(не) параллельные

Мишель (больше) не хватит. Не хватит терпения на его долгий путь под названием «восстановление» с громким шёпотом в спину «ужасные последствия» и лучезарной улыбкой с «это просто чудо остаться живым после такой аварии». Не хватит на каждый взгляд мимо и полное непонимание в (всё ещё родных) голубых глазах, когда она называют слово — словно шифр — воспоминание. Не хватит на «я не могу», «я не знаю», «думаю, что это (не) так» вместо привычного «конечно, буфера». Не хватит на сладко-звучное «люблю» вместо привычного разочарованного «я так ненавижу его, так люблю, несмотря ни на что», когда он трахает очередную Эбигейл Шток. Мишель не хватит. Мишель не хватит на его травмы, на его сдвинутое в сторону сознание, на отсутствие памяти — на все те длинные слова, что неровным почерком (так, что едва разберёшь) вписаны в строку «диагноз». Мишель не хватит на его скромную улыбку, на страхи, что плодятся в голове и отсутствие маниакального желания быть первым; не хватит на отсутствие извечного управления, сопровождающегося обольстительной улыбкой, и жестоких игр, вроде измен прямо на глазах, преследуемых ангельским взглядом невиновного — на нового Тони, у которого трясутся руки и нет целей в жизни (кроме как вспомнить, кто я, вспомнить, зачем я — просто вспомнить). Мишель уверена, что её не хватит. Мишель боится нового Тони гораздо больше старого. Тот Тони был манипулятором и вовсе не ангелом, даже наоборот — дьяволом, но Мишель боится до трясущихся коленок и вечного заламывания рук, когда из его палаты кто-то выходит, и она в щель замечает (не) её Стонема. Мишель думает, что её не хватит — Мишель боится увидеть неузнавание, боится увидеть, как её (практически) идеальная жизнь рушится, когда главная её часть становится неисправной. Тони во всех чёртовых смыслах неисправен. Тони не насмешничает, не называет её «буфера» и не стремится оценивать симметричность груди — Тони что-то мямлит под нос, опускает взгляд вниз и боится сказать ей «нет» на горькое с надёждой «ты помнишь, Тони?». С Тони нужно ходить за руку, помогать застёгивать одежду и говорить «ты справишься», словно у самой не отпускаются руки. На Тони нельзя кричать, нельзя срываться до боли в горле, проклиная и его, и ту улицу, и весь чёртов мир — Тони можно лишь обнимать по-дружески, хлопать по плечу и говорить «ты справишься, я верю». Мишель знает, что её не хватит. На жалкие объятья, милые хождения по городу, держась за ручку, и на искреннюю веру. В Мишель нет веры, нет надежды — лишь страхи в кошмарах с очаровательной ухмылкой на губах и пачка сигарет, как обезболивающее. Мишель не хватает. Не для Тони, нет. Мишель не хватает для Сида, у которого всё тоже откровенно хреново — он, как и она, так и не смиряется с мыслью об их поломанном друге. Мишель не хватает. Мишель избегает Тони круглые сутки, проводит время исключительно наедине с собой и бутылкой виски — так легче справиться с проблемами. Мишель не ходит на вечеринки, не подводит глаза чёрным карандашом и не подбирает яркое платье с кучей блёсток — Мишель не для кого стараться. Мишель не срывается, не бьёт мебель и не льёт слёзы на коленях у матери — Мишель знает о бесполезности собственных действий, знает, что истерики ничего не изменят, ни прошлое, ни настоящее. Мишель находит что-то вроде успокоения в объятьях Сида (что по ночам шепчет «Кэсси», перебирая её волосы), в сексе с Сидом и в пьянке с Сидом — Сид не заменяет Тони (Тони не подвергается замене), лишь помогает забивать на боль, разрывающую грудную клетку, словно по расписанию. Мишель не хватает. Она пропускает всё самое страшное и встречается с более-менее (но всё ещё не тем) нормальным Тони, когда пробирается с Сидом сквозь толпу. Тони — (не) её чёртов мудак Стонем — смотрит на них дико, ненормально и говорит, что это неправильно, когда Тони из прошлого лишь ухмыльнулся бы криво, а затем незамысловато вернул бы её назад, выставляя виноватыми всех, кроме себя — Стонем — мудак, по крайней мере, был. В конце концов, Мишель снова остаётся рядом, по-щенячьи верно и мелодраматично (учись, Эффи — драма без размазанных по щекам теней и обета молчания). Мишель учится понимать Тони заново, как он — управлять своими руками. Мишель учится привыкать к разговорам по душам, к «давай помогу донести сумку», к хилой помощи с уроками — Тони не виноват, Тони старается больше её, просто много материала пропущено, а много забыто. Мишель учится вежливо улыбаться, когда он открывает дверцу машины, целовать исключительно в щёку (не давить на больное) и повторять «я верю», выдавливая «люблю» вместо «хочу». Мишель учится быстро — отвыкает от секса, от поцелуев взасос у всех на глазах и восторженно-завистливых «Тони» от очередной версии Эбигейл. Мишель поздно осознаёт, что опаздывает на месяц-другой — белый конверт в руках с оценками становится их судьёй. Мишель не знает, кто их них истец, а кто подсудимый, но в суде выигрывают оба, получая четвёрки с пятёрками, проигрывая в жизни — девятьсот миль — хорошее расстояние. Мишель бесится, потому что Стонем больше ничего не решает — он словно безвольная кукла следует за ней (но не в университет). Мишель бесится, потому что они вечно немного не дотягивают до идеальных отношений, обрываясь на полуслове, не дотягивая до заветной точки слова два-три (приезжай ко мне/уезжай со мной/останься здесь/будь рядом). Они словно (не) параллельные прямые, которые Мишель выводит на математике мелом — рука трясётся по грёбанной привычке, линия съезжает на чёртовы миллиметры, и Мишель, чертыхаясь, бьёт по доске рукой, пачкая белым пальцы. Они (словно всё те же (не) параллельные прямые, выведенные на доске) обязаны встретиться из-за трясущейся от нервов руки. Доски не хватает до точки пересечения — обязаны встретиться без точных координат, без точной даты и места, без всего — просто обязаны. В следующей жизни, думает Мишель, и хлопает дверцей, называя адрес таксисту, взрываясь громким «блять», когда ремешок сумки застревает меж дверью.