Браавос
Ночной воздух гудел и пульсировал в висках, отдавая запахом соли и рыбы, напоминая о том, что порт совсем рядом. Девушка, облачённая в светло-голубой шёлк и лёгкую, как само дыхание, вуаль, шла в темноте в сопровождении престарелой напомаженной мадам в громоздком платье цвета размоченной в вине вишни. Её звали Иммаколэтта, ей минуло девятнадцать лет, последние семь из которых она провела в так называемом Доме Камелий — элитном доме удовольствий, где подбирали девушек для самых влиятельных господ Браавоса. Мадам вела Иммаколэтту по тёмным извилистым улочкам, попутно инструктируя: — ...тебе повезло, голубка: он очень богатый человек, один из самых богатых по ту сторону узкого моря. К тому же лорд, а не какой-то купец. Он обходительный, без... странных запросов, да и наружности приятной. Милорд отсылал многих девушек, но ты, моя прелестная, ему понравишься! Ты больше всех на неё похожа, просто вылитая, как сказал лорд Хантер. — На неё? — уточнила Иммаколэтта, чуть наклоняясь к мадам и в то же время стремясь сохранять дистанцию, испытывая чувство дурноты от запаха пота и опиума, которыми был пропитан наряд женщины. — На его жену, голубка. На его леди. Прямо вылитая, как сказал милорд. Но есть несколько правил, которым нужно следовать, если хочешь остаться дольше одной ночи. Не докучай ему, не требуй внимания, он этого не любит. Не называй по имени и ни в коем случае не задавай вопросов. Слышишь, милочка? Лучше молчи и делай, как он говорит. Поняла меня? Иммакалэтта кивнула и нервно сжала веер из страусиных перьев в руке. Она уже давно не была дебютанткой, но ощущение предвкушения нового знакомства будоражило: ночные переходы по зловещим закоулкам, когда ей предстояло, словно призраку, проскользнуть в чёрных ход, подняться наверх, туда, откуда доносился слабый свет, и предстать перед глазами мужчины, которого она видела в первый и, возможно, в последний раз. Обнажиться перед ним, лечь или встать так, как он велит, натянуть на лицо маску наслаждения, а полупрозрачные кружевные перчатки оставить. Стонать и закусывать губы, закидывая голову вверх, так, как будто вы не в сумраке будуара, а на сцене, в театре, и занавес вот вот рухнет громко и тяжело, словно вздох освобождения после того, как мужчина достигает оргазма. А затем послышатся аплодисменты и крики «Браво!» Браво, Иммаколэтта! Она была одной из лучших Камелий в доме, оттого и имя, что дала ей мадам, означало — безупречная. Ты много добьёшься, голубка. Только делай то, что я говорю. Так поучал её отец, пока не продал в шлюхи в обмен на карточный долг. Так говорила мадам, аккуратно, почти ласково дотрагиваясь до тонкой батистовой кожи, испорченной чернильно-синей гематомой — следом любви несдержанного клиента. — Мужчины, порой — всё равно что звери, но ты научишься их укрощать. И Имаколетта училась. Она молчала и делала то, что ей говорят. Всегда. Она не говорила с лордом, которого нашла той ночью в казёных апартаментах, уставленных цветами так, словно то был сад. В полумраке тени от орхидей, расползающиеся по стенам, выглядели тревожно и прекрасно. Она покорно делала всё, что он хотел, сжимая пушистые золочённые кисточки на массивных расшитых золотом шторах, прикрывая наслаждением страх того, что лорд увидит, с каким интересом она его оглядывает. Он был средних лет, может быть, чуть лучше других или, может, чуть хуже. Седина покоилась лишь на его висках, которые ей понравилось целовать. Потому что тогда Иммаколэтта ощущала мускусно-терпкий запах наиболее явно. Так, как будто он был куда ближе, чем между её ног. Так, словно она знала незнакомца долее часа. Секрет хорошего притворства в том, чтобы поверить самой. Иммаколэтта была не просто шлюхой — Камелией, роман с ней стоил целое состояние. Всё потому, что в момент близости, не важно сколько та длилась, час или несколько минут, она действительно любила мужчину, для которого раскрывала объятья. Каждый хочет любви. Каждый в глубине души верит в то, что заслуживает большего. Потому она заглядывала в мужчин, что с нежностью и одержимостью вжимали её тело в кровать или стену, так, словно каждый из них был её единственной любовью. Она не имитировала трепетность, а представляла, что испытывает волнение перед тайной встречей с любовником. Не притворялась, а играла роль влюблённой, готовой ради мужчины на всё. Ради Хенрика, Арагона, Малькольма, Этьена, Джека, Анри, Франциска, Фердинанда, Аримана, Эндрю, Роберта, Петира...***
