажка и, подумаешь, просто жена.
Повисло молчание. Напряжение. Воздух, будто бы исчез вовсе. Вот так просто и всё рухнуло.
Энди смотрел на помрачневшее лицо Эшли, чувствуя как тот от него отдаляется, как ломаются их отношения, как тяжело он на него смотрит, тихо втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.
— Ты в порядке, Парди? — уверенным голосом поинтересовался Бирсак, даже в ночном полумраке, заметив усердную работу мыслей на лице друга.
— Не могу сказать, — раздался бесстрастный голос, прорезавший, будто материальное напряжение ночного воздуха.
— Но ты можешь остаться?
— На ночь? С тобой? Ты окончательно меня добить хочешь?
Что-то щёлкнуло. Громко. С раздающимся на задворках сознания эхом.
Он прокололся. Вот оно. То чего ждал Энди, то, чего он добивался всем этим бессмысленным разговором. Он ждал, пока Эшли проколется, и он добился своего, поставив басиста в тупик всего парой простых вопросов.
— А чего хочешь ты?
Парди показалось или он действительно услышал язвительные нотки сарказма в этом осипшем голосе? Нет, не может быть. Он не может смеяться над ним. Только не сейчас, когда всё держится на тоненьких ниточках и Эшли чувствует себя бездушной марионеткой в руках умелого кукловода, который играет с ним, словно это очередной любительский спектакль.
— Иди на хер, — фыркнул брюнет, развернувшись в сторону двери.
— Я знаю, чего ты хочешь.
Эшли закатил глаза, хоть и понимал, что внутри уже кипит от злости и негодования. Он не может так распоряжаться им. Не может вести себя будто это ничего не значит.
«Он ничего не знает. Он не понимает», — сотрясалось внутри. Снова щелчок.
Секунда и Парди вмиг оказался возле Бирсака, склоняясь над ним, оперевшись руками по обе стороны от его лица, опаляя его кожу горячим дыханием и захлёбываясь в своих мыслях, в его глазах.
Надо держаться на расстоянии. Не так близко. В голове всё, будто подсвечивается мигающим красным светом, в ушах звон, а кровь прилила к вискам.
Не. Так. Близко.
— Ты ничего не знаешь, — прошипел басист, но с чувством собственной неуверенности прошла вся злость. Плечи дрогнули, и в рёбра затесалось напряжение.
— Ещё как знаю, — протянул фронтмен, — я знаю, чего ты хочешь прямо сейчас.
— Да, блять, и чего же?
Вокалист не стал отвечать. В следующее же мгновение, он резко схватил Парди за грудки, притягивая к себе и впечатывая свои губы в его, обдавая ощутимым запахом алкоголя, ловя искру в его ошарашенных глазах и неуверенно разомкнув его губы, проникая внутрь влажного рта языком. Так медленно, исследуя его рот, проводя по ряду белоснежных ровных зубов, прежде чем коснуться его языка и позволить ему не спеша, будто неуверенно ответить на поцелуй.
Отдаться ощущениям с головой, запустив пальцы в его чёрные волосы; забыться в этом тягучем наслаждении, закрыв глаза; жестоко разбиться о скалы реальности, разорвав поцелуй. Недоуменно смотреть на него, пока в его глазах скачут откровенные искорки азарта, он шумно дышит, и его блестящие губы растягиваются в очаровывающей улыбке.
Эшли успел отступить, пока не стало слишком поздно, успел отстраниться, успел отвесить себе мысленный подзатыльник, и устало упасть с дрожащих колен на вторую половину кровати рядом с Энди.
Меньше всего ему хотелось, чтобы это ничего не значило. Потому что, если Бирсак сейчас скажет это, то он просто добьёт его и даже не заметит. Но Энди молчал, закрыв глаза, всё ещё с этой дурацкой улыбкой на лице, и Парди решился на контрольный вопрос, который окончательно выбил из него всё самодовольство, весь эгоизм, он решился и это лишило его всего спектра чувств.
— Ты, правда, любишь её?
Ответа не последовало, и он моментально возненавидел себя за свою глупость, за свою слабость, за свою податливость, за преждевременный вывод, и бесшумно поднявшись с кровати, он поспешил покинуть дом Бирсака.
Желательно сейчас же.
Желательно навсегда.
Потому что он прямо сейчас сдался, как лёгкая добыча, почти женатому Энди.
