Ладони снега

      Я сглатываю противный комок слизи в моём больном горле, пытаясь прогнать сон. Тяжёлые веки так и норовят занавесить глаза бледной пеленой, отпустить изнурённое, больное тело в такой же больной и беспокойный сон. Но я держусь. Пускай черепная коробка и готова разойтись по швам — такой сильной болью отдаётся в висках каждодневный недостаток сна — но я готова держатся до последнего. Я терплю. Поднимаю свой взгляд во тьму своей комнаты и продолжаю сверлить еле заметную в лунном свете дверь.       Воспоминания так противно тянут под рёбрами куда-то вглубь, совсем не к месту поднимая осколки прошлого со дна мёртвого моря моей души. Только бы не сейчас. Только не сегодня бы. Но кто меня услышат? Кто послушает? Кто?..       Мне так холодно и до мата противно. Босые ноги охладели, а мокрые волосы будто превратились в ледышки от воздуха, что застывает в моём больном горле. Эта комната… Она холодными локонами прилипает к шее, постепенно сдавливая грудную клетку своими объятиями. И я даже не знаю, кто из нас более одинок: я, что осталась одна, после его пропажи; или она, что пустует ещё со времён моих тренировок с ним. Все пути-ниточки ведут к одному человеку, но более я не стану этому удивляться. Все было предрешено заранее и мы оба к этому готовились, продолжая вешать на лица улыбки. И шаг за шагом мерзкие чувства прибывают в душу скорым рейсом «Прошлое — Сегодняшний вечер». Я знала: мы будто сошли с ума — так сильно влюбились в друг друга. Готовы были убивать — ревность сносила нам крыши. Я знала. Знала. Ненависть слишком сильно граничила с любовью. И я — никчёмная Тсуна — позволяла себе ждать. И вот… Похоже, что время пришло.

***

      А она и не заметила.       Вечер был довольно тёпл и безветреннен. Да. Этот вечер так и располагал к долгому и нудному разговору, что безумно долго откладывали эти двое. Он, что появился в её жизни до невероятного внезапно и, впрочем, так же до невероятного куда-то вдруг исчез. И она. Она, что так мучительно становилась той, кем является сейчас: самым настоящим воплощением «Кровавой Принцессы»; Боссом сильнейшей мафиозной семьи, но нисколечки не утратившей света в карих глазах.       Да. Это был именно тот вечер. Настало время разговора, что так долго откладывали эти двое. Почти десять лет после разлуки, разорвав всяческого рода отношения, связи и никаких телефонных звонков или писем. Никаких прикосновений, шагов на встречу. Ничего. Даже мысли были изъяты собственными блокаторами чувств. Кусками обрезанной кинопленки вырвав из своей памяти ненужные, столь болевшие и ноющие воспоминания, они двигались вперед: то ползком, то хромая на одну ногу. Почти десять лет одиночества в кругу семьи и друзей. Почти десять лет скитания по миру в поисках себя и своего места в жизни. Почти десять лет, а может быть и вечность.       Ох, как же, чёрт возьми, этот вечер располагал к разговору. К нудному, долгому и неприятному для обоих, однако это был тот самый вечер. И не днём раньше, и не месяцем позже, и ни в какой другой вечер они не смогли бы завести этот диалог. Не смогли бы просто узнать друг друга. А все потому, что…       — Давно не виделись, никчемная Тсуна.       — Здравствуй, Реборн.       Вот и завязка. Сухая и, на первый взгляд, совсем не оригинальная. Однако, слишком не похоже на него приходить вот так. Просто. С сиплым голосом в горле и серым пеплом на плечах. Но он не изменился, честно. В её глазах всё такой же высокий, прекрасно сложенный мужчина, в черном пальто с поднятым воротом и наспех завязанным шарфом. Всё с такими же ледяными ладонями.       «Ладони снега…» — невольно вспоминает Савада.       Он появился в дверях её дома, когда та только собралась на вечернюю прогулку с кое-кем важным.       Всё та же несменяемая шляпа на голове, всё те же несменяемые чёрные локоны и глаза. Глаза… Савада помнила их с первого дня встречи и уж навряд ли забудет в будущем. Хотя, врать не будем, пыталась.       Белые хлопья снега ложились на его широкие плечи не спеша, плавно скатываясь ниже по ткани пальто, иногда погибая в его ровном и тёплом дыхании. Тёплый, бледно-жёлтый свет ламп падал на его слегка розовые скулы от мороза, чёрная тень огромной кляксой расположилась на снегу, позади мужчины.       — Собралась «собачку» выгулять перед сном?       Акцент на слове «собачка» был столь ярок, что девушка невольно поморщилась, а после тяжко вздохнула в ответ, даже не желая объяснять этому мужчине, что пусть он и прав, но слышать этого она не желает.       — Реборн. Мне правда нужно идти.       Да, она пыталась сбежать. Готова была сорваться с места и полететь первым же рейсом отсюда, лишь бы не слышать столь горьких, обжигающих слов. Сердце сжалось. Она ждала этого разговора годами, но именно сейчас — она оказалась снова ни к чему не готова. Нет, не сейчас! Может быть завтра, а лучше через месяц! Но они все так же стояли в дверях её уютного «пряничного домика». Свет уличных фонарей продолжал падать на его лицо, а она теряла рассудок. Снег тонкими хлопьями всё так же падал с темно-синего неба, опускаясь на его столь уставшие плечи, а она, где-то глубоко в мыслях, уже успела простить ему все грехи. И от чего-то Тсунаёши не задавалась вопросом, как её бывший репетитор нашел временное место жительства здесь, в Нью-Йорке. Хотя да. Что спрашивать. В конце концов это Реборн. В конце концов связи с мафией никто не обрывал… Только между друг другом, не более.       — Ну так идем.       Мужчина отступил в сторону, дав возможность девушке закрыть за собой дверь и выйти, наконец-таки, под вечерне-ночное небо. Её чуть вьющиеся на концах волосы цвета теплой карамели тут же облепили светлые хлопья. Она небрежно повела своими хрупкими плечиками, на которые было небрежно накинуто белоснежное пальто, проглатывая комками январский воздух. Зима выдалась на удивление тёплой в этом году. А вот в прошлом Париж сковывали метели и морозы… Можно было думать обо всём на свете, лишь бы не о том, кто сейчас идёт рядом. Почти как раньше — рука об руку. Да. Можно было вспомнить золотую осень в Германии, где Тсунаёши провела отпуск со своим женихом. Можно было улыбнуться воспоминаниям о жарком лете в Мадриде, куда она отправилась с Гокудерой по одной важной миссии. Как их застали врасплох и как Хаято, до невозможного мило краснея, вставал перед ней на колени, даруя не только очаровательно-белое кольцо, но и свою жизнь. Можно было ох как многое вспомнить, но от чего-то все тёплые воспоминания обрывались мыслю о том, что ЕГО не было рядом. Что во многом это был не ОН. Все эти чёртовы десять лет… Ни письма, ни записки, ни сообщения. Не было. Исчез. Умер. Схоронился. Пропал. Под плинтусом. И только лишь уведённый порой в сторону взгляд босса семьи Каваллоне давал понять, что живой. Что просто работает. Далеко. На вечность далеко от нас. От семьи. От самой Тсунаёши.       Савада усмехнулась, глядя перед собой невидящим взглядом. Сердце, что раньше колотилось под рёбрами, ушло в пятки, сдавливая голову своими оглушающими ударами. Хотя прошло не мало лет, она все так же была невероятно далека от него. Но кое-чему она все же научилась. Держать себя в руках в любой ситуации, брать под контроль Хранителей и держать лицо перед сотнями людей. Что ей стоит сейчас держать маску «Принцессы» перед одним?..       