Штурмуя небеса

- Помогите! Моя жена потеряла сознание! Она беременна! Взъерошенный лис ворвался в приёмное отделение больницы, распахнув дверь ногой. К груди он прижимал длинноухое тельце с безвольно болтающимися серыми лапами. Проходившие мимо медсёстры шарахнулись в сторону, как от зачумлённого. "Ксенофил, ксенофил, тот самый", – мерзко зашуршало в углах, где сгрудились, настороженно посвёркивая глазами, ожидавшие регистрации пациенты. - Ей нужна помощь! Слышите?! Лис метнулся к окну регистратуры; олениха за компьютером отшатнулась от разделявшего их стекла. Отрицающе мотая изящной головкой, пряча взгляд, она боком полезла прочь из своего кресла. - Что вам нужно, сэр? – властным голосом окликнула лиса старшая медсестра приёмного отделения, вороная кобылица, возникнув за плечом медрегистратора. - Моя жена… Крайний срок беременности, она потеряла сознание, кажется, начинаются роды! - Фамилия, имя, вид, возраст, – отчеканила кобылица невозмутимо. - Уайлд, Джудит, кролик, двадцать пять! – выпалил лис; голос срывался от отчаяния и нетерпения. - Вы знаете, что эта клиника для средних и крупных животных? - Это была ближайшая больница, быстрее, она может умереть! Из коридоров, от лифтов, из курилки к месту событий подтягивались зрители – безмолвные, безучастные, излучающие неприязнь и страх. Потому что то, чего все боялись, началось. Ксенофилы здесь, среди них. И уже плодят своих ущербных ублюдков, которые принесут в мир хаос и вырождение. Понаблюдать за ними в беде было хоть и гадко, но как-то извращённо-любопытно. - Она будет держать их, пока роженица не умрёт, – молодая рысь в белом халате произнесла это шёпотом, приблизив полосатую мордочку к уху крупного волка в светло-зелёном хирургическом костюме. - Мрази, – рыкнул волк сквозь зубы; рысь прикрыла золотисто-янтарные глаза. – Для них все, кто отличается, – мусор под лапами. - Мы должны… помочь, – едва слышно, одними губами; светло-рыжая лапа коснулась серой – скользяще, на долю секунды. - Как? Никто больше не пойдёт этой затее навстречу, нам не добыть всё необходимое. Не говоря уже о том, что мы выставим себя ещё одними… такими же. - …Вы утверждаете, что крольчиха – ваша жена, – вороная кобылица цедила слова сквозь ровный ряд желтоватых зубов неторопливо и надменно. – Но вы, насколько я могу видеть, вовсе не кролик. - Да какое это имеет значение?! Она при смерти, оказывать помощь – ваша работа, у меня есть деньги!.. На вздрогнувшее плечо лиса, полезшего было в карман, легла широкая волчья лапа. - Предложите взятку – упекут за решётку, – произнёс врач едва слышно, почти не разжимая зубов. – Виновным в таких случаях делают того, кто не обратился первым в полицию. - А что делать?! – в загнанном взгляде лиса – отчаянье и смертная решимость; он горло готов был перегрызть что рослому волку, что наглой кобыле – дай только добраться, – и лишь очевидность того, что силой здесь ничего не добиться, удерживала его на месте. - Отойдём, – волк кивнул в сторону больничной каталки, которую катила к ним рысь; вслед ей презрительно шипели сквозь зубы недавние подруги, одна из них плюнула медсестре под ноги. – Спасибо, Мирр… Меня зовут Ральф Сёрджер, я хирург. Это Миринда Фелис, операционная медсестра. - Вы поможете?! – не веря, не решаясь выпустить жену из лап, лис метался взглядом между волком и рысью. - Не здесь. Хирург окинул взглядом кроличье тельце: нос бледный, дыхание быстрое, поверхностное; голубую кофточку растянул огромный живот. Повинуясь кивку, лис осторожно, как хрупкую драгоценность, уложил крольку на каталку: безвольные лапки, тряпично расстелившиеся по истёртому пластику длинные уши. Джуди отозвалась тихим стоном, попытавшись свернуться