Красные Нитки Моей Куклы

Я решил спуститься в подземку. Я сто лет там не был — я не люблю метро. Мне страшно быть так глубоко под землёй, закутанным в кучу металла и электричества. Но сегодня у меня такое настроение. Хочется напряжения. Вагон, людей не очень много — чуть позже полудня. Сажусь на сидение, между спящей девушкой и мрачным пожилым мужчиной. Станции, станции, веретено, я думаю ни о чём. Постепенно вагончик наполняется людьми, и я вдруг замечаю парня, сидящего напротив меня. Он... Мне захотелось смотреть на него долго-долго. Что-то в нём показалось мне... Необыкновенным. Он сидит, опустив голову, спрятав глаза за выбеленной рваной чёлкой, уши закрыты огромными наушниками. Тяжёлые ботинки, кожаная куртка с кучей ремней — локти упёрты в колени и... Я понял, что рядом с ним никто не садится. Хотя уже тесновато, а всё равно — места рядом с ним свободны. И люди словно боятся приближаться. Словно чувствуют в нём что-то пугающее. Я это почувствовал тоже, только не испугался. Я поеду с ним до конца, пойду за ним, я понимаю, что не могу с ним расстаться так просто. Снова станции, людей становится всё меньше, а он всё сидит, поза не меняется и от него правда веет чем-то.. Чужим. Понимаю, что уже совсем неприлично на него пялюсь, а он вдруг вздрагивает и поднимает на меня глаза. Огромные. Стеклянные. Бездонные. Сумасшедшие. В этот миг стало тихо и поезд продирается сквозь тоннель со скоростью улитки. Он смотрит на меня, смотрит в меня, в самое глубокое "я", я покрываюсь льдом, оттаиваю и срываюсь со своего места, не успев понять, что делаю. Толкаю какого-то мужчину, подлетаю к нему, наклоняюсь к самому лицу. — Пойдём? Со мной. И протягиваю руку. Он смотрит так, словно не видит. Словно не понимает. Я вдруг понял, что в его наушниках не играет музыка. Словно он не умеет слушать музыку. Потом медленно переводит взгляд на мою протянутую и чуть дрожащую ладонь. И снова на меня. Уже немного более осознанно. Я жду. Жду. Чувствую себя идиотом, но не могу, я не могу остаться без него. — Пойдём. Он смотрит в последний раз, не берёт мою руку, просто встаёт. Поезд подъезжает к станции, открываются двери и мы выходим на платформу. И тут я понимаю, что не знаю, что делать. Он стоит за мной, станция совершенно пустая и, я знаю — это из-за него. — Погуляем? Он молчит и просто идёт к эскалатору. Жмурюсь от этого огромного, что он источает, и иду за ним. — Меня Кибом зовут. А тебя? Поворачивается на ходу, медленно, и словно он вообще ничего не чувствует. Кивает. И идёт дальше. — У тебя есть имя? Кивает вопросительно, а лицо не меняется. У меня появляется догадка. — Ты умеешь разговаривать? Кивает теперь неопределённо — то ли да, то ли нет. Чёрт, да что с ним такое?! А потом я потерял время — выронил где-то на очередной улочке, по которым мы шли. Потерял совсем, пропажу обнаружил когда почти стемнело. За всё это время произошло только две вещи: он так и не произнёс ни слова и... я влюбился. Совсем не так, как влюбляются в семнадцать, совсем не так, как я хотел влюбиться и в парня. В сумасшедшего, немого парня с пустыми глазами и белой чёлкой. Я даже не побоялся взять его за руку. Он не был против, ему не понравилось — ему было всё равно. Не грустно, не агрессивно — просто так. Я силился себя понять — что в нём такого, что эта самая Красная Нитка связала наши руки? Потому что она связала. Он больше не отпустит моей руки, я знаю. *** Прошло сорок четыре дня с тех пор, как я его встретил. Каждый день мы топчем этот город, я треплюсь о чём попало, люблю его до спазмов в животе, а он молчит. — Я люблю тебя. Мы стоим у фонтана, уже май, я уже привык, что рядом с нами не бывает людей. — Я люблю тебя. Я сказал это, наконец сказал, потому что... Потому что не уверен, что он поймёт. — Что это значит? я вздрогнул и чуть не упал — ноги подогнулись. Я услышал его голос. Наконец услышал его голос. Чуть хрипловатый от долгого молчания. Дурацкий, тёплый. Механический немного. Я с трудом заставил себя говорить. — Как... В смысле — что? — Что такое "я люблю тебя"? — И склоняет голову на бок, то ли по-птичьи, то ли кукольно. А я потерялся. — Это значит... Что я хочу быть с тобой. — Ты есть. Я у тебя есть. — Я хочу держать тебя за руку. Он молча кивнул на наши сцепленные руки. — Как тебя зовут? — Как хочешь. У меня нет имени. — Как так? — Голова кружится, его космос, пугающий окружающих, становится слишком плотным. — Джонг. Джонгхён. Дурацкое? — И никаких эмоций. Словно кто-то сказал ему, что имя некрасивое, и он просто принял это к сведению. — Хорошее. Твоё. — Я попытался улыбнуться. — Любовь, это когда вот тут щемит. Я положил ладонь на его грудь, но он дёрнулся, увернулся, и я впервые в жизни увидел в его глазах подобие тени страха. — Не трогай меня. Не прикасайся, мне не хочется. *** Прошло ещё сорок четыре дня, теперь я вижу эту красную нить постоянно, она немного натирает мизинец, Джонг говорит всё больше, учится эмоциям. Я так и не понял, что в нём так пугает. Почему он такой... Не