Они шли по заснеженной улице, что была подозрительно пуста. Обычно в это время люди спешат на сеанс в кино или на свидание в тёплое, манящее своей атмосферой кафе, что работало специально для влюблённых парочек в конце улицы. Спешат с работы домой, чтобы накормить детей ужином и прочесть на ночь сказку. Да. Спешат домой. С самой обычной работы. Из самого обычного офиса, с обычными сотрудниками и обыкновенным начальником отдела. Спешат в свою обычную квартиру в обычном доме. Обыденность не всегда так уж и плоха. Тсунаеши, последнее время только об этом и думала. Обычной она была лишь до пятнадцати лет, а теперь ей уже давно не пятнадцать и она давно не обычная школьница-простофиля, которая получает оценки ниже среднего даже на уроках физкультуры. Она уже… Не та Тсуна Савада. Спустя десять лет она уже…       Девушка тяжко вздыхает, вспоминая всё своё прошлое до мельчайших осколков. Детский садик, теплые объятия мамы, редкие встречи с отцом, короткие разговоры с ним же. Все эти воспоминания так противно тянут под рёбрами куда-то вглубь, совсем не к месту поднимая осколки прошлого со дна мёртвого моря девичьей души. Только не сейчас. Ох, только не сегодня бы! Но в этот момент Тсуна сама себе — не хозяйка. Она вспоминает первый класс младшей школы. Вспоминает все свои неудачные попытки заняться творчеством или спортом. Помнит переход в среднее звено. Помнит встречу с самой красивой девочкой школы. Помнит каждого своего хранителя в школьное время. Помнит всё. Даже свою первую любовь. И тут уже мурашки ползут по коже, облипая каждый сантиметр тела. Он пришёл и в душе снова хаос. Все чувства в один миг становятся значительно чётче, ярче, напряжённее. До этого Тсунаёши потребовалось десять лет, чтобы всё разложить по полочкам. Но нет. Хватит. Она отбрасывает свои локоны в сторону и возвращается в сегодняшний день, не желая думать о своём репетиторе более чем одиннадцать секунд. Сейчас она будет думать о другом. Всю дорогу до заснеженного парка. До той скамьи. До другого человека в чёрном пальто.       Её мысли возвращаются к тому, о чём Савада размышляла до прогулки. Письмо, что так давно хранится в закромах её собственной души, уже не раз переписывалось и сжигалось собственноручно, своим же автором. Она развивала пепел слов над просторами океанов, рвала предложения на мелкие кусочки и переписывала слова вновь и вновь. В её мыслях, в её воспоминаниях и спорах самой с собой, это послание неоднократно меняло свой текст и своё предназначение. И даже сейчас она готова была переписать пару строк в данном послании. Однако тот самый, бумажный вариант, не поддавался каким-либо изменениям с момента его написания. Самое первое — самое честное письмо самой себе, Тсунаёши хранит на столько далеко от себя, что никакие силы не смогут заставить её забрать письмо обратно. Только обещание. Да. Её слабость стала её же силой и крепостью, колючей проволокой, которая никогда не подпустит к себе более чем на пару метров. Его слова — обожгут, а взгляд — закуёт в ледяные цепи, и чтобы выбраться из этих оков — понадобится не мало времени. Савада до сих пор не уверенна, что сумела полностью от них освободится. И похоже, что вот-вот, снова попадётся в эту ловушку.       И всё же мысли приходят к единому началу и концу.       