в комок. Они шли по коридору приёмного отделения, сгрудившись, будто в ожидании атаки: трое настороженных хищников и в центре – едва дышащий кролик на больничной каталке. Со всех сторон доносилось шипящее перешёптывание и порыкивание, маленькую процессию провожали враждебные взгляды: с поста вахтёра, от стойки ответственной медсестры приёмника, со скамейки у рентген-кабинета… - Ксенофилы! Выродки! – крикнул кто-то вслед. - Те двое тоже… Рысь прижала уши, умная морда волка закаменела. Лифтёр – пожилой енот – демонстративно вышел из грузовой кабины, отказываясь их везти. Вкатив каталку, Ральф с лязгом сдвинул металлические створки лифта. - Ник и Джуди Уайлд, верно, – скорее утверждение, чем вопрос. – Отец – вы? – волк смотрел прямо и спокойно, без осуждения; лис не отвёл взгляд, только молча кивнул. – Она не родит сама, нужна операция. Я не акушер. Я хирург общего профиля и никогда не делал кесарево сечение. - Мы можем… договориться, заплатить… Лапы лиса подрагивали, не находя себе места. Кролька, прерывисто вздохнув, приоткрыла глаза; тёмные пальцы хищника судорожно сжали её слабую лапку. Волк покачал головой: - Репутация дороже денег. Вам не купить ни акушера, ни анестезиолога, который дал бы наркоз. И мой недостающий опыт вам тоже не докупить. Но мы можем рискнуть. Решать вам. - У нас нет выбора, – отозвался Ник тихо и глухо. Лифт остановился. - Мирр, добудь детские инструменты и контуры для наркозного аппарата. И пару детских интубационных трубок, килограммов на пять… - Ральф, – рысь задержалась, коснувшись предплечья волка, – я полгода стояла на кесаревых. Ещё тогда, в прошлой больнице. Если ты послушаешь… Жёсткая серая лапа благодарно сжала рыжую, кошачье-мягкую. - Теперь у нас действительно есть шанс, – серьёзно признал хирург. – Ждите здесь, – обратился он к лису. – Надо уладить пару вопросов. В боковом коридоре возле раздвижных дверей в операционную Ник замер, как в засаде, закрыв, насколько мог, своим телом каталку и жену. - Всё будет хорошо? Они вернутся?.. – прошептала Джуди; слабые пальчики вцепились в пальцы лиса, лапки подтянуты к напряжённому, каменно твёрдому животу. – Малыши… должны выжить… В ответ на полный боли взгляд сиреневых глаз – огромных на осунувшейся мордашке – из горла хищника вытолкнулось сдавленное скуление. - Держись, Морковка, осталось чуть-чуть… Они скоро придут и помогут. Да, всё будет хорошо. *** В ординаторской анестезиологов было шумно. Собравшись за настольной игрой, дежурные врачи с жаром вели обсуждение, оборвавшееся словами "вызвался её оперировать", как только в комнату, коротко стукнув в дверь, вошёл хирург. - Ребят, чья очередь в экстренную операционную? – вопрос волка прозвучал в колючей, неуютной тишине и канул в неё же. Несколько секунд говорили только взгляды: такие же настороженно-безразличные, что и в приёмном отделении. - Что за операция? – не торопясь спросила некрупная пантера в коротком халате. - Кесарево сечение, крольчиха, экстренно. Орангутан в углу стола не удержался от сдавленного ухающего смешка. - Где в таком случае акушер? - Оперирую я. Акушера не будет, – будто о чём-то незначительном, отозвался волк. - Анестезиолога тоже. Краткий миг – почти физически ощутимое столкновение взглядов: тёмно-янтарные волчьи напротив ехидно прижмурившихся зелёных глаз пантеры. - Специализация оперирующего врача – дело не вашей компетенции. Ваша обязанность – обеспечить анестезию на экстренном столе. - Не раньше, чем будет получено разрешение на операцию от начальства, – парировала анестезиолог. – Разрешения ведь нет, верно? - Потому что те, кто рвётся помогать ксенофилам вопреки здравому смыслу, вполне возможно, сами из той же компании, – вкрадчиво, будто