Старый Дом

…Слепой присаживается на корточки и небрежно проводит пальцами по полу, по челюсти Помпея, по рукояти ножа. От чмоканья, с которым лезвие выходит из глубокой раны, у Курильщика все внутри скручивается в тяжелый мокрый узел. Ему едва удается сглотнуть кислый комок, подкативший под самое горло. Он разворачивает коляску и кидается к дверям спортзала, толкает шершавую от облупившейся краски створку — заперто. Курильщик дергает ее что есть сил, затем упирается ладонями. Ключа в замочной скважине нет. Кто запирал дверь? И запирал ли? Курильщик бьется в нее, как ненормальный, пока тихий свист из-за спины не заставляет его замереть. Все присутствующие молча наблюдают, как он пытается сбежать. Логи, Птицы, белые как штукатурка Псы — каждое лицо повернуто к нему, и только Помпей стеклянно таращится в потолок. Незаметно и плавно множество людей сливается в толпу. Впереди — Табаки, Сфинкс, Лэри. Лог перекашивает рот в ухмылке: — Далеко собрался, Фазан? — Голос дробится на зеленом полу. — Стучать намылился, не иначе, а? Докладывать Акуле, что тут было? Толпа единым движением перекатывается ближе, и у Курильщика слова застревают в глотке шершавой пемзой. На всех лицах — одно и то же выражение, брезгливо-неприязненное. — Докла-адывать… — шипит Лэри. — И ведь правда, — спокойно говорит Сфинкс, приближаясь на шаг, — Фазан всегда остается Фазаном. Курильщик вжимается в спинку коляски. Ладони делаются мокрыми. Бесстрастный Слепой, зажимающий в руке испачканный красным нож, пугает куда больше, чем скалящийся Лэри и хищно раздувающий ноздри Дракон. Из горла удается выдавить только жалкий писк. Резко гаснет свет. Ужас нажимает на грудь так, что Курильщик едва дышит. До неправдоподобия по-настоящему шелестящая темнота надвигается на него, дышит горячо и алчно, шуршит подошвами и шинами, и любой миг может прерваться касанием, болью, ударом… Что-то вцепляется в лодыжку, и Курильщик наконец орет и дергается в коляске, инстинктивно пытаясь стряхнуть то, что его схватило, но ноги не слушаются, они уже давно не слушаются — и он никак к этому не привыкнет; и в полоснувшем его свете чужого фонарика тускло блестит металл, и Курильщик видит, что его лодыжку сжимают пальцы Сфинксова протеза. Крик затыкает глотку, темнота душно наваливается… — Курильщик! Эй, Курильщик! — раздается над самым ухом брюзгливый голосок Табаки. — Да не ори ты! Сухонькая ладошка зажимает рот, и Курильщик еще мычит, пытается отбиться, но кошмар уже отступает. Он перестает размахивать руками и моргает, пытаясь собрать из размытой картинки четкую. У Шакала на голове — сущее гнездо, уши торчат, как два гриба-чаги, а лицо сонное и недовольное. Он с ворчанием убирает руку: — Совсем, что ли, с катушек поехал? Ни в чем не повинных людей среди ночи будишь… В узде надо держать свои сны, дорогуша, а то они тебе на шею сядут… Он бормочет еще что-то, но Курильщик не слушает. Он глядит на свои ноги, придавленные одной из подушек. Всего лишь подушка. Всего лишь кошмар. Табаки закапывается в одеяло и наконец затихает. Спальню едва-едва освещает китайский фонарик, подвешенный к кровати Горбача. Черный спит, закинув руку на голову и локтем затенив глаза. Рядом с Курильщиком присаживается Македонский, молча подает стакан с водой. Табаки сонно причмокивает и натягивает на себя еще и одеяло Лорда. Снова засыпать Курильщику страшно, и он по возможности тихо выбирается из спальни. В реальности темнота коридора отчего-то пугает не так, как во сне. Кружок света ползет перед коляской. Курильщик едет вдоль стены, но ни строчки не прочесть — все смазано неверным светом, буквы слипаются и оплывают. Под колесами похрустывает мусор, и этот обыденный звук кажется неожиданно громким. Опустив взгляд, Курильщик видит глиняные черепки и рассыпанную землю. На стену