Бледные щёчки покалывает лёгким морозцем и Тсуна будто приходит в себя, чувствуя нечто столь непривычное в районе ключиц. Черная дыра никогда не была пуста. Спустя столько лет она может провести чёрным грифелем черту и наконец признаться себе в нечто столь сумасшедшем! На мгновение Тсунаёши теряет хватку. Её маска спала всего на пару секунд. Было ли этого достаточно, чтобы раскусить Принцессу Вонголы? Её взгляд быстро падает на лицо Реборна. Замечая такой же колючий румянец на острых скулах, Тсуна осознаёт, что она не в силах больше надеть эту маску. Дыхание сбивается, горло перехватывает рука холодного ветра и она снова готова простить ему всё, что обещала когда-то. Но с того обещания прошло слишком много времени и Тсунаёши не уверенна, что Топ-Киллер мирового класса помнит о подобном. Однако… Она ошибалась.       Они останавливаются у заснеженного пешеходного перехода. Реборн делает шаг и, казалось, что этого достаточно, чтобы весь мир вокруг — замер. Тсуна робко вздыхает, замечая, что гул автомобилей больше не слышен. Город как будто замирает и часы, что раньше пробили бы девять, послушно замолкают. Снег застыл в воздухе и сигнал светофора всё так же светится красным. Ужасающая тишина окутывает этих двоих, перемешиваясь со тьмой ночного города. Сердце Савады застряло где-то в горле и дышать стало невыносимо трудно. Боялась ли Савада Тсунаёши? Боялась. Коленки чуть подрагивали от холода, а храброе сердце «Кровавой Принцессы Вонголы» будто вернулось на десяток лет назад. Сейчас перед Реборном стаяла та четырнадцатилетняя девчонка-неудачница, которая восхищённо следила за каждым его движением. Скучала ли Савада по этому странному чувству?       Она помнила.       Тсуна сжимала руки в карманах и почти незаметно кусала губы. Ещё две улицы и Савада будет у входа в парк, который уже навсегда разлучит её с этим мужчиной. Но мысли её были далеко не о будущем. Сейчас она была здесь. Подле Реборна. Который спустя одиннадцать секунд, наклонится над ней, шепча в самые губы ответ на все её думы. Спустя десять секунд она сама невольно подастся вперёд, прерывая все разговоры нежным касанием губ. Спустя семь — они отстранятся друг от друга, а через пять секунд — она уже будет на другой стороне улицы, со слезами на глазах. Ну, а пока…       «Саваде Тсунаёши. Четырнадцатое октября. Я пишу это той, которая любила ЕГО, но отныне будет с Ураганом.»       — Тсуна.       — Да?..       «Той, которая больше не плачет…       Всё так закрутилось, завертелось… Я даже не помню, как успела признаться самой себе, что не просто восхищаюсь, а люблю. А когда призналась, осознала весь страх ситуации. Для меня, той, пятнадцатилетней девчонки, такое высокое чувство как любовь было скорее связано с чем-то недоступным и невероятно сложным. И в тоже время, всё было слишком наивно и беспечно. Да и к тому же, Реборн был не просто старше меня. Он всегда был на ступень, а то и на две — выше, и угнаться за ним — было совершенно невозможным. Но время шло и тренировки не проходили даром. В какой-то момент мне даже показалось, что это всё были детские выдумки, просто стресс, который свихнул мне голову. Я ошибалась. Мы оба знали это.       Когда на моих плечах официально оказался грех Вонголы, когда я встала на ноги, когда стала той, которую Реборн хотел видеть на престоле Десятого Босса Вонголы — он исчез. И, знаешь, я никогда его не винила. Только лишь считала этот поступок бесчеловечным. Не более. С этого момента я тщетно старалась его забыть. Стереть внутри себя эти глупые, больные воспоминания связанные с ним, с теми чувствами, которые испытывала. Я неумело пыталась тебя забыть, Реборн. Стирала из памяти днём, но ночью молилась, чтобы с тобой всё было хорошо. А после робко стирала твоё имя с губ, тыльной стороной ладони смахивая слёзы.       