Цена ненависти

Кларисса Моргенштерн, 10 ноября, 09:00 С момента откровений в пещере во мне начала разливаться тихая ноющая пустота. Такое впечатление, будто ты пытаешься ухватиться за ниточку чего-то важного, но это что-то неуловимо ускользает, оставляя после себя пустое место. Я чувствовала, будто у меня отняли что-то важное. Жар отступил, теперь я чувствовала окоченение, холод. Я чувствовала, как Изабель перекинула мое безвольное тело через седло, как привязала, могла чувствовать глубокое дыхание лошади под собой, руку Изабель, будто клещами вцепившуюся в мое плечо, будто я в таком состоянии могла куда-то сбежать. До этого момента я чувствовала себя частью чего-то вечного, частью целого, а теперь у меня отняли это. И я чувствовала себя совсем другим человеком: это было не лучше и не хуже, я была просто другой. Та Кларисса, что была на моем месте еще с утра, ни за что бы не стала выдавать себя. Нынешняя я была другой. Почему-то я не испытывала злости на Изабель, мне было стыдно перед ней за то, что я предала ее доверие. А ведь никогда не чувствовала себя никому обязанной, кроме отца и брата. Брат! Джонатан! Я впервые обратила внимание, что моя печать не пульсирует даже сейчас, когда я потихоньку обретала ясность ума. Такое впечатление, будто поперек рисунка прошла ледяная косая линия, разорвавшая целостность печати и лишившая меня связи с Джонатаном. Что происходит? Я панически пыталась в мыслях прощупать эмоциональный фон брата, его физическое состояние, но натыкалась лишь на пустоту. Шрамы на спине слегка свербило, с этим все было в порядке: почему же тогда я не чувствовала печати? Прикрыв глаза, я сама не заметила, как начала уходить в себя. Я слышала многое из того, что происходило. Мой слух уловил момент, когда вокруг появился гул сотни голосов, когда мы въехали в Аликанте. Копыта лошади, которая меня везла, громко клацали по мокрым после дождя камням: этот звук я узнаю всегда. А дальше меня окружили встревоженные голоса. - Что произошло? - ахнула Джослин. - Изабель, где вы были? - С этим после разберемся, - оборвал мою мать Джейс. Судя по голосу, он был в бешенстве. - Изабель, объясни, какого дьявола ты связала Клэр. Путы на моих запястьях ослабли и теплые пальцы Джейса осторожно размяли мою кожу, разгоняя кровь и мурашки. - Ты не можешь снять с нее веревок, - резкий голос Изабель неприятно резанул по слуху. - Да ну? - по тону Джейса было понятно, что он усмехается. - Гляди-ка: могу! С моих лодыжек спали последние путы и Джейс уверенно снял меня с лошади, ухватившись за ноги, и ловко поймал. Я чувствовала онемение в теле, моя голова откинулась на его предплечье. От Джейса пахло его одеколоном. Этот запах был чем-то похож на новый одеколон Себастьяна... Мысль о брате причинила боль. Как покажусь ему на глаза, зная, что не сумела защитить величайший дар - нашу печать? Я привыкла, что у нас одна жизнь на двоих. Он привык. Мы так отчаянно цеплялись друг за друга, что просто не могли бы жить разделенными, даже если бы наши комнаты были рядом. Быть одним целым и спать в одной постели - это не то же самое. Он - моя частичка. Я не хочу его терять в любом случае. Тепло. Уверенный стук чужих сапог по паркету: меня несли через дом. - Она шпионка Валентина, - не отставала Изабель. - Это серьезное обвинение, - ответил откуда-то сбоку Алек. - Конечно, Клэр не подарок, но, Из, ты не можешь вредить ей каждый раз, когда она делает что-то не так, да еще и говорить про нее такое. - Ты мой брат, - не поверила ушам Изабель. - И веришь не мне, а ей? Алек, мы знаем ее меньше месяца. После ее появления на нас стали обрушиваться атаки Валентина, похитили Чашу - тебе не кажется это странным? - Конечно, - язвительно ответил Джейс. - Только вот незадача: Брат Иеремия излазил ее память вдоль и поперек. Хм, думаешь, он бы не придал значения тому факту, что она шпионит на Валентина? Он картинно задумался: - Не думаю, что