налипли бугорки подсыхающей грязи. У плинтуса — горка земли, сухие скрюченные пальцы корней. Чуть дальше Курильщик видит ошметки листьев, истоптанные потемневшие стрелки алоэ. Пол поблескивает от сока. Кто-то ограбил спальню Птиц? Может, это месть обезумевших Фазанов? Смешок щекочет губы, но Курильщик его проглатывает. Дом поскрипывает, перебирает ночные шорохи, как четки, и страшно подкидывать ему лишнюю косточку. Курильщик уже подумывает о возвращении, когда свет фонарика вдруг начинает тускнеть. Похоже, садится батарейка. Курильщик разворачивает коляску, описывая небольшой круг, и колесо на чем-то подпрыгивает, застревает. Фонарь едва не падает с коленей, чахнущий свет пляшет, подбрасывает блик от какого-то предмета, и Курильщик машинально останавливает на нем луч, чтобы разглядеть. Это похоже на обломок ветки без коры, высушенной временем и ветром, белой с почерневшим, словно обугленным кончиком. Узловатый обломок, на который надели тяжелый перстень и забыли снять, выронили поделку из кармана. Только это не ветка, понимает Курильщик, и знакомое чувство ужаса выжимает из груди воздух. Это не ветка, и на кончике не уголь — черный лак на заостренном ногте. Перстень поблескивает крупным темным камнем. Курильщик застывает в коляске, вымерзая изнутри. Он догадывается, на что наткнулось колесо, но опустить взгляд и свет — выше его сил. Руки не слушаются, фонарик вздрагивает и утыкается лучом в противоположную стену возле замурованного окна. Черное неровное пятно на стене имеет объем, но Курильщик не сразу понимает это, точно правда не укладывается в голове. Глубоко вогнанный нож пришпилил беспалую бабочку к штукатурке. Темные потеки на стене, лохмотья рукава. Слишком большое расстояние от перстня до стены. Слишком большое, чтобы сохранить целостность, а значит… Рывком откатываясь назад, Курильщик все же роняет фонарь. Грохот алюминиевого корпуса кажется оглушающим. Но подобрать его — значит опустить руку вниз, к спутавшимся светлым волосам, к вычерненному тенью провалу глазницы, к оскаленным неровным зубам, к лаковой луже, подстеленной под плечи… Курильщик давится вдохом, резко просыпаясь. Странное ощущение потери равновесия, падения набок, утяжеленного веригами коляски, пропадает не сразу. В ушах шумит, собственное дыхание кажется хрипящим и громким. Кошмар. Всего лишь кошмар в кошмаре. Наверно, слишком много «Хвойного» влил в него вчера Табаки… Растерев лицо ладонью, Курильщик садится, щурится от бьющего в глаза верхнего света. На общей кровати никого нет. Спальня пуста, одеяла смяты. Оставленная в пепельнице сигарета вяло исходит дымом. Курильщик видит свою всклокоченную голову в отражении на темном стекле окна, зевает и еще раз осматривается. В коридоре, куда он выезжает некоторое время спустя, свет не горит, воздух выстужен. За стенами гудит ветер, сует холодные пальцы в оконные щели, высасывает тепло из комнат. Курильщик водит фонариком, с некоторым содроганием осматривая коридор. Ни земли, ни мертвечины — грязноватый пол, исписанные стены. Он гадает, куда подевались все обитатели четвертой. Бывают, конечно, совпадения, когда все отправляются по своим делам, или в столовую, или на урок — но сейчас ведь ночь. Курильщик вспоминает спортзал, и руки покрываются мурашками. Он медленно едет вдоль стены и машинально читает попавшие под взгляд надписи. «Зови не зови, удача придет сама» «меняю четыре бутылки на Ницше и пуговицу» «Кто бы ты ни был — обернись!» Он подавляет желание обернуться и немедля чувствует, как волоски на загривке встают дыбом: чужой взгляд щекочет шею. Вокруг тихо, так тихо, что дыхание Курильщика, наверно, можно услышать даже в библиотеке. Как будто он — единственный, кто дышит во всем Доме. Ощущение взгляда не исчезает. Глупый детский страх липнет к лопаткам. Курильщик