Душа моя рваная — вся тебе

Они не виделись последние шесть лет. Плюс-минус. Сколько точно — Алек уже и не помнит. Иногда ему начинает казаться, что он совершенно не помнит, как выглядит его сестра. Как выглядела. Потому что нет никаких сомнений, что сейчас она выглядит все же иначе. Пускай ненамного… Да нет же, черт возьми. Намного. Потому что прошло столько времени. Алек думает, что не узнает ее сразу, если встретит. Зато он регулярно видит ее мужа. Саймона. Которого не переносил, когда только встретил. Которого все еще недолюбливает почему-то. Все же дело, наверное, в том, что Саймон ее муж. Вот и все. Не в нем самом даже дело. Был бы на его месте кто-то другой, Алеку бы и этот другой не нравился. Только не после всей той истории, что была между ними. Все оборвалось в одно мгновение. Пожалуй, даже слишком внезапно. Изабель тогда нервно мерила шагами комнату, когда он ее нашел. И улыбалась как-то то ли натянуто, то ли через силу. Ничего толком не сказала. И ему ничего не давала сказать. Только положила руку ему на шею, касаясь большим пальцем линии скул, и как-то сдавленно проговорила: — Надо было раньше остановиться. Ты прости меня, Алек. Я заигралась. Она ему и ответить не дала тогда. Оставила след красной помады на щеке и куда-то чуть ли не бегом удалилась. А ровно на следующий день все ее вещи исчезли из Института. Он все еще не понимает, как мог не проснуться тогда, как мог банально не услышать. И вряд ли когда-то узнает, что она все же задержалась на несколько минут в дверном проеме его комнаты. Не могла пройти мимо, не попрощавшись. Без слов. Без объятий или поцелуев. Одними глазами. Лишь окинув комнату взглядом и посмотрев на его спящую фигуру. Краткие разговоры по существу. Без изливания души, как раньше очень любила. И даже на свадьбу не позвала. Хотя, на свадьбу она не позвала никого. Родители тоже узнали задним числом. Саймон до сих пор говорит, что ей хотелось сделать все очень личным, запоминающимся. Когда же у них родился сын, Алек был откровенно завален работой. А может, просто придумал себе эту отговорку и до сих пор в нее верит. За все это время он ни разу не был в Идрисе. За все это время Изабель ни разу ни приехала в Институт. И кажется, что теперь уже он избегает ее. Потому что просто не знает, как себя вести при встрече. Потому что то, что между ними было, оставило свой странный отпечаток. Будто след ее помады, который крайне трудно оттереть сразу. Въедающийся, стойкий. Но все же временный. Временный, потому что вечного нет абсолютно ничего. Все имеет конец. И их как бы оно ни называлось тоже. Она бегает от него. Вот уже несколько лет она бегает от него. Или от самой себя. От всего, что было. Придумывая оправдания и извинения. Только кому это вообще нужно? Почему нельзя остановить всю эту беготню? Даже смешно. Саймон довольно часто привозит сына в Институт. Взваливая дополнительную ответственность по имени Стивен на его и без того загруженного работой дядю. Алек лишь горько усмехается, думая о том, что племянника видит в разы чаще, чем сестру. Но менять это кажется уже бесполезным. Да и проводить время с мальчиком ему нравится. Чем-то напоминает те времена, когда Макс был жив. Потому что Алеку кажется, что ему снова лет семнадцать, что он обязательно где-то не уследит и у того на коленках будут синяки. Не умеет он с детьми. Не умеет. Слишком сильно за них переживает, в разы преувеличивая ответственность. И в этот раз все так же. Саймон протягивает ему целую сумку с игрушками и прочей дребеденью и нравоучительно повторяет: — Он будет прыгать, и бегать, и переворачивать все на уши. Но это нормально. Скорую можно не вызывать, если он стукнется и поставит пару ссадин. Алек закатывает глаза. Старые привычки