он привык игнорировать подобное. А, нет, постой-ка. Возможно, он ничего не нашел, поскольку ты ошиблась? - Я не ошиблась, Джейс! У меня есть доказательства. - В самом деле? - в его холодном недоверчивом голосе не сквозило ни капли доверия к сестре. Будто сквозь вату я слышала голоса Микаэллы и Макса, которые желали узнать, что происходит, однако в комнату их не пустили: хлопнула дверь, отсекая голоса Маризы, Роберта и детей. Я попыталась разлепить тяжелые веки, но усталость накатывала волнами. Ощущаю под футболкой тело Джейса, прижатое к моему. Хотела бы поднять руки и дотронуться до него, почувствовать нитевидное биение пульса под пальцами. Теперь я даже благодарна, что нахожусь в беспомощном состоянии и не могу пошевелиться: было бы унизительно, если бы я не смогла совладать с собой, ведь Джейс заявил, что мы не встречаемся. Да и Изабель возмутится: после того, что она узнала про меня, я автоматически отодвигаюсь в самый низ списка возможных претенденток на место рядом с ее братом, как бы цинично это ни звучало. Два быстрых уверенных шага к кровати, которые я почувствовала по легкой тряске. Шуршание откинутых одеял, чувствую оголенными участками тела прохладное постельное белье. - Что ты делаешь? - встревожился Алек, когда Джейс стянул с меня промокшую тряпку, некогда бывшую моей рубашкой: куртку я потеряла, когда нырнула, поскольку та меня тянула на дно и мешала плыть. - Она упала в ледяную воду, - раздраженно ответил Джейс. - Надо согреть Клэр, а мокрые шмотки этому не очень-то способствуют. - Опасаешься воспаления легких? - презрительно спросила Изабель. - Это потому что руны исцеления не подействуют на нее? - догадался Алек. Раздался тихий скрип: Лайтвуд опустился на стул возле письменного стола. - Бинго, - раздраженно ответил Джейс, быстрым движением скидывая с меня сапоги. Из них на пол полилась вода. Действие Алека подтолкнуло Изабель к чему-то: я не поняла, что она делает. Девушка торопливо переместилась к столу, начала чем-то греметь, потом принялась открывать пустой шкаф. - Отойди. От. Ее. Вещей, - прорычал Джейс, обернувшись к сестре. - Клэр не разрешала тебе лазать по ее комнате. - Действительно, Из, - вяло поддержал брата Алек. - Это перебор. Не стоит нервничать. В любом случае, Клэр вон она лежит, и никуда не денется. Дай ей прийти в себя прежде. - Не повышай на меня голоса, - огрызнулась девушка. - Потом будет суп с котом. У нас нет времени. В любом случае, если ей нечего скрывать, она разрешит мне осмотреть ее вещи. - Ты в этом так уверена? - пробормотал Алек. - Да, - отрезала Изабель. - В любом случае, ее нижнее белье вы, мальчики, уже видели. - Отойди от чемоданов, - сухо произнес Джейс. - Я не шучу. В любом случае, она там ничего не найдет. Я уничтожаю все улики сразу после получения: письма сжигаю, флаконы с лекарствами выбрасываю. Темнота то появлялась, то исчезала. Постоянно погружаясь в горящую темноту, я теряла возможность связно мыслить, и мысли мои пустяковые ползли ленивыми улитками внутри черепушки. Я несколько раз приходила в себя и видела перед собой потолок комнаты, и быстро вновь теряла связь с миром. - Изабель, я начинаю сомневаться, есть ли у тебя вообще доказательства вины Клэр. - Мама, верь мне. Я просто хочу видеть лицо этой предательницы в момент, когда все вскроется, - произнесла Изабель, мстительно растягивая слова. - Сейчас не время для театральных постановок. Скажи, что ты узнала. - Терпение, мама. Я окончательно проснулась темно-синей ночью: внезапно вынырнула головой из потных одеял и простыней, тяжело дыша и оглядывая комнату, освещенную бледной луной. Мои волосы ласково перебирали тонкие пальцы брата и я с тихим стоном зажала его ладонь между плечом и щекой, потерлась о его сильную руку, стремясь ощутить его и понять, что это не сон. Знакомый аромат осени не спутать ни с чем: это Джонатан. Раздался тихий смешок. Я подняла взгляд наверх, встречаясь с