резко поворачивается, истово размахивает фонариком, наполовину ожидая наткнуться лучом света на рожу чудовища или безумца, — но никого не находит. Коридор пуст. Тихий протяжный скрип замораживает кровь. Во рту у Курильщика пересыхает. Секундой позже он понимает, что это вздохнул сам Дом, утомленный собственной тяжестью. Проседают по миллиметрам половицы, перекашиваются дверные короба, постукивают друг о друга вещи, смещаясь на волосок с насиженных мест. Когда-нибудь, через много-много лет, Дом врастет в землю и уйдет под нее, как уходит в море, погружаясь с головой, умирающий грузный слон. Содрогнувшись, Курильщик поспешно едет дальше. Оставаться в одиночестве невыносимо. Возле двери в третью он долго прислушивается. Но ни скрипа пружин, ни постанывания и похрапывания спящих не слышно. Капает вода, гулко разбиваясь о раковину. Потом и этот звук исчезает. Курильщик отшатывается от двери, вытирает потные ладони о штаны. Зажав фонарик под мышкой, он едет мимо второй, но даже Крысятник затоплен этой неестественной тишиной: ни ругани, ни придушенного визга музыки, ни возни. Дверной проем чернеет совсем рядом, за ним — лестница, и на миг Курильщику кажется, что там кто-то стоит. Вздрагивающий луч фонарика, однако, никого не находит. Случайно дотронувшись до стены, Курильщик отдергивает руку: от штукатурки тянет сырым холодком, точно он в каменном мешке. Единственными звуками по-прежнему остаются его дыхание и шорох колес. Он притормаживает у двери Ральфа. Застекленное окошко над дверью не освещено. Постучаться Курильщик не решается — не из-за того, что боится разбудить воспитателя, а из-за того, что стук выйдет слишком громким. Стук оповестит весь Дом о его местонахождении. Да и есть ли кого будить за этой дверью? Зябко ежась, Курильщик ускоряется: хочется согреться и наконец узнать, куда же все подевались. Но, спустившись на первый этаж, он почему-то поворачивает не к спортзалу, а к входной двери. Тяжелый засов отодвинут, замок не заперт. Курильщик тянет на себя ледяную ручку и внезапно вспоминает, что накануне вечером никто не наливал ему никакого «Хвойного». Двор в открывшемся проеме залит мглисто-серым туманом, плотным и однородным. Не различить ни старого дуба, ни скамейки, ни ограды. Туман плещется у крыльца, и кажется, что Дом плывет в межмировом пространстве, снявшись с привычного места и не зная, где бросить якорь. Еще немного — и туман зальет ступеньки, затопит крыльцо, подберется к порогу… Порыв ветра обдает холодом, и Курильщик поспешно закрывает дверь, стараясь не шуметь. И успевает заметить, как серая дымная гуща содрогается и по ней от крыльца расходится рябь, точно круг от брошенного камня. Происходящее кажется сном, но Курильщик уверен, что не спит. Он щиплет себя за плечо и потирает тут же занывшую кожу, поджимая губы. Все более убедительной кажется версия о массовом собрании в спортзале. Вот только что там делают все стаи? Ведь Псы уже остались без вожака. Ведь все это уже было пару недель назад. Это только в кошмарах события повторяются снова и снова. Он едет в спортзал. Гулкое пространство бесшумно дышит сквозняками. Курильщик долго не решается въехать в открытую дверь, затем шарит по ледяной стене рукой, отыскивая выключатель. Свет заливает зал, отталкивается от крашеного пола и впивается в глаза. Здесь никого нет. Посередине спортзала кучей свалено какое-то тряпье: не то пыльный спортивный мат, не то застиранные шмотки Ящиков. Повинуясь внезапному интересу, Курильщик трогается с места. Дверь мягко закрывается за спиной. В тряпичной куче он различает черные кожаные штаны, клубочек носка, застиранную футболку. На вещах белеют комочки извести. Затем, с внезапно подкатившей дурнотой, Курильщик опознаёт рукав косухи, измятым шлангом торчащий из-под голенища грязного остроносого