***
Эшли до последнего надеялся, что это неудачная шутка, злой розыгрыш, надеялся, что ему послышалось, списывая всё на поздний час и разыгравшееся воображение, пока не получил самое настоящее приглашение на свадьбу. Он не верил собственным глазам, держа в руках злосчастный конверт.
Почему он не сказал раньше? Почему всего за два дня до свадьбы?
Энди знал, на что давить, знал его слабые места. Он замечал на себе его томные взгляды, видел, как тот жадно кусал и облизывал губы, стоило Бирсаку только появиться на пороге. Но фронтмен мог позавидовать, как незаметно для других выглядят его действия, как умело басист заметал следы. Потому что он так не мог. Ему казалось, что все смотрят именно на него, следят за его взглядом, когда он осторожно наблюдает за Парди.
Предстоящая свадьба стала последним шагом для того, чтобы окончательно «замести следы». Это был последний шанс, но он не успел, не исправил то, что зашло настолько далеко. Единственное, что оставалось — наведаться в гости к Бирсаку, застать того перед зеркалом в новом чёрном костюме, словить его я-знал-что-ты-придёшь взгляд.
Эшли протяжно вздохнул, подпирая плечом дверной косяк и складывая руки на груди. Его внимание привлёк идеально сидящий по стройной фигуре пиджак. Белоснежная выглаженная рубашка и дурацкая чёрная бабочка, украшающая его шею под воротником. Размытый взгляд скользнул по алой розе слишком быстро, и Парди чувствовал, как начинает злиться на Бирсака за вчерашнюю выходку.
Как смешно получится, если Энди не вспомнит об этом. Басист ненавидел опрометчивость вокалиста, ненавидел его беззаботность и такую детскую непосредственность.
— Ну и что же? Выходит, что это правда, — тоскливо выдавил из себя парень.
— На счёт чего? — не отрываясь от созерцания обновки, весело отозвался Бирсак.
— На счёт свадьбы. Я не думал, что ты так быстро запишешься кому-то в мужья.
— Как видишь, но я всё же сделал это.
— Молодец, Бирсак, теперь ты влип по полной, — развёл руками басист, с глухим хлопком ударив себя по бедрам.
— А тебе-то что за забота?
В голосе прорезалось недовольство и явное желание прекращения этого разговора, но это ни за что не могло остановить раззадорившегося Эшли.
— Да вот, решил заскочить, поздравить будущих молодожёнов. Вы женитесь завтра, я прав? Я подумал, тебе будет приятно моё присутствие, ты ведь этого хотел прошлой ночью?
— Назови мне хоть одну причину, по которой я должен слушать этот бред.
— Я знаю о тебе немного больше, чем ты думаешь, — не унимался Парди.
— Это не оправдание. Так ты придёшь?
— Вряд ли, — уже спокойнее ответил басист.
— И почему же? — одёрнув лацканы пиджака, поинтересовался вокалист.
— Не хочется лишний раз видеть твою счастливую рожу, — съязвил Эшли, растянув на губах подобие ухмылки.
— Перестань.
Парди выдержал театральную паузу, дождавшись выжидательного взгляда, мазнувшего по его лицу, задержавшегося на тёмно-карих глазах, он продолжил.
— Я уезжаю. В Лас-Вегас.
— Надолго?
— Насовсем.
Бирсак замер, резко дернулся, зацепившись взглядом за нахмуренное лицо Эшли в отражении. На лице вокалиста читалось неприкрытое удивление, вперемешку с совершенно детским непониманием и таким аристократичным, терпеливым ожиданием.
— Зачем?
— Тебя ебёт? — огрызнулся басист, подойдя ближе к фронтмену и ловя на себе его обеспокоенный взгляд.
— Остынь, Парди.
Эшли тяжело вздохнул, украдкой взглянув на настенные часы, маленькая стрелка на которых указывала на изящную семёрку, а большая стремительно приближалась к двенадцати. За окном на город опускались тёплые сумерки, и заходящее за горизонт солнце отбрасывало на землю последние яркие лучи.
— Когда она возвращается?
— Сегодня вечером.
— Так уже вечер.
— Значит, в ближайшие полчаса, — всё так же сдержанно, спокойно ответил вокалист, приглаживая тёмные волосы, всё ещё вертясь перед зеркалом.
— А женитесь вы завтра?
— Да.
— И ты хочешь сказать, что любишь её?