ониксовыми глазами брата, темнеющими на фоне этой синеватой тьмы. Словно мы вдруг перенеслись на дно морских глубин, и за стеклом - не ноябрьская ночь, а толщи синей воды. Ветерок пошевелил занавески, врываясь в комнату и приятно охладив взмокшую кожу, отогнал наваждение. - Я... - пытаюсь что-то сказать, но он отрицательно качает головой и, наклонившись, подхватывает меня с такой легкостью и осторожностью, словно я - вырезанная из бумаги кукла. - Ты снова собрала на себя все неприятности, - шепчет он. Вспомнив то, из-за чего я больше всего беспокоилась, тяну к нему руки и торопливо дрожащими пальцами расстегиваю одну пуговицу за другой, оголяя ключицы. Сминаю материал, отодвигая в сторону, пока наконец не вижу его печать. Она не пульсирует, просто покраснела, будто светится изнутри. Кажется, словно внутри моего брата пылает адский огонь, только ярко-красного цвета. И печать аккуратно надрезана точным движением, словно скальпелем. Несколько тонких линий вязи разорваны между собой, витиеватые соединения нарушены. Я испуганно посмотрела на брата, ища на его лице любые признаки того, что он меня разлюбил. Наша связь нарушена, мы больше не единое целое - тогда почему же его взгляд вначале светился облегчением от того, что я в порядке, а теперь демонстрирует мне вожделение? - Печать не действует, - одними губами произнесла я. В тот момент, когда я прыгнула в ледяную воду, в другом конце Идриса что-то произошло. Кто-то разрезал печать брата, лишив меня самого дорогого. Ненавижу. Тонкие губы брата скрасила усмешка и он процитировал так тихо, что, не вслушайся я в его беззвучные слова, могло бы показаться, что это шелест листвы за окном: - «Я сплю, а сердце мое бодрствует». В любом состоянии я принадлежу тебе, хочешь ты этого или нет. Я задохнулась, а он продолжил: - Разрыв связи временный. Скоро все срастется. Поверь мне, я тоже скучаю по единству. Даже ясности ума и контроля сознания от воздействия демонической крови недостаточно, чтобы отказаться от дара Лилит. От нас с тобой. Я хотела сказать ему, что нет "нас с тобой", есть "брат и сестра", есть соратники, но он замолчал и по выражению лица брата я поняла, что устраивать разъяснения здесь - не лучшая идея. Тем временем тень в углу шевельнулась и я со свистом втянула воздух в себя, не сразу поняв, что это Микаэлла с моими сумками. В комнате снова было пусто, все мои вещи собраны. Мы не оставляем ничего, что когда-либо принадлежало мне. Она вышла из темноты и скрутила мой матрас вместе с одеялом и подушками в своеобразный "рулет", взяла под мышку и направилась к окну. Секунда - она на подоконнике. Следующая секунда - ее следящий браслет, работающий на ведьмином огне, со стуком падает на пол, и ее уже нет. Брат сбросил с худых плеч пальто и, закутав меня в него, покрепче обхватил. Я совсем слабая после болезни и разрыва нашей связи, а он сильный, как всегда: изящно приземляется и идет вперед. Он всегда легче переносил нашу разлуку, не то что я. Я вспомнила, как в первый раз, когда отец отправил его на задание, я вся обрыдалась и отказывалась покидать его постель. Так и лежала, вдыхая его запах, пока Джонатан не вернулся и как был, в боевом облачении, прилег рядом со мной. Помню, тогда он был совсем еще худенький и латы были ему велики. Я взглянула на брата. Серебристо-белые волосы были окрашены лунным светом и казались сверкающе-белыми, а кожа будто светилась изнутри. На этом фоне выразительными тоннелями выделялись обсидиановые глаза брата: такие темные, что, когда долго в них смотришь, кажется, будто падаешь в пустоту и зацепиться в полете не за что. - Что? - поймал он меня на подглядывании, а глаза искрились смехом. Давно он не был в таком хорошем расположении духа. - Как ты меня вынес? Меня должны были охранять. - Тебя и охраняли. Я, - пожал он плечами. В этом было что-то забавное. Вот удивятся Лайтвуды, когда узнают, что пленница испарилась вместе с