***
Сехун смотрит на руль велосипеда и считает секунды. Лу Хань опаздывает ровно на полчаса. А это в идеале тысяча восемьдесят секунд. Но Сехун сбивается ещё на шестьсот второй. Лу Хань конечно не особо обычная девушка, но всё же девушка. А они всегда опаздывают. И Сехун понимает это, но всё равно продолжает считать секунды. - Эй, я немного опоздала, - Хань аккуратно слезает с велосипеда и щипает Сехуна за щёки. – Ты такой сладенький. - Куда поедем? – Сехун перехватывает руки Хань и невесомо касается губами запястья. - Увидишь, - шепчет Лу, хитро бегая глазками. Кататься на великах – весело. Кататься на великах с Хань – невероятно. Она заливисто смеётся, разводит ноги в стороны и едет почти без рук. Она путает тормоза, смешно чертыхается и уступает дорогу детям. Она останавливается возле летящих бабочек, поёт детские песенки и громко чихает, ссылаясь на цветущие вишни. Она стреляет глазками и пускает воздушные поцелуи прохожим мальчикам, а потом разится громким гоготом, когда очередной мальчишка застывает в ступоре. И этот гогот заполняет всю пустоту. Он похож на гром, что предвещает молнии. Да вот только молнии уже здесь – в серо-облачных глазах. Лу Хань ведь апрель. Иначе и быть не может. - Мы приехали, - Хань останавливается возле большого леса, о наличии которого Сехун ни сном, ни духом. Конечно, что может знать приезжий художник, который днями работает в кафешке? - Лес? – Се ставит велик на лапку и осматривается. – Я боюсь диких животных. - Вот же, - шипит Лу, паркуя свой велосипед. – Тебе почти двадцать. Мог бы и не трусить. Тем более ты ничего и не увидишь. На этих словах Хань вытягивает широкую ленту и завязывает Сехуну глаза. - Вот так, - приговаривает Лу, - ты только не бойся. - А если я споткнусь и упаду? - по-детски тянет Сехун и кусает губы. - Я тебя поймаю, - Хань обнимает его за плечи и проводит рукой по груди. – Слышишь? Где бы ты ни был, я всегда тебя поймаю. Хань ведёт Сехуна в глубь леса и шепчет ему китайские сказки о драконах, а Сехун слушает и полностью вверяет свою душу. Хань ведь поймает, она обещала. Дорога оказывается тернистой – ветки царапают ноги и впиваются в кожу. Но Сехун не жалуется. Ему лишь бы Лу. Ему лишь бы апрель. - Готов? – шепчет Хань, держа руки на повязке. Сехун утвердительно кивает, а Хань дёргает ленту вниз. И Сехун замирает, ведь перед ним целое поле одуванчиков. Оно похоже на белое облако с иногда пробивающимися жёлтым цветками - лучиками солнышка. - Смотри, - смеётся Хань и с разбегу прыгает прямо в поле, подымая за собой сотни парашютиков. Сехун заливисто смеётся, падает к Хань и целует её прямо в губы, пробуя одуванчики на вкус.***
- Будем варить одуванчиковый чай, - заявляет Хань, вручая Сехуну целую вязку. - Ты ведь не умеешь, - шепчет Се, но всё же ставит чайник. - Зато умеешь ты, - Хань сдувает парашютики и считает их в уме. – Это не сложнее мятного, отвечаю. И Сехун кивает, аккуратно измельчая одуванчики, и порывисто целует Хань в кончик носа. А потом ставит их настаиваться и вытягивает с духовки черничный пирог. - Ты уверена, что это вкусно? – Сехун с опаской смотрит на чайник с варевом и облизывает губы. - Не уверена, - Хань мотает головой, - но попробовать надо. - Тогда я пробую первым, - Сехун морщит нос, разрезая пирог на кусочки. Он берёт любимую кружку, наливает чай и вдыхает аромат, стараясь не чихнуть. Пахнет вроде сносно. - С Богом, - шепчет Лу и внимательно наблюдает за тем, как Сехун подносит кружку к губам и делает первый глоток. - Подай мне воды, - тихо просит Се, стараясь не скривится. – Он ужасен. Такой горький. - Не правильно пьёшь, - Хань поднимается на носочки и крепко целует Сехуна в губы. - Так ведь слаще? И Сехун проводит вечер, допивая ужаснейший одуванчиковый чай, приправленный самыми вкусными поцелуями.***
- Я уезжаю, - тихо шепчет Лу, сидя у Сехуна на коленях. - Надолго? – Се зарывается руками в огненно-рыжие косы, что отдалённо похожи на пламя. Ещё немного, и обожжёшься. - На три дня, - щебечет Лу и до боли закусывает губу. - Это недолго. Она целует Сехуна в щёку, проводя большим пальцем по маленькому шрамику. - Вот, - Хань протягивает ему несколько разноцветных конвертов, - маленькие письма. Чтобы не скучал. Напишешь мне ответы? - А куда я денусь? – Сехун сжимает письма и целует Хань в плечо. – Я ведь немножко влюблён в тебя.***
Хань уезжает, поэтому Сехун берёт руки канцелярский нож и вскрывает конверт с пометкой "воскресенье". "Эй, привет, я только вчера уехала. Ты ведь ещё не скучаешь, верно? Вот и не скучай. Лучше порисуй немного и выпей мятного чаю. И ещё насобирай мне одуванчиков. Они скоро отойдут, я знаю. Совсем не скучаю. Лу Хань." Се с улыбкой берёт ручку и пишет на обороте:Эй, привет, ты вот только уехала. Не скучаю, право. Чего мне скучать? Просто мне совсем не рисуется. А чай мятный закончился. Придётся пить одуванчиковый. Но без тебя не то. Ты возвращайся, ладно? Не скучаю ещё сильнее. О Сехун.
Сегодня понедельник, поэтому Сехун распечатывает новый конверт. "Привет, Се. Теперь скучай. Теперь уже можно. Как ты там? Не пей одуванчикового чаю, он горький. Не пей без меня, ладно? Тут душно. Мне здесь нравится. Можно носить сарафаны и не боятся промокнуть. Совсем-совсем скучаю. Лу Хань." Сехун хмыкает и принимается за ответ:Привет, Лу. Я вот скучаю. Обещал не скучать, но скучал ещё вчера. Просто не признался. Чай не пью – горький. Без тебя горький. Тут зябко. Мне без тебя не нравится. Я скучаю по твоим сарафанам. Возвращайся. О Сехун.
Сегодня вторник, ровно две недели, как они с Хань знакомы. И Сехун спешит открыть конверт так, что немного задевает палец ножом. "Привет. Тут море такое лазурное, что прям пенится. Так и просит скинуть сарафан и с разбегу туда, прямо к чайкам. Мне здесь так уютно. Море ведь не просто так. Ты ведь знаешь? Но здесь нет тебя. И того чая. Не пей больше чай. И не скучай. Я не вернусь. Твой апрель." Сехун глотает слёзы и пишет на обороте, пачкая лист каплями крови:Привет. Я не верю. Не верю, слышишь? Ни единому слову. Море пустое. Важно лишь поле из белых одуванчиков. Важны лишь разноцветные сарафаны. Важен лишь до чёртиков невкусный чай. Чёрт, я пью его литрами. И скучаю. Молю, возвращайся. Твой ливень.
Сехун чувствует, что падает и его никто не ловит.