аккуратно цедя мёд, предположил леопард в светло-оранжевом, под цвет меха, костюме. - Доставать из крольчихи лисьих ублюдков – что ещё может заставить пойти на такое, как не круговая порука извращенцев, а? – подхватил орангутан. Из-за разгородившего комнату на две части шкафа вышел крупный молодой пёс – немецкая овчарка почти целиком чёрного окраса в тёмно-синем костюме и яркой хирургической шапочке поверх торчащих ушей. - Привет, Ральф. Дежуришь? – как ни в чём не бывало обратился он к хирургу, направляясь к двери. Не дав волку ничего ответить, орангутан выкрикнул: - Ты куда это, Барксон? Помогать ксенофилам? Подставишь свою же задницу! - Прогуляюсь, – небрежно бросил пёс, захватив со шкафчика фонендоскоп; на выходе едва заметно кивнул глухо рычащему волку. - Все уже всё знают, – произнёс хирург, оказавшись за дверью: скорее утвердительно, чем вопросительно. – У тебя могут быть проблемы, Джеф. - Ты мой друг, – отрезал анестезиолог. – Мне не важно, с кем ты спишь. Детские контуры и трубки есть? - За ними пошла медсестра. Пёс хотел спросить ещё что-то, но из-за поворота коридора навстречу двоим врачам грузно вывернул матёрый медведь. На отвороте белого халата, натянутого поверх костюма с галстуком, болтался бейдж заведующего хирургическим отделением. - Сёрджер! – громыхнул он. – Что там за публика возле экстренной операционной? У нас не лечатся мелкие животные! Или тебе срочно понадобился скандал в прессе на тему ксенофилов? - Крольчиха поступила самотёком, в ближайшую больницу по жизненным показаниям, – отрапортовал хирург. Медведь глухо заворчал, обдумывая. - Не надо было поднимать из приёмника. Ты-то к ней каким боком? Ко всем дыркам затычка? Акушеры отказались – значит, это проблема акушеров. - Я мыслю несколько другими категориями, – сдержанно отозвался волк. - Вот и домыслишься до неба в клеточку, друзей в полосочку! – массивная лапа с досадой махнула в опасной близости от молчавшего пса. – Подохнет на столе – будете отдуваться вдвоём. Я тебя тут не видел и вообще не в курсе. Джеф Барксон презрительно оскалился вслед уходящему медведю. Выудил из кармана перчатки, натянул на чёрные с рыжими подпалинами лапы и, щёлкнув тугим резиновым краем, подмигнул волку: - Работаем! Показывай пациента. *** - Медсестры-анестезистки нет, – голос анестезиолога звучал глухо из-под плотного марлевого намордника. – Я набрал и подписал шприцы, будете подавать по команде. Ник – в бесформенном белом халате и слишком большом, на волка рассчитанном хирургическом наморднике – согласно кивнул, всеми силами сдерживая дрожь в обтянутых перчатками лапах. Уже в который раз, будто западню, лис окинул затравленным взглядом операционную. Бестеневые лампы – огромные, круглые, давящие своей тяжестью – спускались на массивных крепежах с потолка; беззащитное тельце Джуди – крошечное на операционном столе, рассчитанном на львов и буйволов, было оплетено проводами и сплошь обложено стерильными простынями: открыт только выстриженный живот; волк и рысь замерли в ожидании, различимые в своих костюмах только по росту и полоске меха между глаз; пёс торопливо щёлкал переключателями наркозного аппарата. - Ник!.. – окликнула кролька тихо и испуганно. - Я здесь, – судорожно сглотнув, отозвался лис. – Ты в надёжных лапах, мы справимся. - Если что-то пойдёт не так… Спасайте малышей, хорошо?.. Ник промолчал: не мог ни соврать, ни сказать правду вслух. Заметил только, как опустил взгляд и чуть заметно качнул головой хирург. - Начнём, – подал голос пёс и аккуратно прижал к мордочке Джуди лицевую маску с тянущимся от наркозного аппарата гофрированным шлангом. Сиреневые глаза испуганно заметались над мягким надувным краем