Примитивного все же выдают Саймона. Он больше не указывает на них. Не дает понять, что все это сидит в печенках. Он привык со всем этим жить. И что самое главное — привык к мысли, что Саймон теперь муж Изабель. Что она, наверное, счастлива с ним. Хотя иногда сказать остроту в сторону бывшего Примитивного крайне хочется. Но эти остроты он всегда оставляет для Клэри. Да и в ее сторону они получаются уже не такими резкими и обидными. Скорее — дружескими подколами. Как только Саймон проходит через портал, ведущий в Идрис, Стивен заявляет, что все лежащие в сумке игрушки — хлам. Что они глупые и для детей. Алек невольно улыбается. Слышать нечто подобное от пятилетнего мальчика странно. Не просто странно — ужасно смешно. И тогда он отставляет сумку на лавке, находящейся недалеко от портала, присаживается на корточки, чтобы не смотреть на племянника сверху вниз и говорит: — Ладно. Что тогда будем делать? И Стивен так заговорщически оглядывается и шепотом отвечает, как будто это тайна какая-то: — Можно я посмотрю за тренировками? — Можно, — соглашается Алек. И тут же делает оговорку: — Но только в стороне. И так, чтобы никуда резко не исчезал, как только я отведу от тебя взгляд. Договорились? Он подставляет ладонь, и Стивен сильно — соизмеримо своим силам — ударяет по ней своей пятерней. Алек треплет того по волосам и поднимается на ноги. Проводить время с племянником всегда непросто. Тут даже вся собранность нефилима не помогает. Концентрация будет повыше, чем во время самых опасных рейдов. Но если постараться отбросить всю эту часть с ужасной ответственностью — всего лишь постараться, потому что никуда она не денется, — то все эти проделки и по-детски наивные фразы вызывают невольную улыбку. Раскрашивают серые будни. Хоть как-то сменяют однообразную картинку управления Институтом и его порядками. Когда в подобные дни приезжают еще и мама с отцом, то напряженность всего процесса возрастает в разы. Зато Мариза одобрительно кивает. И не упускает возможности заметить, что ему бы следовало относиться ответственнее к воспитанию племянника. Потому что и от него тоже зависит многое. Потому что воспитать достойного Сумеречного Охотника — задача, что лежит не только на плечах Изабель. Роберт же как бы вскользь бросает, что род продолжается, хотя фамилия и угасает. Потому что Алек — последний представитель фамилии. Последний мужчина. Дальше ветка не пойдет. Намекает на то, что у Алека никогда не будет жены. Даже не жены. Родных детей. И явно чуть ли не на горло себе наступает, если вдруг встречает Магнуса. Говорит, что пытается понимать все. Пытается принимать. По взгляду видно — дается отцу это с большим трудом. Алек привык. Привык стараться не обращать внимание на мелкие нападки в его сторону. Он все еще помнит ту давно произнесенную Ириной Картрайт фразу: «Как же все-таки жаль, что твои голубые глаза никто не унаследует». Сотни ножей в спину, оставивших каждый свой след. Они давно не кровоточат. Не ноют даже. Они остаются шрамами. Уродливыми и противным, постоянно напоминающими ему, кто он такой и что он сделал в своей жизни. Под конец дня, проведенного с племянником, Алек всегда выжат. Измотан настолько, что хочется только одного — завалиться спать. Эдакое нервное напряжение, которое заканчивается желанием быстрее уснуть. И вся документация на этот день задвигается в дальний ящик. Потому что за Стивеном приходится следить постоянно. Отнюдь не потому, что он склонен влипать в неприятности. Просто потому, что иначе Алек не может. Просто не умеет. Та же проблема когда-то была с Максом: он слишком боялся, что младший брат поранится. И как бы он ни старался не думать о Максе, не проводить параллели, у него ничего не получается. Правда, по характеру