Всё будет хорошо

Ждать пришлось долго, но преступники ждут суда и дольше — и не на пустынной улице, предоставленные сами себе и своим мыслям, а в настоящем аду, том аду, в который легко поверить, легче, чем в посмертный, потому что Жавер наблюдал за ним многие годы, а о посмертном разве что священники болтали, но им откуда знать, в их закрытом напыщенном мирке молитв и пустой святости, что такое настоящие муки, что такое истинное наказание за преступления. Только закон способен карать. Только закон и… Сердце снова неприятно заныло, заболело, будто расширилось, заполняя собой всю грудную клетку. Это часть выпадающих на долю преступника мучений, рассудил Жавер, наравне с ноющими от долгой неподвижности ногами и поясницей. И можно только жалеть, что ветер недостаточно холодный, что нет дождя или мороза. И что шинель слишком тёплая. Часы текли медленно. Мимо изредка проходили люди, едва замечая неподвижный чёрный силуэт. Это правильно, честным людям не должно быть дела до других. Зато до него было дело уличным мальчишкам — те же воробьи, они сначала обходили Жавера за много шагов, но потом как будто перестали чувствовать угрозу от его неподвижной фигуры. Кто-то даже осмелился дёрнуть его за шинель, чего прежде никогда бы себе не позволил. Пара жалостливых прохожих, проходя мимо, обронила монетки. И мальчишки, очевидно, теперь за этими монетками охотились. Жавер им не мешал. Пусть делают, что пожелают — эти деньги ему не принадлежат, так что утащить их воровством не будет. Он стоял и смиренно ждал суда. Потому что теперь ему выпало смирение. Его судья явился только к вечеру второго дня ожидания. Его сопровождала та девочка, дочь, но до неё Жаверу дела не было. Впрочем, заплаканной она не выглядела, значит Вальжан не будет занят утешениями дочери. Они замерли в паре десятков шагов, Вальжан что-то сказал девушке, видимо, велел ждать. Сам же быстро зашагал в сторону дома. В сторону Жавера. Вальжан. Его судья. Всё сводилось в одну точку. Совершив преступление, он должен был понести наказание, но разве он имеет право назначать кару самостоятельно? Не выслушав судьи, не узнав мнения адвокатов, не расспросив свидетеля. А судьёй, адвокатом и свидетелем назначался Вальжан. — Вы? Жавер, вы… — Добрый вечер, мсьё… — хриплым от долгого молчания голосом проговорил Жавер. — Вы передумали, — отрезал Вальжан, хмуро глядя в землю. — Впрочем, я мог бы и догадаться. Девчонка стояла невдалеке и выглядела обеспокоенной. Глупая, пусть лучше о своём провонявшем канализацией женихе думает. Её отцу ничего не грозит. — Нет. — В горле пересохло. Перед глазами полыхнуло красным. — У меня к вам просьба и обещайте выслушать её до конца. — Тогда, — по-прежнему хмурясь, ответил Вальжан, — исполните мою: не говорите ничего Козетте. Я скажу, что мы давние знакомые, а вы согласитесь. * Зал суда должен выглядеть торжественно. Дом Вальжана подходил, хотя там и было слишком тепло. — Вы замёрзли, наверное, — щебетала девчонка. — На улице ветрено. Вы давно ждали нас? Может быть, вина? Или вы пьёте только воду? Воды? Раньше он не отказался бы от воды: пить хотелось почти невыносимо, но не теперь. Он не имел права. Девчонку пришлось терпеть полчаса — и полчаса отогреваться, сидеть в мягком кресле, чувствуя, как проходит гул в ногах, как перестаёт ныть сердце. Но потом Вальжан, наконец, отправил дочку отдохнуть. Тем временем разожгли камин, в комнате стало тепло и неприятно уютно, что, на взгляд Жавера — и для цели его — было лишним. Но Вальжан пока не знал, в чём эта цель заключается. Когда Козетта ушла. Жавер поднялся из кресла и хотел было произнести заранее подготовленную речь, но перед глазами снова полыхнуло красным, пол резко качнулся и всё затянуло чернотой. * — Твой друг болен? — Полагаю, давно не ел. — Но он и от воды отказался. Это странно. — Он очень странный человек. Капли воды на губах, тепло от одеяла и камина. Потом снова темнота и слабость. * К губам понесли стакан с сильно разведённым вином, неловко стукнули им о зубы — пришлось пить, чтоб не остаться без зубов. От вина закружилась голова и затошнило. Но жажда была такой сильной, что Жавер выпил до последней капли. — Вы плохая сестра милосердия, — пробормотал он, сурово глянул на Козетту. — Хорошая, — сияюще улыбнулась она. — Вы же выпили. — Мне нужно поговорить с твоим отцом. И лучше бы тебя здесь не было в этот момент. Тем более тебя отправили отдыхать? Круглые глаза её стали ещё