Сколько времени прошло с тех самых пор, когда я на самом деле любила тебя? Мы были хорошими любовниками, между которыми загоралась страсть, стоило щёлкнуть пальцами. Серые простыни той квартиры до сих пор помнят твой запах, а я всё ещё вспоминаю твой шёпот, когда ты, так тихо называл меня — твоей. Сейчас я понимая, как много твоёго я впитала в себя, в свою личность. И как мало оставила тебе. Себя.       Знаешь, Реборн… Когда тебя сейчас нет рядом со мной, я всё равно не перестаю расти и потихоньку взрослеть. Вне зависимости от того — где ты. Да, я часто позволяла себя обманывать, ровно столько же, как и ты позволял обманывать себя. Но мы не лгали друг другу. Нет. Просто это было частью нашего с тобой сценария.       Дино-сан на мои молчаливые вопросы отвечает, что тебя просто нет. Я стараюсь верить его словам. Однако каждый вечер, я верю в то, что смогу тебя себе забрать. Хотя бы на день.       Надеюсь, между нами когда-нибудь наступит перемирье. И мы найдём время для того, чтобы обрести мир в тебе, во мне, в чужом, в твоём, моём. Повсюду и нигде одновременно. Прошу…       Знаешь, Реборн. Я всё ещё тебя жду. Зимой или осенью. Днём и ночью. В любой выбранный тобой день, хочу чтобы ты знал — я приму тебя. В любою непогоду я укрою тебя собой. Пусть ты и вчера укрывался кем-то иным…       Помню. Ты курил. Я это даже слишком хорошо запомнила. Ты втягивал горький сизый дым в лёгкие, а после выпускал из себя, отравляя воздух. Каждый раз я наблюдала за этим как за искусством. Только ты умел это делать так красиво (и Гокудера-кун?). Порой мне казалось, что ты затягивался не отравленным облаком, а грустью, чтобы потом сбросить пепел, как груз с плеч.       В моих воспоминаниях мы не были полноценной парой, но и не были пустым местом. Мы не читали друг другу стихи, не водили друг друга на романтические свидания. Вместо этого у нас были совместные миссии, которые кончались крепкими объятиями. Твои ледяные ладони — „ладони снега“ — обжигали мою талию… И однажды мне даже думалось, что я смогу сбежать с тобой и познать всю горесть грешников, которые посмели стать беглецами от мафии. Но сейчас я могу лишь говорить о наболевшем.       О тебе.       Я помнила. Хах. Помню. Порой ты приходил сам не свой. Был бледен, как снег. Твои ладони холодели и в такие моменты ничто не могло вернуть тебя к жизни. Кроме меня. Мне казалось, тогда, что мои поцелуи были целительными… С тех самых пор я посвящаю себя весне и этим проклятым апрелям.       Если ты вдруг решишь вернутся, то я… Ничего. Нет. Лучше не надо. Нет. Не трогай и не вороши. А потом, всё же, пожалуйста… Вернись. Собирай все свои переживания, волнения и страхи. Загрузи в чемодан свои воспоминания и смерти и возвращайся ко мне! Только… Потом забудь об этом. Я стану для тебя лекарем. Стану местом, куда можно будет вернутся день изо дня, однако… Если решишь влюбится — то пусть это буду не я. Прошу. Иначе всё вернётся на круги своя: ты вновь будешь убивать меня. Каждый рассвет с тобой станет для меня чем-то невыносимым. И… Нет. Не нужно вспоминать, то, что было. На то оно и в прошлом, чтобы там это и оставить. Однако я посмею просить тебя, чтобы ты помнил все мои слёзы, которые я проливала. Из-за тебя? Нет. Из-за того, что я сама решилась вступить на этот путь.       Отныне… Я решила, просто помнить, что мол, да, любила. Но нынче это чувство — под запретом, а твоё имя останется лишь в архивных документах, которые никогда не поддадутся исправлениям.       Теперь ты не сможешь меня мотивировать моей совестью. Теперь её просто нет. Увидев меня сейчас, ты вряд ли сможешь прочесть мои мысли. Только что те, которые я давно выбросила из своей памяти.       