Чего лучше не знать

Иногда, думает князь Линь У, обстоятельства так неловко складываются, что лучше бы тебе в них никогда не попадать. Лучше было бы поехать иной дорогой, не услышать подозрительного, не увидеть смущающего. Но обстоятельства, демоны их забери, складываются – и хоти не хоти, а ты зажат ими в угол и ничего не можешь поделать. И даже забыть потом не сможешь. Тот вечер у генерала Линь У Цзюня паршиво складывался с самого начала. Он пытался надраться. Ведь после общения с его светлостью Чунь Шень Цзюнем он чувствовал себя несправедливо облитым грязью… как всегда. В самом деле, именно поэтому Линь У старался общаться с господином министром пореже, потому что он считал себя истинным офицером и знатоком боя, а не этих сволочных дворцовых интриг. И кем бы там Чунь Шень себя не мнил, без таких, как Линь У, прямых и честных воинов, он бы никогда не смог удержать границы Чу. Но… при каждой встрече Линь У терял слова и не мог достойно парировать язвительные выпады канцлера, предпочитал промолчать, чтобы хоть так не сойти за дурака. А потом ругал себя за то. Мол, мог бы и высказаться, не допустить, чтобы его позорили перед строем солдат. Эх. Линь У пил весь вечер, но так и не нашёл утешения в вине. И действительно стоящее вино в таверне быстро закончилось. Хозяин перепуганно бил поклоны, клянясь, что больше и взять-то неоткуда, а впрочем, чего ещё можно было ожидать от приграничной провинции и богом забытой деревеньки? Генерал его простил. Некоторые из составлявших ему компанию офицеров нашли в таверне доступных девиц, не бог весть каких красавиц и даже не слишком чистых. Линь У отказался от подобных услуг. Да даже будь придорожные девки роскошными царевнами – ха-ха-ха! – он бы отказался, потому что ни одна из земных дам (и, как кощунственно думал Линь У, даже небесных) не могла бы сравниться с его Шуй. Ни у одной не было её нежности и терпеливой ласки, её кос чернее ночи или глаз глубже болотных омутов. Он ужасно соскучился. Он оставил собутыльников допивать дрянное недобродившее пойло и решил вернуться в лагерь. Луна только начала расти, и небо усыпали звёзды. Был бы он дома – они бы сидели с женой на веранде, а может, уже давно бы лежали, или он усадил бы её сверху и любовался её стройным станом, а звёзды серебрили бы светлую кожу и поблескивали на влажных от масла волосах. Линь У вспоминал маленькие, аккуратные ручки Шуй, игриво пробегающие пальчиками по его телу, вспоминал груди, так уютно ложащиеся ему в ладони, и желал лишь одного – поскорее найти укромное место, чтобы насладиться воспоминаниями от души. Не ехать же в лагерь с подобными мыслями, право слово. Шуй тоже виновна, думает Линь У и мысленно глубоко вздыхает. Хотя Шуй невозможно винить, глядя ей в глаза – карие, с зелёными искорками – но, в самом деле, кто ж ещё виновен в том, что её выросший без родителей брат так на неё похож? Что у него, мерзавца, такая же светлая кожа, и такие же тёмные ухоженные волосы, и такая же привычка закусывать нижнюю губу и запрокидывать голову, отдаваясь волнам наслаждения... Ох, думает Линь У раздраженно, в самом деле, о последнем он предпочёл бы не знать. В поисках уединения он тогда углубился в лес, спешился и повёл коня в поводу. Всё ему казалось, что тракт рядом, что лагерь слишком близко – он видел отблески костров и слышал перекличку часовых. А потом, в дополнение, он услыхал низкий, непристойный стон, переходящий в почти звериное рычание, и его возбуждённому вином и воспоминаниями сознанию показалось увлекательным подойти ближе и рассмотреть: кто же это так горячо предаётся страсти, вдруг кто-то из тех, кому следовало бы быть на посту… После он подумал, что ему самому следовало бы быть на посту и не видеть происходящего. Следовало бы поехать другой дорогой. Оставить этих двоих в дозоре или взять с собой на попойку – они бы не посмели ослушаться приказа. Или, что вернее, следовало бы ещё тогда, когда он застукал их в первый раз, глупых, угловатых юнцов, неловко тычущихся друг другу в губы и сталкивающихся то лбами, то носами, так вот ещё тогда он должен был не только рассмеяться, отчитать и выпороть, а развести как можно дальше друг от друга. Отправить одного на юг к Ва Линь, а другого – в императорскую гвардию, наплевать на дружескую привязанность, заставить отбросить даже мысль о возможной близости. Именно тогда он не должен был поверить злому, угрюмому молчанию Сян И, не должен был принять за раскаяние тихое извинение Бай Ли. Ничего они не поняли, а если и пожалели о глупостях, то явно не о тех, о которых следовало бы, иначе Линь У не пришлось бы пять лет спустя прятаться за деревом и не в силах отвести взгляда смотреть на то, что творят его любимцы и воспитанники. Выросли, засранцы, и глупости у них выросли. Он смотрел с недоверчивым изумлением, с какой нежностью Сян И проходился губами по светлой коже, изо всех сил – Линь У хорошо знал, чего это стоило его пылкой натуре – стараясь