***
— Ты не искал его? — Каллен слышит голос, который звучит, будто между делом, доносится до слуха как сквозь толщу воды. Слишком обыденный тон, словно его спросили, позавтракал ли он сегодня, хотя и этот вопрос был не слишком уместен — со спрашивающим они вовсе не друзья. — Что? — Самсон. Ты навещал Самсона? — невозмутимо повторяет Траск, начищающий свой форменный нагрудник, пока Каллен точит меч, не смея поднять глаз. Он не знает что ответить. Нет, он не навещал Самсона и даже не искал его. И не спрашивал ни у кого из тех, кто мог бы знать, где он и как живёт. Он думает, что так будет лучше, проще, хотя временами неведение ломает его, выкручивает и душит. Но знать об этом кому-либо необязательно, поэтому он натягивает на себя маску безучастия и хмурится: — Я? Нет, эм, — он глотает слова случайно, едва не поперхнувшись, — нет. С чего бы мне… — Ясно, Каллен, — отвечает Траск спокойно. — Но я считал, — он проводит по лбу тыльной стороной ладони и грустно улыбается, вздохнув, — думал, ты не такой. — Не какой? — Подумай сам, — храмовник откладывает свою щётку, вытирает руки о суконную тряпку и, прихватив амуницию, идёт к двери, но в проёме всё же останавливается на мгновение. — В Нижнем Городе. Он обитает сейчас там. Каллен остаётся в комнате один и то самое слово само просится к нему на язык, горчит на нём безнадёжно и заставляет кулак вмазаться в каменную стену. Каллен трус. Он злится на самого себя и на Траска несколько долгих дней или даже недель, не решаясь признать его правоту. Осень снедает руки колким морозом на дежурствах, постель ледяная ночами, сны досаждают всё чаще, но совесть грызёт куда губительнее. По утрам отчаянно дрожат руки, а за завтраком он смотрит в одну точку. Соорденцы поговаривают, что Каллен тронулся. Он полагает, что они не так уж далеки от истины. Каллен просто хочет быть хорошим человеком. И он так ясно помнит безоблачный знойный день из детства, и то, как он барахтался в озёрной хляби, отплёвываясь от тины, сброшенный братом (и вытащенный им же) за самонадеянное заявление, что станет храмовником, да не абы каким, а лучшим. Выбираясь из мутной воды, он обещал себе тогда решительно, что правда добьётся настоящих высот, уважения. А подробности того случая до сих пор не рассказывал никому. Каллен замечательно помнит свою первую чарку лириума. Как по венам заструилась чистая сила, в голове расцвело осмысление, ясность. Помнит, какую надежду ему даровала церковь поначалу, как она стала ему второй матерью, приняв под своё ласковое крыло. Как он впервые почувствовал, что совершает ошибку, осознав: ему нравится маг. Нравится куда больше, чем просто человек или даже друг, и что это - не сопереживание, а пагубное, недопустимое, тёмное чувство. Храмовники и чародеи — две непересекающихся линии. Должны ими быть. Но всё же соблазн его настиг, извратил и сломал, тем сложнее было выбраться из страшного плена, когда это было нужнее всего. Он помнит искажённые лица храмовников, и тех малефикаров, и пробирающий до вибрации костей жуткий гул, свет, застилающий глаза так, что видно вскоре стало только лишь мглу. Помнит струящуюся между пальцев кровь, и демона-искусителя, что шептал так обещающе, так елейно, поднимая волнительный вихрь в нём. И то, как он едва не сдался — демону слишком легко было поверить. В тот день он думал, что подоспевший с компанией Сурана — тоже демон. И он возненавидел себя в тот самый день, и ненависть эта горит — или тлеет — в нём до сих пор. Он возненавидел себя, свою мягкость, которой больше нет, и, конечно, магов. То чувство, что именуют любовью тоже. Любовь — это слабость. Каллен плохо помнит, как впервые