часовым! - Я и забыла, что тебе доверяют. - Скоро перестанут: как только обнаружат нашу пропажу, - брат остановился. Мика безмолвно замерла рядом, нагруженная тяжелыми вещами, но я различила висящие на ее поясе ощетинившиеся крюки. Они поблескивали чистой сталью в свете луны, как седые пряди ее волос в рыжевато-каштановой гриве. Тихое ржанье из темноты я узнаю всегда. Моя лошадь Тень почуяла присутствие хозяйки. Сколько крови мне попортила эта чертовка, прежде чем я вышколила ее! Брат посадил меня впереди, сам сел сзади, пропустив руки по бокам от меня так, чтобы я не упала. Тень слушалась его лучше, чем меня. Брат всегда ладил с лошадьми, воронами и прочими животными отца. Я покрутила голову и обнаружила Мику в седле незнакомого темно-рыжего скакуна. Она ухмыльнулась, поймав мой взгляд светло-голубыми, почти белыми глазами, и продемонстрировала торжествующую улыбку. **** Поместье вынырнуло из-за деревьев. Оно белой глыбой возвышалось на фоне темного неба, и лишь черные шпили крыши сливались с темной синевой. Мы прошли защитный барьер, как всегда, не почувствовав его: оно за годы нашего пребывания внутри подстроилось под нас с братом, отца и Тэмми, да под ныне покойного доктора. А вот Микаэлле пришлось трудно: она заметно побледнела, и мне даже показалось, что у нее сейчас будет инфаркт. Но что самое странное - я за нее испугалась. Реально. До жути. От мысли, что Мика умрет, мне тоже как-то поплохело: я испытывала за нее почти тот же страх, что испытывала за отца и брата. Я дернулась в ее сторону, намереваясь поддержать, но брат пресек это движение, велев мне сидеть смирно. Мы никогда не снисходим до обычных членов Круга. Наше положение всегда было особым, мы - семья Моргенштернов. И нас никогда не волновало, что наша победа омывается в чужой крови. Разница была лишь в том, что на нас с Джонатаном был тяжкий груз ответственности и страдали от побоев и демонической крови мы намного дольше них. Мы не пускали членов Круга в наши комфортные убежища, они ютились в тесных конурах, в развалинах, где зачастую не было не только отопления в зиму, но и недырявых стен. Дело даже не в жадности: просто отец не хотел им показывать, как можно пройти через барьер без представителей семьи Моргенштерн. Их новорожденные постоянно кашляли и выживали только за счет рун, которые им начинали наносить слишком рано. Чрезмерная нагрузка на тело через руны плюс использование магии крови - это подкашивало любое здоровье. В том числе и здоровье Микаэллы. Отец был прав: человечность - это плохо для меня. Я не должна думать о маленькой девочке, которая безмолвно присутствует рядом, пусть даже мы на какое-то время стали семьей. Я не должна также думать о матери, и тем более мне не следует желать возвращения к Джейсу. Человечность слишком тяжела для меня. Мне придется пожертвовать собой, зато я буду уверена, что в любом случае не предам отца и брата. Гравий разлетался во все стороны из-под копыт, и вот мы уже на месте, и брат, спрыгнув с седла, протягивает мне руки. Я знаю, что он поймает меня в любом случае. Это уже превратилось у нас в игру: свешиваю обе ноги в одну сторону и просто падаю на Джонатана. Он не дает мне шлепнуться на землю. Я буквально врезаюсь в его объятия, чувствуя, что мои ступни находятся в висячем положении: не достаю до земли. Запах осени, лимона и свежей мяты окружает меня. Мы дома. Я дома, прижимаю к себе Джонатана. Если бы не мысли о Джейсе... Не могу перестать думать, как бы он отреагировал на поместье. Понравилось ли бы ему место, где я выросла, темные чистые коридоры, по которым бегала, высокие своды холла, звук по которым стремительно несся ввысь? Здесь не было ни единого яркого пятна. Кругом светлый камень: он крепче древесины. Пейзажей на стенах никогда не было, зато напротив входа на полу в холле выложен гигантский герб Моргенштернов. От герба ввысь изгибаются две боковые лестницы на второй этаж, а