Спустя шесть лун, Иммаколэтта знала не только имя мужчины. Она узнавала его шаги и голос, даже если слова были произнесены шепотом. Различала тонкий запах с нотами мяты, оставленный на одежде. Иммаколэтта запомнила, в каком ритме билось его сердце в момент страсти, а в каком — в момент умиротворения, когда мягкие, обволакивающие сны копошились под веками. Спустя шесть лун, он разрешил ей оставаться долее, чем до рассвета, и она узнала так же о том, каким солёным и тёмным, словно ночное море, становился его взгляд, когда он вспоминал о том, о чём предпочёл бы забыть. Или о том, о чём не хотел забывать? Она была для него не более, чем одним из предметов, которыми он владел. Не лучше и не хуже, чем гусиное перо, которое он задумчиво сжимал между пальцев, сидя за работой. И потому лорд не так уж хорошо скрывал при ней свои чувства. Очевидно, он думал, что Иммаколэтта не представляла опасности. То было правдой. Ибо что она могла? Лорд тосковал по другой женщине. Должно быть, по жене. Это объясняло долгие взгляды, которые он бросал на Иммаколэтту. Наполненные до краёв, ещё чуть-чуть — и сорвутся горькой репликой с пересохших губ. И в тоже время — пустые и гулкие, как опустошенный кубок. Словно кто-то спокойный и чёрствый прошёлся лезвием по его венам, выпуская кровь. Есть то, что тревожит душу целую вечность Вначале кажется, если расскажешь, тревоги станет чуть меньше. Но те, кто знает свою боль, те, что изучили каждую ноту, перекатанную на языке, наподобие крепкого ядовитого напитка со вкусом аниса и полыни, те знают, что слова не помогут. Полный рот густой тёмной крови. Говори, но источник не иссякнет, лишь растравишь собственное сердце. Иммаколэтта никогда не говорила о своей семье. О матери, которая не перенесла дороги из Ланниспорта в Браавос. Об отце, который был для неё самым важным человеком, пока не предал. Даже тем, с кем она сближалась, любовникам или подругам, Иммаколэтта никогда не открывала то, что когда-то её звали Мерид, что от матери ей достался фамильный герб и родословная. Так и лорд никогда не говорил о жене ни с Иммаколэттой, ни с кем-либо ещё. Девушка знала об этом, потому что много времени проводила на вилле лорда Бейлиша — так звали мужчину. Скрываясь во внутренних комнатах во время приёма гостей, она всё равно имела возможность подслушивать то, о чём они говорили. Чаще всего это были дела Железного банка. Между банком и Домом Камелий существовал договор, в соответствии с которым девушки должны были докладывать обо всём, что могло затрагивать интересы Железного банка. Оттого Иммаколэтта слушала, составляла отчёты и докладывала мадам обо всём, услышанном и увиденном на вилле. — ...Он всё время очень грустный, — с неохотой, заглушая в голосе тревожность, говорила девушка, вспоминая то, как разительно отличались между собой лорд Петир на приёме и лорд Петир в спальне. — Грустный? — вскидывалась мадам. — Ну так развесели, голубка! Это твоя работа! Иммаколэтта пробовала быть весёлой и непосредственной, словно ребёнок, но, кажется, мужчину это не трогало, а порой и раздражало. Ему не нравилось внимание к его делам и его прошлому. Порой даже физический контакт в виде её руки, задержавшийся на плече, обтянутом гладким пентоским шёлком, казался лорду неуместным. Она пыталась соблазнить мужчину, облачаясь в самые роскошные и откровенные свои наряды, но то вызывало в обращённом на неё взгляде лишь скуку. В итоге девушка склонилась к тому, что будет разумно попытаться просто сосуществовать со своим странным клиентом, пока не станет ясно то, что могло бы ему понравится. Иммаколэтте было одиноко в просторных полупустых комнатах виллы. Когда лорд работал, у неё было слишком много свободного времени, в которое нечем было себя занять. Она гуляла по саду — ухоженному розарию, в который лорд никогда не спускался, принимала ванны с ароматными маслами из Лиса, читала книги, которые мужчина разрешил ей брать. Так минуло ещё несколько лун. Иммаколэтте не о чем было докладывать Железному банку. Если лорд Бейлиш и работал против них, доказательств этому не было, поэтому она сказала, что они могут быть уверены в его надёжности. Странный мужчина никогда не обижал и не унижал её, у девушки не было причин его ненавидеть, как и, впрочем, не было причин желать ему счастья. В конце концов, они были друг другу чужими людьми: она — красивой вещью, он — покупателем. Но спустя двенадцать лун, Иммаколэтта так привыкла к своей роли, так прониклась, что ощутила настоящую боль от того, как небрежно и нетерпеливо мужчина скинул её руку со своего плеча. За узким морем у лорда Петира жена и дочь, которых он никогда не увидит. Неужели ты думала, что любовь, которую ты изображаешь, всё равно что играя в уличном театре, сможет растрогать его сердце? Разве ты не знаешь, Иммаколэтта? Есть люди, место которых никто никогда не займёт. Я знаю. Я просто хотела, чтобы он больше не смотрел в сторону моря мёртвым неподвижным взглядом. Я хотела, чтобы он не мучился душными ночами, просыпаясь от тревожных снов. Я хотела, чтобы лёжа рядом, прижимаясь ко мне обнаженными влажными от пота бёдрами, он видел меня, а не кого-то другого. Я просто хотела, чтобы он больше никогда не грустил.