ощутил в себе презрение и к приютившей его «матери», которая оказалась в какой-то момент злой мачехой. И совсем не помнит, как легко было себя убедить, что не мачеха повинна в его бедствиях, а другие, такие же, как он, дети, оказавшиеся под её гибельной «защитой». Сновидения о башне оставили его ненадолго, лишь когда рядом был Самсон, и, вот ирония, возвратились тоже с ним. Из-за него, так уверил себя Каллен, тщась гневаться на бывшего друга. Тот стал в них тем самым искусителем, от которого Каллен так безнадёжно пытается ускользнуть, кажется, всю свою жизнь.***
Каллен видит Мэддокса слишком часто. Он почти не помнит, каким тот был до усмирения, но волна непрошенной ядовитой жалости поднимается в нём от живота тугим комом к горлу, когда он смотрит в пустые, нечеловечески спокойные глаза. И сострадание это смешано с чем-то вроде… Ревности? Его гложет досада, обида от того, что тот, кому он мог верить более всего в какой-то момент своей жизни… не доверился ему в ответ. У Розали в ребячестве был полотняный мешок, в котором хранились пёстрые, собранные ею бережно по берегам водоёмов камешки. Каллен с Брансоном любили подначивать сестру, дразнить тем, что она вроде как тащит домой мусор, детские глупости, разумеется, но она обижалась. А когда он оставался с мешочком сокровищ без свидетелей не было для маленького Каллена ничего милее, чем запускать ладошку в россыпь камней и перебирать в ней пальцами, выуживать случайный и рассматривать по очереди, выдумывать им истории, высыпая на покрывало сестринской кровати. Сейчас он остаётся наедине с собой слишком часто. Мешочка с камнями у него нет, зато есть голова, и она полна воспоминаний и мыслей, которые почти так же можно извлечь, если постараться рассмотреть, проанализировать скрупулёзно. После возненавидеть себя за каждую. Он не может ответить себе честно на вопрос, сохранил ли бы тайну друга, если тот сказал бы ему правду? Что в нём сильнее: долг или... Что там у них было? Каллен часто говорил с Самсоном о своём прошлом, пусть в подробности и не вдавался обычно, изъяснялся о своём отношении к отступникам, ко всем чародеям и Самсон чаще не перечил ему, лишь усмехался, Кален понимает теперь, невесело и как-то устало, и обнимал его, ерошил тщательно причесанные волосы и кивал. И только в последнее время стал всё чаще говорить что-то о праве на любовь, и о радикальности суждений. Каллен думал, это он несерьёзно, просто размышляет, ну а кто нет? Думал, Самсон понимает, что маги на самом деле опасны, нестабильны, что им нельзя доверять. Ведь Каллен же не просто так боялся, он должен был понимать. Каллен отчаянно хочет научиться не думать об этом. И всё же он видит Мэддокса, за которым никогда прежде никто не замечал бунтарства, и сочувствует ему, и злится, и не понимает, что же такого нашёл в нём Самсон, почему рисковал собой, почему ради него рисковал им… ими?***
В Марке зима. Во влажно-солёном приморском Киркволле она особенно промозглая, закрадывается под доспехи, заставляет дрожать от стужи, и много думать. Каллен, согревая одним сырым утром свои руки дыханием, в конце концов не выдерживает. Ведь ничего ужасного не случится, если он пройдётся в Нижнем Городе? Не первый ведь раз. Этот район он знает плохо, но намеренно не заговаривает ни с кем, не спрашивает ни дороги, ни о Самсоне. Никто не должен знать, что он искал его, от самого сильного страха — вылететь из ордена, не выполнить обещания себе и близким — закладывает порой уши. Но незнание ранит ещё больше. Жив ли Самсон? У него есть тёплая одежда? Что он сегодня ел?.. Сколько бы он ни бродил, упорно сохраняя остатки иллюзорной анонимности, своего