посередине, под перилам балкона второго этажа, висит древний герб: тот же, символ нашего дома. Таким образом, от входной двери в прихожей куда бы не упал твой взгляд - на пол или на лестницы - ты всегда в первую очередь заметишь наш герб. Задумка архитектора. На потолке, правда, герба нет, но потолок из прихожей не виден из-за низкого свода арки прихожей. Брат поставил меня на ноги перед входной дверью и пропустил меня вперед. Мика вошла последней, неся на себе тюки. Если бы Тэмми была дома, она встретила бы нас в прихожей и забрала вещи. Непривычно вместо нее видеть отца, ожидающего нас на балконе, аккурат над гербом. Как всегда элегантен, как всегда в костюме, как всегда, отец был невозмутим. Его темный взгляд изучил нас, как только мы вошли, и остановился на нас с братом. - Приветствую вас в родном доме, дети, - ровный голос отца звучал громче, чем был на самом деле. - С возвращением. Видя, что отец не закончил, мы смолчали и преклонили головы перед ним, прижав руку к сердцу. Отец медленным неторопливым шагом начал спускаться вниз по лестнице, приближаясь к нам, словно ленивый хищник. В чем-то он был похож на брата, только менее суетливый, более уверенный в своих позициях, что и неудивительно. - Прежде всего, у нас очередная смена персонала, - возвестил отец. - Теперь в доме будет новая горничная, Франческа. Она прибудет в поместье завтра. У меня нехорошо кольнуло сердце. А что случилось с прежней горничной? Он решил заменить Тэмми, отпустить ее? Но насколько я знала отца, он не расстается просто так со своими слугами. Тем более, он растил ее для этого дома и как следует вышколил, на это ушло время и силы. Валентин продолжал, не замечая моего волнения: - Горничная весьма юная, поэтому первое время уборка будет оставлять желать лучшего. Никакой снисходительности. У нас нет на это времени: ей придется научиться работать как следует, и быстро. В его тоне не прозвучало ничего хорошего. Отец был заранее раздражен: очевидно, с этой девочкой что-то не так. Как с Тэмми: ее он тоже взял не из добрых побуждений. - Прошу прощения, - тихо сказала я, не утерпев. - Тэмми больше не работает у нас? По лицу Валентина промелькнула змейкой холодная усмешка: - У нее повышение. Брат тихо кашлянул, пытаясь замаскировать смешок. Что такое? Мне совсем не нравилось происходящее. Они никогда не делают ничего с Тэмми, она не была исходным материалом в опытах. Она не приспособлена для этого и гораздо полезней уборщицей. Значит, что-то другое. - А что с печатью? - недоверчиво спросила я. - Я проводил кое-какой эксперимент над твоим братом, - пожал плечами отец. - Нельзя было, чтобы ты, будучи у нефилимов, начала чувствовать то же самое. - Но разве мы уже не вышли из возраста экспериментов? И потом, ты никогда не проводишь над братом серьезных экспериментов, только надо мной. Ты сам говорил, что его сила в физиологии, а тебе нужен магический потенциал, - нахмурилась я. - Я обязан перед тобой отчитываться? - внезапно голос отца стал раздраженно-металлическим, словно кто-то до меня уже вывел его из себя, и основательно. Я помимо воли испуганно взглянула на него: - Н-нет, но... - Кларисса! - Прости, - беспомощно пролепетала я, думая о том, как бы не рассердить его еще сильнее. Я должна быть хорошей дочерью. - Просто хотела спросить, не вернешь ли ты влияние брата? Я стала слабее эмоционально. - Конечно, - смягчился отец. Его напряженные черты сгладились. - Кларисса, вам с Джонатаном надо отдохнуть. Выдался напряженный день, вы заслужили несколько часов сна. Я горжусь вами, вы проделали большую работу в тылу нефилимов. Он гордится нами. Эта мысль принесла облегчение и чувство удовлетворения: все было не зря. Я знаю, ради чего старалась: мой отец меня любит. Когда я делаю что-то значимое, он дает мне об этом знать, а когда я ошибаюсь - он меня ненавидит. Но ведь это нормально. Мы должны наказываться за промахи, как бы ни жестоко было