живой. Я люблю его. Люблю его до собственного безумия, до тихих истерик, до головной боли. Я люблю его так, словно всю жизнь ждал этого чувства и теперь получил сполна. Он разрешает, он теперь умеет улыбаться. Мы живём в комнате под самой крышей. Он любит молоко и крепкий чай. Он всё пытает меня, что значит любить. Уже конец лета, жара страшная, а я ни разу не видел его с короткими рукавами или в шортах. — Почему ты прячешь своё тело? Он снова напугался, иногда он пугается моих вопросов о нём. — Почему? Мы ещё не разу не целовались. Я хочу, чтобы он сам меня поцеловал. Он молчит час и сверлит меня глазами. — У меня нет сердца. — Не смеши меня, у тебя отличное сердце. Я не мог полюбить бессердечного человека. — Я не человек. У меня нет сердца, понимаешь? У тебя нет делового костюма, а у меня — сердца. Его голос стал чуть громче, чуть живее. Чуточку. — Я не прошу любить меня. Я счастлив, потому что ты со мной. Но не говори таких ужасных слов. Впервые за время нашего знакомства его космос меня напугал. Я вдруг понял всех людей. А он вдруг зажмурился и принялся разматывать свой гигантский шарф. — Обещай, что досмотришь. И ничего не скажешь, просто уйдёшь. Я не посмел ничего ответить. Шарф упал на пол, потом и рубашка, за ней — тишка и, наконец, майка. Мне пришлось зажать рот ладонью, чтобы не закричать. Я сполз по стене на пол и понял, что не смогу оторвать глаз. Плечи, локти, грудная клетка, живот — всё прошито грубыми шерстяными нитками. Красными. И кожа на каждом кусочке немного разного цвета. Словно панно. Словно... — Кукла. Я кукла. Смотри. Он убрал руку от середины груди и я увидел розовое уродливое пятно. Шрам. Большой, кривой, словно от кислоты. Глаза защипало от слёз. — Оно было. Наверное, было. Но я лёг спать, спал долго и проснулся вот таким. Нитки чешутся, иногда рвуться и приходится штопать. — Жалобно. — А там — пустота. Мне кажется, я могу предствить это чувство, когда там щемит. Но я не могу любить. Не могу. Прости меня... — Дурак?.. Я не хочу знать, как это возможно, кто с ним это сделал, и что он есть. Я люблю его. Я встал, обнял его, такого почти_живого сейчас, почти_напуганного, почти_ человека. — Любить можно и без сердца. Люби меня, пожалуйста. Люби. Посмотри, мы связаны твоими нитками. Я показал ему свой мизинец, мы вместе проследили нитку, уходящую в его предплечие. Он закрывал глаза, шептал что-то на чужом языке, почти улыбался и хотел слёз. У него нет слёз, я отдавал свои, когда целовал каждую дырочку, каждую ссадинку от грубой шерсти, называл его по имени, молился богам в которых не верю, чтобы проснуться и понять, что это кошмар. Обнять своего Джонга, счастливого, живого. Слушать его пульс. Слушать его пульс. Мне всего семнадцать, я люблю куклу, сшитую из обрывков чужих жизней. Он старается любить меня без сердца, а это много сложнее, чем слушать глухому. Я стараюсь помогать, не сойти с ума, быть с ним, любимым, моим, родным. — Что будет, если распустить нитки? — Я развалюсь. Я пробовал, тебе придётся меня сшить, и я снова буду с тобой. "Я" вот тут. — Он показал на свой лоб. — В голове. Мне так кажется. — Нет. Я хочу их распустить. Теперь он ходит по дому в майках, любит мёрзнуть, чтобы греться. Хотя ничего не чувствует. У него всегда холодные руки. Я люблю его. Я беру одну нитку, целую его прохладные губы — плюю на свои мечты — и дёргаю. Он вздрагивает и смотрит во все глаза. — Это называется "больно". — Я не могу не улыбаться. — Надо потерпеть. — Мне не нравится "больно". — Да. Это противное чувство, но это чувство. Я дёргаю нитку за ниткой, он дрожит, пугается, жалуется, я жду когда пойдёт кровь, потому что у Людей есть кровь, я знаю, у него тоже появится. И она появляется, через его дрожь и кучку шерстяных обрывков у кровати. Самая красивая, боязливая крохотная капелька, у позвоночника чуть ниже рёбер. — Беги. Беги, слышишь. — Шепчу этой капельке и глаза снова чешутся. И целую там, рядышком. Шов за швом, шрам за шрамом. — Что это? — Это моя нежность. — Это похоже на "больно". Он держит на животе, позволяет мне рвать нитки, он не разваливается, он оживает. Оживает. — У меня что-то из глаз течёт. — Паника. Боже, как прекрасна паника в его голосе! — Это слёзы. Помнишь, ты хотел. Это слёзы. Люди умеют плакать. Я вынимаю все нитки, сцеловываю капельки крови, кожа его розовеет у дырочек, он становится тёплым, его пробивает жар, он дрожит и терпит. Терпит. Ради меня. Я вынимаю последнюю и наматываю на его мизинец. — Я люблю тебя. Он молчит, смотрит в потолок и вдруг, сжавшись в комок, начинает тихо выть. — Бьётся... Бьётся! Ки, что это? Что со мной?! А я обнимаю его, любимого, ЖИВОГО, напуганного, обнимаю и прижимаюсь ухом к его спине. Тук-тук. Тук-тук. тук-тук. Бьётся. Нервное, живое, настоящее. И его космос, тот, который всегда его окружал, принимает меня. Теперь мы оба станем невидимками для всего мира и я бесконечно буду слушать его пульс. — Я, кажется, понял, что значит "я люблю тебя". И он улыбается в первый раз. OWARI