ещё недавно близкого друга ему найти не удаётся. Тревога и чувство вины словно чёрные тучи заволакивают мысли, воспоминания видятся совсем уж монохромными, как в страшном сне. Он подозревает худшее. И конечно же, в итоге наступает на горло гордости, идёт к Траску, а тот внезапно понимает всё и без слов. — Знаешь, а я слышал, — словно бы ненароком начинает он, после нерешительного блеянья Каллена о погоде и недавно прошедших истязаниях, — помню, конечно, тебе это не так уж интересно, но… Ралей в основном появляется на улице ночью, так безопаснее, как ни странно, — у тебя ведь есть с собой карта?.. Когда Траск уходит, Каллен, бросив взгляд на исчерченную бумагу, с нацарапанным крестиком, одними губами шепчет слова благодарности ему в спину.***
У Самсона серое лицо, грязные остриженные небрежно волосы и почти чёрные от пыли руки. Каллен держит его ладони в своих крепче, чем, раньше думал, на это способен, и он не смотрит Самсону в глаза. Он отпускает одну, только чтобы отвести спутанные тёмные пряди назад и обнаружить на тощей шее багровые отпечатки. Это синяки, от пальцев. Самсон улыбается. Каллен не спрашивает ни о чём, закусывает щёки, качает головой — в горле встаёт ком. На лице Самсона нет ни обиды, ни скорби — одни лишь обречённая усталость, сонливая поволока, да немного пыли на небритых щеках. — Тут же вода, везде вода, Самсон, вот, прямо под ногами, — невпопад говорит Каллен то, что меньше всего собирался произносить, голос его хриплый и сбивчивый, — ты совсем не умываешься, что ли? Самсон сипло смеётся, тихо, но открыто, искренне. — Не успел сегодня. Не знал, что будет свидание, — его голос звучит так, будто он на самом деле оправдывается, не издевательски вовсе. — Прости. Каллен вспыхивает ещё на слове «свидание», а под конец фразы чувствует себя донельзя виновато, совсем паршиво. — Это не… Это… — Расслабься, Каллен, — Самсон улыбается ещё шире. — Можно я тебя обниму? Почему он такой? Не огрызается, не смотрит волком и не держит точно никакой затаённой обиды, утыкается Каллену куда-то в плечо, во рту делается больно от провальной попытки проглотить непрошенные слёзы. Они стоят так несколько длинных мгновений, прежде чем Каллен решается взглянуть в глаза Самсона, больные, покрасневшие и сухие. Самсон облизывает губы, и Каллен прижимается к ним своими в необузданном порыве — обветренные и искусанные, они с привкусом крови. Ночь густеет, а холод пробирается даже сквозь слои одежды и броню Каллена, что уж говорить о дрожащем Самсоне в одних тканых обносках. Каллен прижимает его к себе изо всех сил, а солёный ветер треплет их волосы и кусает за уши.***
— Сэм, ты голоден? Может, — сердце гулко стучит в груди, когда Каллен решается начать с чего-то разговор. Самсон всё ещё выглядит удивлённым тому, что они вообще здесь, — Тебе помочь ещё чем-то? Они в самом дальнем и в одном из лучших при этом номере «Висельника» на втором этаже — чтобы снять его инкогнито и избежать слухов Каллену пришлось потратиться и проявить недюжинное рвение, но немного отложенных денег ещё осталось. Самсон усмехается теперь уже совсем невесело, присаживаясь на кровать рядом и скрещивая руки в замок, упирается локтями в колени, а Каллен ругает себя за глупость. Конечно, Самсону нужна помощь. Вот только такую помощь ему Каллен дать не готов. — Как ты думаешь, чего мне хотелось все эти месяцы больше всего? И дураку было бы ясно. Лириумная ломка начинает выкручивать внутренности и пожирать кости уже к вечеру после пропущенного утреннего приёма, а у Самсона вряд ли есть возможность принимать его хотя бы раз в неделю — контрабандный дорог, а легальный, ясно, взять