наказание. В памяти всплыл образ Роберта Лайтвуда и его несносных детей. Как ни странно, ни Алек, ни Изабель не комплексовали из-за своих плохих качеств и совсем не старались переломать свои устои. Но за что тогда родители любили их, если дети не желали пожертвовать собой ради того, чтобы те гордились ими? Брат потянул меня наверх и мы, поклонившись отцу, покорно направились в спальни. Валентин же поманил к себе Микаэллу, говоря что-то про старую спальню Тэмми. В коридоре темно. Ведьминого огня не хватает, чтобы в полной мере осветить все углы. Поэтому, шагая по деревянным половицам, ты легко можешь пройти мимо человека и даже не заметить его присутствия. Достаточно застыть в особо темном месте - и тебя охотно примут за одну из старых мраморных статуй, стоящих по углам поместья. Моя комната ближе, чем комната брата. Я захожу к себе, принимаю душ и замечаю, что в моей комнате не убирались минимум неделю: начал появляться тонкий слой пыли на полу и вещах. В целом же комната все та же, будто я и не уезжала, разве что стало холоднее и ведьмин огонь не горит. Переодевшись в брюки и рубашку, я натягиваю сапоги и иду к комнате брата. Мы не носим домашней обуви и не ходим по дому босиком: здесь слишком холодно. Отец приучил нас всегда одеваться утонченно и элегантно, даже если идешь спать. На двери его комнаты было вырезано серебряное дерево, тянущее тонкие веточки вверх. И буква "М" на корнях. Я провела пальцами по изящным линиям и толкнула от себя. Брат еще даже не разделся. Как только я вошла, он отложил в ящичек комода какие-то бумаги и закрыл. Его лицо не выражало ровным счетом ничего. Посторонний человек не заметил бы отличий между обычным состоянием брата и его нынешним выражением глаз, но я все видела: его нерешительность, которой раньше не было, граничила со страхом. Я подошла к окну, дотронулась до тяжелых бархатных гардин, тайком подглядывая за Джонатаном. Его изящные пальцы точными движениями ослабляли ремешки на амуниции, то и дело мелькая в темноте короткими белыми вспышками. Наконец оружейный пояс соскользнул с его худых бедер и повис, слегка покачиваясь в руке. Я заметила торчащую рукоятку кинжала, три хрустальные головки от пузырьков зелий в одном ряду и свисающий на тонкой петельке кастет. Он небрежно кинул пояс на стул и, стянув несколькими движениями поножи и наручи с перчатками без пальцев, зло кинул их в корзину. - Ненавижу маскироваться под сумеречного охотника Конклава, - раздраженно произнес он. - Как хорошо, что больше не нужно надевать этой пакости. Серьезно, неужели они думают, что эти пластины их от чего-то защитят? Он был абсолютно прав: демон будет целиться не в маленькие пластинки на теле охотника, а в его шею, голову, межреберное пространство. Латы только замедляют охотников, делают их чуть более неуклюжими. Я смотрела в крохотную щелку между гардинами, наблюдая за тем, как с неба начали падать первые снежинки, более похожие на пух, нежели на снег. Джонатан оказался сзади и, когда он обнял меня со спины, обвив меня оголенными мускулистыми руками, я почувствовала, что на нем нет рубашки и сапогов. Без кожаной одежды и тяжелой обуви, а также без оружия он не казался угрожающим. Это был просто мой брат Джонатан, с которым я росла на протяжении десятилетия. Я знала его как свои пять пальцев, но сегодняшнее его состояние было в новинку. Никогда не видела его без печати. Я так отчаянно жалась к нему, словно надеясь, что наши оборванные ниточки связи срастутся, если наши тела соприкоснутся. Джонатан прислонился к моему виску щекой и я почувствовала его мягкую усмешку. Он потянулся и чуть отодвинул от окна гардину, чтобы я могла лучше рассмотреть снег, белым покрывалом ложащийся на окрестности. Мое внимание привлекла книга брата на русском языке. Я даже не стала брать темный томик в руки, так как, даже пролистав, я не пойму смысла стихов: слишком сложно для меня. А вот брату нравилось это. Иногда я думаю, что ему просто хочется иметь тайный язык от меня. Порой он говорит мне несколько фраз на этом твердозвучащем языке. Я не понимаю его, и он это знает. - Все еще читаешь? - пробормотала я, а он кивнул. Когда Джонатан заговорил, я почувствовала каждый звук, проходящий через его грудную клетку к гортани: - "Королевна жила на высокой горе, И над башней дымились прозрачные сны облаков. Темный рыцарь в тяжелой кольчуге шептал о любви на заре, В те часы, когда Рейн выступал из своих берегов."