не оставлять на ней следов. Сян И цеплял подушечками больших пальцев соски, (наверняка) царапаясь мозолями, и вглядывался в лицо Бай Ли, пытаясь уловить мельчайшие оттенки эмоций. – Тебе хорошо? Сладкий мой, хорошо? – хрипло спрашивал Сян И и, не дожидаясь ответа, припадал поцелуем к алеющему рту друга, а Бай Ли едва слышно стонал сквозь поцелуй, изгибался, прижимаясь крепче, и скрещивал изящные узкие лодыжки (вот ещё одно сходство с Шуй, нервно отмечал Линь У) на его пояснице. Вероятно, шурину всё-таки было хорошо, хотя Линь У не мог представить, как можно получать удовольствие от таранящего зад толстого отростка плоти и даже более – самому подаваться и насаживаться. Зато на месте Сян И он представлял себя даже слишком ярко. Пусть тело Бай Ли не обладало мягкостью и сочащимся влагой лоном, но бёдра он разводил ровно так же, как сестрица, и отдавался с той же молчаливой, сдержанной пылкостью. А Сян И – это было видно по его перекошенному страстью лицу – захлёбывался восторгом от полученного, стонал, рычал и поскуливал, шептал бессвязные признания и тут же прикусывал мочку уха, кожу под подбородком, жилку на плече. И перебирал тёмные пряди шелковистых волос, накручивал и пропускал между пальцами, а иной раз, не в силах удержаться, дёргал сильнее, заставляя поворачивать голову и подставлять стройную шею под россыпь поцелуев. Линь У узнавал себя в нём (потому как, можно ли вообще остаться сдержанным, когда ты освободил от одежд, как подарок – от шёлковых лент и лоскутов, когда разложил и прижал к себе такую невероятную красоту?) и торопливо наглаживал собственный член. Сян И, конечно, дурак дураком в вопросах любви, ничуть не лучше самого Линь У. Хотя генерал все пять лет надеялся, что сумел достаточно втолковать приёмышу. Что надменный, снисходительный взгляд из-под длинных ресниц никогда не потеплеет, никогда не обернётся к нему. Что пусть в войске они близки, для двора Сян И всё равно останется оборванцем, чудом прибившимся к генералу, а Бай Ли – дальним родственником императора и пусть обедневшим по милости предков, но аристократом. Боевое братство и дружба – это замечательно, но ровней им не стать никогда. Линь У безумно долго добывал должности и право жениться на Бай Шуй, ради него кормил москитов в болотах и забирался на отвесные скалы. И всё равно, даже получив титул князя из рук владыки, он оставался выскочкой, которому неслыханно повезло, что девица из столь уважаемой семьи согласилась пойти за него замуж. Он сам не сразу поверил своему счастью, когда она приняла его предложение. И разве стала бы она его женой, если бы не звание и титул, если бы не деньги, вложенные в крошащиеся стены старого поместья? На пике наслаждения Шуй всегда закрывала глаза и льнула к нему всем телом, мелко подрагивая, сладко сжимаясь внутри. Ноготки впивались в спину, а потом, будто спохватившись, ладони рассеянно заглаживали следы, хотя Линь У был готов вынести и большее, лишь бы только она так и оставалась в его объятиях – нежная, любимая, пахнущая теплом и страстью. А тут Линь У стряхивал белёсые капли семени с ладони и смотрел неверяще, как Бай Ли утомлённо устраивал висок на смуглом плече Сян И. Как они обнимались и переплетали конечности, а лицо Сян И – нахальная, обезьянья, кривая рожа – светилось неизбывным счастьем. Невозможным счастьем. И Линь У проклял бы самого себя, если бы посмел тогда появиться перед ними и попытаться растянуть. Тогда или позже – как их теперь, вообще, можно было оставить друг без друга? Но, раздраженно думает Линь У, даже спустя несколько дней, когда эмоции поутихли, нельзя не вспоминать об увиденном при каждом взгляде на эту парочку. Даже когда они не касаются друг друга и краями рукавов. Даже когда Бай Ли раздражённо отчитывает Сян И за очередную нелепую выходку. Или когда они ругаются о том, кто же из них всё-таки «правая рука» другого (Линь У давится пошловатым смешком, слыша спор). Но особенно – когда они просто стоят или сидят рядом, на грани допустимой приличиями близости, смотрят в разные стороны и сосредоточенно думают каждый о своём, а Линь У Цзюню кажется, что воздух между ними дрожит от напряжения, скручиваясь алой нитью вокруг мизинцев. И генералу хочется завернуть обоих своих непутёвых мальчишек в плащ и спрятать от чужих глаз, чтобы больше никто, ни одна живая душа этой порочной связи не заметила. Некоторые вещи, думает он, лучше бы не замечать и ни о чём не догадываться. И вспоминает давнишний разговор с Шуй, когда он пожаловался ей на выходку брата. – Ты поговори с ним, в самом деле! – горячился тогда Линь У. – Это ж стыд, это ж... демоны знают что! Я их поубиваю обоих, если они мне ещё раз попадутся! – Хорошо, – кивала и улыбалась Шуй, чуть склоняя голову к плечу, сдержанно-насмешливо щурясь. – Хорошо, любимый, я поговорю с Ли. Они больше не попадутся. Линь У вспоминает, глубоко вздыхает и отводит взгляд. Ладно. По крайней мере, они все очень старались.