46
12 июня 2019 г. в 22:50
Он ненавидит Рафаэля совсем не профессионально как-то. Суставами на пальцах щелкает и мысленно клянет эти встречи, которые все больше не на политические тянут, а на разборки, где все и со всеми в слишком близких отношениях. Сосредоточиться на теме собрания не получается; он взглядом на сидящего практически напротив вампира натыкается, почти что видит запястье собственной сестры у него во рту.
Деловые отношения и профессионализм грозятся вылететь в трубу.
(Магнус, кажется, видит это слишком отчетливо, не на самом же деле он предлагает перерыв, потому что хочет выпить воды.)
Алек знает: у него реакция слишком болезненная.
И так себя лучше не вести, если всю эту историю и правда замять собирается. Не для себя, для нее. Ему бы экспресс-курс по вранью пройти, по вранью и способностям откровенно плевать на то, что происходит вокруг.
— Это почти семейные разборки, — голос у Мелиорна тихий, не к нему обращенный, а губы изогнуты то ли в насмешку, то ли в обычную его полуулыбку.
Он не разбирает и разбирать не хочет. Взгляд с того переводит, хмурится еще больше. Мысли о том, что они здесь все слишком тесно связаны, не покидают. Сплетни ходят хорошие, на сплетни ему все равно. Успокоиться и заставить мозги работать в нужном направлении получается, лишь убедив себя, что с ней там все в порядке. Она сейчас спит или просто прячется ото всех в его комнате; в себя приходит.
Алеку хочется верить, что ничего подобного не повторится. Треск челюсти в прошлый раз был смачным (намного страшнее, что он бы не остановится, если бы не Магнус; он бы не смог остановиться).
Этот разваливающийся на части мир нужно держать цельным. Ради общего блага. Ради сотен людей разной расы; а он ее прокушенную руку и блаженный взгляд под кайфом только помнит, когда Рафаэль открывает рот. Сохранять профессионализм не выходит, как и говорить с ним чуть менее раздраженно и язвительно.
Изабель знает; не может не знать, у него во взгляде это слишком явно читается. Когда он на нее смотрит даже. Он пытается разделять профессиональное и личное; по всем фронтам летит, когда у нее на руке снова появляются следы. Следы, которые ни с чем не спутаешь. И он знать не хочет, почему она снова забыла про Иратце. Злость закипает чересчур бурлящая. Когда Рафаэль клянется, что не видел ее даже последние пару месяцев. Когда он думает, что смерть одного нижемирца — она вполне стоит заключения в Гарде, если обеспечит Изабель полную безопасность.
Рафаэль клыки обнажает — и Алек рубашку его выпускает непроизвольно-медленно. Не длинные заостренные, как должны быть. Человеческие, самые обыкновенные.
— Я не трогал ее.
Алек хотел бы сказать то же самое, вряд ли когда-нибудь сможет. Пускай и смысл у этих слов немного другой.
— Алек, я клянусь. Я бы ни за что не сделал ей больно. Только не снова.
Он ощетинивается, руку в кулак сжимает почти у лица Рафаэля, губы поджимает. Зубы стискивает.
— Уже сделал. И если она тебя простила, то я тебя не прощал, — и после пары секунд: — И никогда не прошу. Ты заплатил свою цену, но она не стоит ее сломанной жизни.
Рафаэль голову опускает; Алек впервые начинает ловить себя на мысли, что ненавидеть кого-то, кто даже не сопротивляется, дается крайне непростым решением. Рвать на части того, кто не сопротивляется, — не то, как его вырастили. Не то, кем его пытались сделать.
Не то, кем он является.
Слова по сути своей лживыми не являются. Изабель обнимает его как-то на грани трогательно-нежно, носом в грудь позволяя утыкаться, а он все никак забыть и простить просто не может. Не может перестать думать о том, что она снова стала для кого-то пищей. Сосудом с кровью — не больше.