* (на русском, А Блок) - Про что там? - нетерпеливо спросила я, надеясь услышать перевод. Моргенштерн рассмеялся, ожег мою щеку прохладным дыханием, как снежинки за нашим окном: - Про тебя и меня. - И? - недоверчиво спросила я, прикидывая, чего такого мог написать русский классик. Не думаю, что он был нефилимом, да и умер давно: значит, это стихи не про жестокий век, не про Моргенштерна и его детей. - Когда-нибудь расскажу, - Джонатан потащил меня от окна. Шаг. Другой - и мы наткнулись на кровать, опрокинулись на одеяло. Я скатилась с него и поползла под одеяло: замерзла. Миг - одеяло приподнялось, и он залез ко мне. За окном кружила первая в этом году метель: еще совсем робкая и неуверенная. Такая же, как пальцы Джонатана, скользящие под одеялом по моему плечу. Точно легкие лепестки белого ириса, его светлые пальцы осторожно поглаживали мое плечо, едва касаясь меня. Он не прижимался ко мне, и мы контактировали только через это пустяковое прикосновение, но в то же время я чувствовала, что это важно для него. Важнее, чем когда он силой прижимал меня к себе, не понимая, почему я захлебываюсь слезами от его навязанных ласк. - Клэри, - прошептал он мне, обдав холодом. - Обещай, что в день, когда не будешь чувствовать в эмоциях этого тела ничего от прежнего меня, ты найдешь способ меня убить. Я замерла, пытаясь понять, не шутит ли он. Нет, не шутит: развернувшись, я увидела решимость в его темных глазах. А еще тоску умирающего. - Нет, - я качнула головой, но его тонкие пальцы скользящим движением прошлись по моей скуле, останавливая жест. - Я люблю тебя. В его глазах отразилась серьезность: - Я тоже люблю тебя. Потому и прошу. Клэри, эта печать... - он на миг зажмурился. - Она морально разлагает меня. Сегодня первый день за много лет, когда я действительно живу. Без нее, понимаешь? Без Лилит. - Не понимаю, - прошептала я, а он легонько улыбнулся, но улыбка вышла какой-то горькой: - Всегда считалось, что ты более человечна, чем я. Ты нашла способ уживаться со своим демоном, тебе досталось не так много ее крови. Но ты не можешь полностью отделить демона от себя. Я другой. Временами я ощущаю его эмоции и веду себя как животное, сам того не осознавая. А временами меня отпускает. Клэри, я ее раб. Я не хочу мучить тебя, не хочу испытывать злость к тебе, не хочу ломать тебя. Я задрожала. Он заметил это и, обхватив меня, притянул к себе. Я уткнулась в его плечо. Теперь мы лежали на его подушке, и над нами раскачивался белоснежный полог кровати, словно метель добралась и сюда. - Я рад, что мы брат и сестра. Иначе ты была бы мне никем, - сказал он. - Ты бы полюбила своего Джейса, а про меня бы забыла. Наша связь и кровные узы - все, чем мне остается довольствоваться. Десять лет. У меня было десять долгих лет, и я умудрился все испортить. Вернее, я на пару с Лилит, но это уже неважно. У меня никогда не было шанса против него, верно? Качаю головой и останавливаю себя. Подняв глаза, я попыталась найти в его лице признаки нарастающей агрессии, но никакой ярости не было. Там была тоска: древняя, как мир, и неумолимая, словно время. В краешке его темнеющего глаза что-то блеснуло. Миг - и кристальная слеза катится по острой скуле. Я приникла к его коже, выпивая слезу брата, как жаждущий странник набрасывается на кристальный родник. Его слезы холодные, как арктическая зима. Я хочу осушить тем самым его печаль, нутром