Стивен напоминает ему самого себя. Чем-то таким незримым. Необъяснимым. Непонятным. Просто есть такое чувство, что они похожи. Как-никак это сын его сестры. Конечно же, они чем-то да похожи. Саймона нет в восемь вечера. Не появляется он и в девять. Стивен уже начинает потирать глаза, хотя и не признается на словах, что хочет спать. А Алек отправляет пять или шесть сообщений на телефон сестры, в которых покрывает ее мужа трехэтажным матом за безответственность. Изабель не отвечает ничего. И после последнего не отвеченного сообщения Алек приходит к выводу, что придется Стивену заночевать в Институте. Он уже начинает судорожно соображать, где можно положить его спать, когда кто-то стучит по дверному косяку и Стивен подрывается с места с довольным криком: — Мама! Первое, что Алек видит, когда поворачивает голову, это неизменную красную помаду. Не алую, а винную. И уложенные черные волосы, спадающие чуть ниже плеч. Изабель улыбается, а он задается вопросом, когда видел эту улыбку последний раз. Давно. Настолько давно, что и вспомнить не получается. — Ты можешь быть хоть немного более ответственной? Первые слова, которые он ей говорит при встрече. Первые слова, которые он произносит, увидев ее после почти шести лет. — Я тоже рада видеть тебя, Алек, — отзывается Изабель, встречаясь с ним взглядом. Сын выпускает ее из объятий, и она спрашивает у него: — Этот зануда тебе еще не надоел за весь день? Алек качает головой из стороны в сторону и усмехается. Ничего и не изменилось. Совершенно. Все точно так же, как было раньше. Он практически не может отвести от нее взгляд, пока провожает их до портала. И в какой-то момент появляется мысль проводить их до дома в Идрисе. Хотя бы под предлогом того, что нужно донести сумку. Но Алек никогда не был решительным. Эта мысль остается похороненной, так и не произнесенной вслух. Они останавливаются у портала, и Изабель говорит: — Стивен, прощайся. Нам уже пора. Приходится снова сесть на корточки. И Стивен крепко обнимает его за шею. Алек уже в который раз за день невольно улыбается. И все же поднимает взгляд на Изабель, стоящую рядом. Она все такая же яркая. И дело не в одежде или помаде. Во взгляде. В улыбке. В чем-то еще. — Я буду скучать, — сонным голосом произносит Стивен. — Я тоже, парень. Я тоже, — отзывается Алек. — Ну все уже, хватит с вас, — говорит Изабель и взъерошивает волосы на голове сына. — Вперед. Ты первый. Папа уже ждет. Я сразу за тобой. Стивен делает довольное выражение лица и направляется в сторону портала. Алек выпрямляется и протягивает сестре сумку, которая так и осталась не распакованной весь день. В следующий раз он обязательно скажет Саймону, что этот бессмысленный груз не нужен. Что и без него справятся. Высказывать это Изабель почему-то и в голову не приходит. Он говорит: — Он молодец. Он говорит: — Знаешь, он сегодня нашел мой первый деревянный лук. Игрушечный, но все равно. Он говорит: — Я чертовски по тебе скучал. А Изабель улыбается. Взгляд переводит куда-то себе под ноги и качает головой, трясет волосами. Копной черных, густых волос. Так, словно чертовски устала. Заглядывает ему в глаза и тихо произносит, почему-то вдруг резко понизив голос: — А еще у него глаза совсем как у тебя. Эти неповторимые голубые глаза. И усмешка с ее губ срывается какая-то горькая, резко контрастирующая с широкой улыбкой. Изабель целует Алека в щеку. Совсем как тогда — оставляя след красной помады на коже. Он в лице меняется. Во взгляде. Изабель смеется, направляясь в сторону портала. Оборачивается лишь у самого входа и ловит все тот же его взгляд. У Изабель Лайтвуд есть тайна, которую она унесет с собой в могилу. И этот взгляд брата, в котором смешиваются неверие, удивление и осознание.