Он знал ответ, просто хотел убедиться, что ничего не изменилось. Что ничего никогда не изменится, потому что так будет лучше. А у Парди появится новый повод, чтобы спрятаться за очередной блондинкой, чтобы позлить… себя? Он ведь никогда не сможет вести себя на публике так, как Энди ведёт себя с Джулиет. Так приторно-сладко, изображая счастливых, по уши влюблённых друг в друга людей.
Его так раздражала эта показуха на камеру. Но, видимо, это оказалось нечто большим, чем просто игра на публику, раз дело дошло до свадьбы.
— Ну да, а почему ты спрашиваешь?
— Потому что… — Эшли на секунду задумался, но собрав последние мысли в кучу, спросил, — ты помнишь, что произошло вчера?
Бирсак резко развернулся, в один миг оказываясь лицом к лицу с басистом, нагло ухмыляясь всего в паре сантиметров от его губ, с треском ломая последние остатки самообладания. Он с вызовом, неотрывно смотрел в его глаза, чувствовал сбитое горячее дыхание, обжигающее кожу.
— Нет, а что?
Произнося каждое слово предельно чётко, так, чтобы сломить эту хрупкую перегородку между ними, так, чтобы заставить Эшли сделать первый шаг.
Он сдался, не выдержав этого испытующего натиска, послав свой разум в самый дальний угол. Парди притянул Бирсака к себе, властно целуя его губы, сухие, обветренные, но горячие и желанные. И это полностью заполнило сознание, взорвало его, как горячая искра, отлетевшая от пылающих углей.
Вокалист еле ощутимо усмехнулся собственным мыслям, мимолётно мелькнувшим в затуманенном мозгу. Эшли готов был поклясться, что почувствовал это лёгкое движение. Почувствовал его руки на своих плечах, пару крохотных шагов, и то, как оказался прижатым спиной к стене. Как попытался огладить контуры, выступающих, под плотной тканью пиджака, лопаток и как его руки перехватили его запястья, прижав их к холодной вертикальной поверхности над головой, не давая возможности сделать хоть что-то. Вжимая его в стену, Бирсак вклинил острую коленку между его ног, вырвав тихий стон.
Настойчиво. Жадно. Он впивался в его губы страстным поцелуем, чуть оттягивая, невесомо прикусывая нежную розоватую кожу. Лихорадочно шаря у него во рту языком, сильнее размыкая приоткрытые губы, проникая внутрь, лаская его язык. Доставляя наслаждение, рождая страсть и желание.
Энди ослабил хватку, высвободив руки Эшли, и позволив неосознанно опустить их на свои плечи, скользнуть по затылку, зарываясь пальцами в короткие чёрные волосы, притягивая фронтмена ещё ближе, уже грубее, настойчивее проталкивая свой язык в его влажный рот. Отдаваясь со всей страстью, жаждой, со всеми предрассудками, которые стали просто словами.
Парди ощутимо вздрогнул, когда услышал хлопок входной двери. Звон ключей. Голос Джулиет. Бирсак резко отстранился, судорожно, мелкими глотками хватая воздух и неотрывно смотря в глаза басиста.
— Я помню.
Тихий шёпот и Эшли только сейчас понял, что ничего не может ему сказать. Понял, что внутри просто кипит от злости и готов придушить его прямо здесь и сейчас, но успевает выдавить короткое.
— Придурок.
Брезгливо вытер губы тыльной стороной ладони, спрятал руки в карманы, бросив обеспокоенный взгляд на прикрытую дверь и видя маячащую тень Джулиет.
— Дверь открывается наружу, — съязвил вокалист, подперев плечом стену.
Парди бросил на него испепеляющий взгляд исподлобья, обиженно продемонстрировав средний палец своему другу. Гордо удалился из комнаты, не забыв передать свои наилучшие пожелания.
— Совет да любовь, — фыркнул он, хлопнув дверью и бесстрастно поздоровавшись с Джулиет.
***
И Бирсак незаметно оторвался от лица своей невесты, скользнул взглядом по рядам, по многочисленным гостям. Остановился на своих родителях, легко улыбнулся. Заметил группу. Они пришли. Все, кроме одного. Эшли. Его не было.
Он не видел его лица, привычной ухмылки, надменного взгляда. Он держал руки Джулиет, чувствовал томительно-прожигающие взгляды, обращённые к нему, и слышал монотонный голос.
— Согласны ли вы, Эндрю Деннис Бирсак, взять в законные жёны Джулиет Николь Симмс?
Энди молчал.