понимая, что бессильна. Он не шевелится. Его кулаки сжимаются, и я понимаю, что ему стоит огромных усилий удерживать себя на месте, не прижать к себе силой. Он застывает, как ледяная скульптура, и его сердце мерно отстукивает в груди, словно секундная стрелка циферблата. Он осторожно пошевелился и его мягкие губы встретились с моими. Я могла бы отшатнуться, но... Но он только что говорил о своей смерти. Как можно оттолкнуть его после этого? Я покрывала его губы короткими робкими поцелуями, ощущая болезненное отсутствие его рук на своих плечах: Джонатан не трогал меня, не желая больше принуждать к чему-либо и давая мне шанс отступления. На моих губах вкус его слезы: чуть соленой, такой холодной и болезненной, как горе, запертое внутри него. Мои пальцы робко скользнули меж его ребер, поглаживая тонкую пергаментную кожу, словно желая добраться до места, где было заключено средоточие его боли. Он выдохнул мне в губы и подался вперед. До моих ушей донесся треск зажатой в его кулаках простыни, его тело напряглось, но он удержался от прикосновений ко мне, боясь, что мне это будет неприятно. Я хотела совсем других прикосновений. Совсем других губ, ласкающих меня. Мой брат знал мое тело лучше моего любимого: он осторожно целовал меня в шею, и на том месте, куда касались губы Джонатана, появлялись мурашки. Оторвавшись от него, я смущенно рухнула на свою подушку. Он так и не пошевелился. Я знала, что никогда не смогу утешить его печаль: есть в нем эмоции, против которых даже я бессильна. Слишком глубоки раны в его сильном сердце. Смотрю в потолок, пока он не начинает знакомо расплываться перед глазами. Несколько раз моргнув, я положила голову на грудь брата. Джонатан обнял меня за плечо, привычно поместив на меня свою руку, и прикрыл глаза серебристыми веками. Его изящно очерченные губы были слегка приоткрыты, а грудная клетка высоко и медленно вздымалась. Я потихоньку прислонила холодные ступни к его ногами и почувствовала, что его дыхание стало поверхностным: брат вынырнул из сна, но виду не показывал, по-прежнему делая вид, что спит. Смотрю на его четкий профиль, надеясь застать мгновение, когда он выглянет из-за густых ресниц и посмотрит на меня. Надеюсь поймать взгляд брата. Он ведь несерьезно говорил про печать, верно? С братом ничего не случится, с ним все будет хорошо. Он послушен, Лилит ведь не станет убивать его! Она - Великая Мать, она наша родительница. Мы - ее возлюбленные дети. Я утешала себя такими мыслями, пока засыпала. Сквозь сон я чувствовала волнение в груди, жжение в области печати. Потом брат заворочался, застонал от боли, начал задыхаться. Он никогда не ворочается по ночам, его сон спокоен, но сейчас печать срасталась, и это было больно. Я ощутила, как тонкие ниточки связи начали восстанавливаться. Эмоции брата начали просачиваться в мои. Страх, горькая обида за себя, окрыляющее чувство ко... ко мне? Такой чистой нежности я еще не чувствовала. Я замерла, боясь упустить момент, отогнать наваждение, но эмоции брата очень скоро начали сменяться на привычные: менее возвышенные и более небрежные. В тот момент что-то подсказало мне, что человек, умоляющий избавить его от страданий посредством смерти, ушел. Я задрожала. Джонатан, мой милый Джонатан: мальчик, чьи слезы я стирала. Ранимый братик, впустивший меня в первую ночь под свое одеяло и спрятавший от воображаемых монстров: все это время со мной было лишь его бледное подобие. Что же это? Что именно я любила все это время? Я знала, что часть него - мой настоящий брат, но теперь я ощущала его еле-еле. Твердые руки, словно сделанные изо льда, неумолимо обвились вокруг моей талии. Джонатан открыл черные, как ночь, глаза, и прижал меня к себе за талию с такой силой, что в костях начало ломить. Я охнула, и он слегка ослабил объятия. Он перевернулся набок и уткнулся лбом в мою шею, удобно размещаясь рядом со мной. - Клэри, - прошептал он. - Спи.