Наверное ты уже заметил, что это письмо так и сочится горестью. Ты ведь умеешь читать междустрочие, правда? Ты знаешь, понимаешь — я жду тебя. Когда ты вернёшься. Когда ты придёшь и я снова смогу поплакать в твой чёрный пиджак, а ты поставишь передо мной чашечку чая с мятой. Ты ведь до сих пор его пьёшь, верно?       Приди ко мне, Реборн. Приди! Расскажи, как нашёл дом и семью на другом конце земли, в десятках часовых поясах от меня. Расскажи, как ты решил остаться там на всю жизнь. Воспитать дочь. Соврать ей, что мир добр и лгать и лгать о том, что всегда будешь рядом. Планируешь там провести спокойную старость? Не лги себе, желание стрелять — не отпустит. И, кстати, о „стрелять“. Поделись со мной, какого тебе, Реборн, жить с этим огнестрельным в ногу? Болит, ноет по ночам, а? А тебе всего-то стоило. Ну, помнишь, тогда. Стоило обернутся ко мне и сказать, что останешься… И тогда я, пожалуй, не выстрелила бы… Стерпела бы. Не взвыла. Не выстрелила.       Помню. Мы ссорились. Сильно и бурно. Но не менее бурно мы с тобой заключали перемирие. Сначала ты отравлял меня ядом нашей любви, а после я залечивала раны робкими поцелуями. Стоило лишь коснутся и мы забывались друг в друге: в поцелуях, в объятьях, в сексе. Ты сжимал мои запястья так крепко, что приходилось носить неделями напульсники. Я же стонала так тихо, что тебе приходилось прижиматься ухом к моей груди, дабы услышать рваное биение сердца.       Реборн… И по сей день ты отзываешься воспоминаниями и всхлипами в любой части меня. Я знаю. Знаю, что даже сейчас — ты живой и дышишь тем же воздухом, что и я. Миролюбивый до приличия, но лживый до невозможности, пускаешь пулю в лоб очередному мастеру дури и веришь в то, что я забыла. Но я, чёрт возьми, помню!       Помню, как ты несерьёзно относился ко всем моим вопросам.       Помню, как говорил, что между мной и тобой — различий нет.       Помню, как легонько кусал мои предплечья и оставлял засосы на ключицах.       Я помню тебя, Реборн. А стоит ли?       Мне больно. Я разрываюсь на части, пуская воспоминания в своё болезненно-восполненное сознание. Твой смех заставляет распасться на мелкие крупицы; твой взгляд — упасть на дно океана. Нет. Этот диагноз — не излечим. Он приносит мне только страдания. Я всё ещё пишу… Но порываюсь закончить, иначе сердце, что рвано так мечется, вовсе остановится.       Захлёбываясь слезами и горечью, что ты принёс в мою жизнь, я завершаю своё письмо.       Реборн… Я…»       Поцелуй с привкусом сигаретного дыма растаял, как снежинка от тёплого дыхания. Светофор сменил зелёного человечка на красного и машины вновь тронулись вперёд по шоссе. Запах его духов остался с чёрным шарфом в руках Савады, а самого киллера уже было не видать. И она задумала взвыть. Как волчица, потерявшая свою стаю, девушка думала бежать прочь от этого места. Не сдерживая пламя посмертной воли, Тсунаёши желала сжечь всё, что находилось в радиусе нескольких метров. Надрываясь голосом, Десятая смахивала бы слёзы горящими руками, не в силах держать свою боль внутри. Касания было бы достаточно, чтобы сорвать замки, но…       Савада тяжко выдохнула, отправляя чёрный шарф в ближайшую урну. Через пару секунд светофор вновь загорелся зелёным, она спокойно перешла дорогу, отправляясь в назначенное место.       «Я всё ещё думаю о тебе, пока ты вдыхаешь запах другой и гладишь другие волосы. Чужие.»       — Я всё ещё люблю тебя, Реборн. — шепнула Савада, встретившись взглядом с Ураганом Вонголы.       «Лучше бы ты просто умер…»