сапога, и пестрый платок, весь в бурых пятнах. Что-то капает на тыльную сторону руки, и Курильщик дергается, испуганно задирает голову. На давно не беленом потолке темнеет влажное пятно, еще одна капля бьет Курильщика по колену. Он разворачивается, торопится к выходу, отгоняя мысли о приснившемся кошмаре, и видит, что дверь закрыта. Сердце затыкает горло где-то под кадыком, потом падает обратно и суматошно колотится в ребра. За спиной громко шлепается на пол капля. Он толкает дверь — и та легко открывается, а за ней — ярко освещенный спортзал и темная куча посередине. У Курильщика кружится голова. Он жмурится, моргает — но за открытой дверью ровно тот же спортзал. Один в один как тот, из которого он только что собрался выехать. Курильщик оборачивается и холодеет. За его спиной — спортзал, вот только на полу ничего нет. Он поворачивается к двери и вздрагивает: куча одежды пропала и там. Плюхается на пол капля. Курильщик снова оборачивается, крепко вцепляясь в подлокотник коляски. Спортзал за спиной пуст, на полу ширится темная лужа, ширится неестественно быстро. — Мама… — вырывается у Курильщика. Отвести взгляд от лужи никак не получается. Он не сразу решается повернуться и посмотреть вперед. А когда решается — свет в дверном проеме уже не горит. Кап. Шлеп. Кап. Через несколько мгновений свет погаснет и здесь. Курильщик не может двинуться с места. Уставившись в одну точку на косяке, он пытается дышать ровнее. Это тоже кошмар, точно кошмар. Такого не может быть в реальности. Он прикусывает кончик языка, морщится от боли, кусает еще и губу. Это кошмар, просто очень крепкий сон, который не сразу разгоняется болью. Надо проснуться, проснуться. Ощущение присутствия за спиной нарастает постепенно, словно кто-то подходит все ближе, чтобы провести рукой по затылку Курильщика. Лужа ширится. Кап. Кап. Надо проснуться. Все тело покрывается мурашками. Проснуться. Хлюпающий звук совсем рядом за спиной — шаг по луже. Еще один. Кап. Курильщик выныривает из свинцового кошмара и тяжело дышит, приоткрыв глаза. Лицо пылает. Рядом возникает встревоженный Македонский, кладет ему на лоб мокрую холодную тряпицу. Струйка воды бежит по виску, неприятно заползает в ухо. — Ничего, детка, моя микстура в момент собьет жар, — обещает Табаки, заглядывая Курильщику в лицо и обдавая его густым спиртово-травяным запахом. — Я ей кого только ни лечил!.. — Не забудь упомянуть, что тараканов твоя микстура травит за ночь, — раздается спокойный голос Сфинкса. — Поклеп! — вопит Табаки, отодвигается и начинает чем-то шуршать и чавкать. — Сейчас кэ-э-эк изготовлю, кэ-э-эк вылечу! — Звучит как угроза. Курильщик, я бы советовал тебе выздороветь или помереть самостоятельно, — цедит Лорд. — Главное — не мешкай. — Кр-рылышко или ножка! — выкрикивает Шакал и снова чавкает. Курильщик с трудом спихивает с себя тяжелое одеяло. Рубашка липнет к спине и груди, руки ватные, голова чугунная. Македонский проносит мимо кастрюлю. От запаха еды Курильщика мутит. — Табаки, — слабо зовет он. Жующий Шакал оборачивается к нему, быстро облизывает крошки с губ. — Табаки, а куда… делось тело? — Какое тело? Ты о чем, Курильщик? — Табаки причмокивает и обсасывает пальцы, тянется куда-то. Курильщику кажется, что язык во рту распух, как подушка. — Когда… в ту ночь, когда Помпей… Куда дели тело? Табаки некоторое время молча жует, потом широко улыбается: — Тело, говоришь? — И смачно вгрызается в бутерброд, роняя крошки на постель. А Курильщик глядит, глядит и не может отвести взгляд от куска плохо прожаренного мяса на толстом ломте булки, от подмокшего и потемневшего мякиша. Проснуться. Проснуться. — Понятия не имею, — радостно сообщает Шакал и зубами отдирает кусок от неподатливого бутерброда. — Наверно, Дом поглотил. Проснуться. Проснуться никак не выходит.