неоткуда. Он выглядит обычно действительно плохо, у него искусаны пальцы до синяков, иногда дрожат колени, глаза постоянно воспалены. Но Каллен никогда не спрашивает. Ни о том, как обычно Самсон зарабатывает на пропитание, ни о лириумном голоде. Ни о минувшем, не заставляет его говорить о причинах поступка, привёдшего их сюда. Самсон нужен ему, и лишь потому он раз за разом приходит в этот район. Потому неумело согревает его, кормит, как брошенное животное, целует, как бесценное сокровище. Потому рискует, иногда кажется, что этот риск и не риск вовсе, ничего страшного, если он окажется на улице, ведь Самсон же справляется. Но он тут же осекается — Самсон стойкий, намного мудрее его, сильнее. Он справляется, а Каллен не сможет. — Не угадал, — выдыхает внезапно Самсон в его лицо, хотя он даже не успел ничего сказать, в два счёта прильнув к нему всем телом, легко опрокинув окончательно на большую кровать. Каллен удивлённо вздыхает — ещё секунду назад между ними словно была незримая стена, которую им приходилось рушить каждый раз при новой встрече, но, стоило им распрощаться и встретиться вновь, как она стояла на месте, и они разбирали её беседами и прикосновениями снова и снова. В этот раз, Самсон, кажется, решил поступить проще, просто ударив по ней ногой и раздробив в одно мгновение. Каллен не знает, как Самсону это удаётся, но теперь в каждую их встречу Самсон умыт, почти всегда аккуратно причёсан. А ведь он живёт в буквальном смысле слова на улице, эта мысль выбивает почву из-под ног каждый раз, но Каллен не может что-то изменить и трусливо не решается попытаться, презирая за это сам себя. — Тебя. Каллена бросает в дрожь от одного этого короткого слова. Целуя Самсона в ответ следующие минуты, он исступлённо шепчет, что это взаимно, какие-то бессмыслицы о том, что безумно тосковал и больше не отпустит. Это ложь, они оба знают, при этом отчаянно цепляются друг за друга, сминая в руках одежду, но не торопясь избавляться от неё. Они так давно не были настолько близки. Каллен и ныне слишком часто видит Самсона в скверных чёрных снах, даже чаще, и видения всё реальнее — почти осязаемы, но отказаться от него не может и не хочет, в такие моменты кажется: да пусть кошмар его поглотит без остатка, даже если всё, что происходит сейчас лишь игра разума, лишь издёвка демона — пусть. Сдавленно вздыхает, когда они, совсем обнажённые, прижимаются друг к другу, Самсон расцеловывает его шею и живот, проносится мысль, что это ему нужно сейчас обласкать продрогшего, хлебнувшего лишений Самсона, но его руки и губы так настойчивы, и Каллен поддаётся. Но вскоре всё же оказывается сверху — лицом к лицу, в свете камина может рассмотреть каждую чёрточку, каждую морщинку, веснушку и родинку на лице Самсона. И тот прекрасен. Другой, не тот, которого он узнал, прибыв в Киркволл впервые, и в то же время слишком знакомый. В груди щемит от чувства утраты, и от страха тоже, и от того, что он помнит — уже грядущим утром он должен быть в казематах и возвратиться к обязанностям, а сегодня он в постели с изгнанником ощущает себя парадоксально и непозволительно счастливым. — Не могу жить без тебя, — хрипло признаётся Самсон, его глаза сияют, он дышит дробно сквозь приоткрытый рот и наверняка не представляет, что может быть для кого-то настолько красивым, желанным, необходимым. «Я тоже», — эта мысль вскипает в нём, она трепещет в каждой части его тела: застилает мозг, рвётся из сердца, и горит внизу живота. Но с губ слетает лишь нечестное: — Ну, я здесь. Пока. Под аккомпанемент тихих вздохов и треска сухих дров, Каллен впервые за эту зиму до рассвета чувствует, что всё ещё жив.