Рука бойца

Ночь глубока, где-то над башнями звезды выстраиваются в неизменные ряды, которые можно читать, как строки. Узнавая о днях их имена и то, как скоро загорятся костры или же пошатнется «столб». Людское имя мирового Древа, которое, как им кажется, сотрясается в середине зимы. Высоко стоит созвездие, называемое теленком – скоро теплое время. И скоро решительный бой.        А пока это только звезды, видимые через окно несокрушимой многовратной Тары, невеликой башни над тронным залом. Верховный государь благословенного дома, Нуаду, размышлял о бывшем и будущем. Как много изменилось за недавнее время. Изгнан Бресс, все же явивший грязь и безумие своего духа, не скрытое и внешним блеском красоты, темноликой, необычной, но тем более яркой, ни даже вечным почтением перед сидящим на троне. Не было такого, чтобы дивный народ короля изгонял, и не будет больше. Но что делать, если влезший на каменный трон годен разве что для свинарника с таким нравом, да и то, жалко златошкурного вепря. Тогда то и пришел к бывшему королю, из-за увечья ушедшего из города, Мидах, искуснейший из людей Дайанкехта и ближайший настолько, что люди неизменно чтили ученика и учителя как отца и сына. Он говорил приятные речи. Что камень королей Бресса не признал, что дела его недостойны и что народ хочет возвести на трон своего прежнего владыку. И все это было правдой, спорить с которой не хотелось, да и не дело. А вот дальше речи стали странными. Целитель говорил, что на место серебряной длани, совершенной работы Горбиноу. Он вернет государю отсеченную более года назад кисть. Что никто не упрекнет тогда владыку Тары в увечье, не улыбнется. Или напротив, глаз не отведет. Даже и сын леса, и человек. И в перебранке поединка нечем задеть грозного владыку будет и фомору. Серебряная рука работала не хуже живой, меч был ей также верен. Даже самые тонкие движения резца по кости или пальцев по струнам арфы давалось уже легко. И все же… Речи Мидаха казались добрыми. Нуаду знал о том, что говорят люди, что иной раз повторяют и жители лесов. И что непременно скажут фоморы, напоминая о почти проигранном поединке. Тогда рыжий военный бог кивнул в знак согласия. И вот уже и целитель взялся за дело. Тогда еще удивился Аргетламх, что рука живая, наполненная кровью, что ногти не стали опалом, а кости - ониксом. Но он убеждал себя, что это лишь искусство врача. А неприятное чувство неправды всего лишь форма удивления перед столь чудесным исцелением.       Вот и теперь государь придерживает на коленях Солнечный клинок обоими руками. Живыми, только на правой тонкий шрам, похожий на браслет. Его и не видно обыкновенно под рукавом. Люди забудут, говорил тогда, уже весьма давно, Мидах, память их коротка. Фоморы не посмеют смеяться, не видя доказательства. Веры им мало. Будто и не было ничего, а уж филиды сложат песни, какие надо. Никто не усомнится в крепости трона и в достоинстве владыки. Слова эти лились как вода, заливающая сияющую искру. Журчали, как ручей, голосистый. Мешающий думать. И тогда в них не было правды, но слишком уж были они хороши. Но и теперь та искра, которую вода не залила. Все ярче горит в государевом разуме. Это ложь. Это ведь обычная ложь, как та, которой привержены фоморы. Ведь был бой именно таким, каким был. И пропущенный удар был. Стало быть, и ошибка была, и плата за нее. К чему говорить, что все было иначе?        На столе перед владыкой лежит творение Горбиноу. Блестит в свете звезд. Никогда не была живой серебреная длань, хоть и живой не уступала. Но разве больше жизни в той, что покрыта кожей и в которой течет кровь? Не может владыка благословенного дома далее закрывать глаза, не слушать разум и те чувства, что люди не знают. Правая рука мертва. И медленно по телу от нее течет яд смерти. Не тела, которая не столь страшна. При всех мучениях прерывания жизни Нуаду знает, что силы его духа хватит, чтобы вернуться быстро, не покинуть народ. Нет, это иная смерть. Та, которая зовется ложью. Травящая душу медленно, пока не опустошит до конца. Более этого не будет, это недостойно государя! Куда больше это лишает права на трон, чем любое увечье, которое можно нанести телу.       Сверкнул вновь Солнечный клинок и вновь брызнула кровь, алая и обильная, и вновь зрачки расширились от боли. Но в страдании было и торжество. Больше никакой лжи, никакой чужой смерти и отвержения своих ошибок. Кровью смывается это, так пусть течет из рассеченного запястья и прокушенной губы. А дальше было не до боли, хотя она множилась, как ручей по весне. Соединить серебряные трубки с сосудами, сделать целым, сложить серебро и плоть. Вновь сделать целым. Разнородное сращивается трудно, больно. Но это уже не туманит разум. Холодный и ясный. Быть королю Аргетламхом. Какое дело до того, что решат враги или союзники? Важно, что знает небо, что знает разум и меч. И завтра серебряная кисть поднимет знамя Тары. И камня коснется она же, того, что говорит о судьбе. И зазвенит камень, узнав истинного владыку благословенного дома.