круглей. Впрочем, ненадолго. — Вы думаете, наверное, господин инспектор, что сейчас до сих пор вечер? Нет. Недавно рассвело. Отец до утра просидел здесь, с вами — неужели, не помните? Но, если хотите, я снова позову его. — Я больше не инспектор. Но зови. * Суд — торжественная беседа между двумя людьми, у которых скопилось слишком многое друг к другу; суд этот превращался не то что в пародию на себя, но в полную нелепость. Жаверу стало дурно, всю ночь он провёл на диване в гостиной Вальжана и Козетты. Его завернули в одеяло, поили водой и вином, а теперь поставили на стол рядом тарелку с бульоном. Наверное, он слишком много себе надумал — Вальжан не способен осознать глубины происходящего, из него вышел бы плохой судья, слишком снисходительный, слишком безразличный к закону. Нужно было идти к реке, а не к нему. Но уже поздно. Сквозь тяжёлые шторы пробивались лучи утреннего солнца. Слышалось пение птиц и вопли вчерашних мальчишек. Жавер осторожно вытащил руку из-под одеяла и поправил криво лежащие складки. Над тарелкой бульона поднимался пар и пахло невыносимо, но — Жавер сжал губы — он не будет участвовать в этой нелепой идиллии. Вальжан сидел рядом и смотрел в окно, как будто дожидаясь чего-то. А потом заговорил: — Что вам от меня нужно? Вы ночью бредили. Говорили, что должны умереть. Что я должен судить и приговорить вас. Это был бред, и я отказываюсь слушать этот бред дальше. — Я хотел казнить себя. Но потом подумал… — Жавер, помолчите, — отмахнулся Вальжан. — Я не убил вас один раз. Думаете, теперь я хочу наверстать упущенное? — Я не знаю, чего вы хотите, но… — С удовольствием поддержу разговор на любую другую тему. — Вы командуете!.. — Да. Вы передали мне это право, не так ли? Поэтому ни слова о суде. Вы сохранили счастье моей дочери. За это, если хотите, я снимаю с вас все обвинения. — С этими словами он, наконец, отвернулся от окна и посмотрел прямо на Жавера, в первый раз не хмурясь. — Все до одного. — Все… до одного? И Жавер бы предпочёл не понять, что это значит: все до одного. Разве может человек простить годы мучений — только за радостную улыбку дочери? Разве что — этот человек. — Да. А теперь ешьте. Я расспросил мальчишек на улице. Они сказали, что вы тут почти два дня провели на ногах. Неудивительно, что вам дурно стало. * Козетта согласилась отпустить «папиного друга» только к вечеру. И до вечера пришлось терпеть её щебетанье, её навязчивую заботу, разговоры с Вальжаном, от которых сводило зубы и начинало слишком скоро стучать сердце. Среди дня прискакал какой-то мальчишка и принёс записку, судя по всему, от того беспамятного юноши, потому что Козетта расцвела и убежала её читать, оставив отца наедине с «другом». — Вы счастливы с ней, — сказал Жавер зачем-то, едва они остались наедине. — Да. Она лучшее, что было в моей жизни. Эти слова укололи — если быть с собой честным — завистью. — Она выйдет замуж. — Да. — Глаза Вальжана потемнели. Что ж, поделом, не без злорадства подумал Жавер — и мгновенно раскаялся в этом злорадстве. — Мальчишка неудачный, — пожал плечами Жавер. — Вы могли бы запретить. — Но я не могу сделать её несчастной. Утомительная семейная идиллия грозила развалиться, со сменившим злорадство сожалением, думал Жавер, едва девчонка станет мадам Юноша-из-Канализации. И Вальжан, похоже, страдал от этого сильней, чем много лет назад на каторге. Потому что когда не знаешь счастья, терпеть боль и одиночество легче, чем когда знаешь его. Хотя кто такой Жавер, чтоб рассуждать о счастье не быть одиноким? — У вас освободится куча вечеров, не так ли? — Да. Был ещё один способ, мелькнула мысль. Один способ — наказать себя? Позволить себе немного радости? Жавер предпочёл сосредоточиться именно на наказании. Быть здесь, в этом доме, полном любви, быть посторонним этой любви — это ли не кара? И медленно проговорил: — Я буду заходить. Вальжан уставился на него, как будто не веря ушам: — Вам это не в радость, я полагаю. Губы Жавера нервно дёрнулись. — Отбывать наказание, — наставительно заявил он, — редко бывает в радость. Вальжан покачал головой и зачем-то усмехнулся: — Что ж, ваше дело, как назвать это. Заходите. Но вам придётся терпеть мои разговоры. — Я понимаю и готов. На прощание Вальжан зачем-то его обнял. И Жавер почувствовал, что против собственного желания всё же влип — как муха в паутину — в их семейную идиллию. И, хмурясь, качая головой, дрожа от внутреннего возмущения, улыбался, когда возвращался к себе домой.