маски, вдох рефлекторно застрял в замершей груди. - Это ещё не наркоз, просто кислород, – успокоил анестезиолог. – Вы начнёте засыпать после введения лекарства в вену. Джуди скосила глаза в сторону: на пристёгнутой к подклокотнику лапке – пластиковая канюля венозного катетера: прежде чем помыться для операции и одеться в стерильный костюм, медсестра установила его и закрепила пластырем. - Чего мы ждём? – хрипло спросил лис. - Преоксигенация – пять минут. Насыщение кислородом перед интубацией. Сильная лапа овчарки – рыжий цвет шерсти едва угадывается сквозь перчатку, напротив подстриженных когтей прочные уплотнения резины – лежала поверх кислородной маски твёрдо и уверенно. Джеф Барксон – прежде всего анестезиолог-реаниматолог, и только потом уже – недавний интерн, никогда не имевший дела ни с детёнышами, ни с такими мелкими животными, как кролики, и до оцепенения напуганный этим маленьким тельцем на столе. Кролька дышала всё глубже и ровнее, почти спокойно; насыщение крови кислородом на мерцающем мониторе уверенно ползло к ста процентам. - Шприцы номер один, два и три, – нарушил тишину голос анестезиолога. Ник вздрогнул, осторожно сгрёб шприцы со столика отсутствующей медсестры-анестезистки. Подавал по одному, с глухой тревогой наблюдал, как растворы – желтоватый, молочно-белый, прозрачный – исчезают, заталкиваемые поршнем в канюлю на лапке Джуди. Старался не думать об упавших в спешке на пол исписанных листках, на которых анестезиолог перед операцией лихорадочно рассчитывал дозы на массу тела. Взгляд крольки подёрнулся дымкой, вдохи стали медленнее. - Ник… – шепнула она под маской – почти неслышно, с испугом, задавленным наползающей расслабленностью. - Я здесь!.. - В сторону, – приказал пёс. Подержав маску ещё несколько секунд, отнял её, осторожно пошевелил крошечную кроличью челюсть, тронул ресницы… И, выщелкнув из массивной рукояти маленький металлический клинок, тускло светящийся на конце, запрокинул Джуди голову. Ник отключился от происходящего. Просто не смотрел. Точнее, смотрел куда угодно: на хирурга, поскрипывающего стерильными перчатками на выжидательно приподнятых лапах; на замершую над столиком с инструментами медсестру; хоть бы даже на узор на цветастой шапочке анестезиолога – только не на его лапы, не на обтянутую марлей морду, устремлённую вдоль железяки, вставленной Джуди в рот – в маленький безжизненный ротик, растянутый бесцеремонной собачьей лапой… - …на горло! – Лис встряхнулся, осознав, что обращаются к нему – почти кричат. – Нажми ей на горло! – Бросился к анестезиологу, холодея от близости того, на что не хотел смотреть. – Здесь! Чёрная лапа лиса сменила рыжую пёсью лапу на хрупкой шейке кролика. - Так. Чуть сильнее… – с нетерпеливым азартом (в котором так страшно было уловить тревогу и ещё ужаснее – страх) распорядился пёс; во второй лапе – наизготовку – изогнутая прозрачная трубка. Ник, внутренне содрогаясь, нажал на горло жены; ощутил отчаянно хрупкие податливые хрящи… - Да! Теперь вижу. Так держи! Вдоль клинка во рту скользнула трубка, шевельнув собой пальцы Ника сквозь тонкие хрящи и кожу, – анестезиолог распрямился и выдохнул. Он возился ещё с чем-то: пустой шприц без иглы, шумящие трубы наркозного аппарата, фонендоскоп, марлевый кляп, завязки… Лис не смотрел. Слепо отступив, опёршись задом на столик со шприцами, с мелко дрожащим хвостом – он бездумно сжимал и разжимал лапы, тёр пальцы – только бы избавиться от этого жуткого, мёртвого ощущения податливых хрящей и скользящей трубки под ними. И беззвучно, впервые в жизни – молился. Чёрт его знает, кому. - Есть наркоз. Работаем, – донеслось откуда-то из внешнего мира. В молодом голосе овчарки звучало тщательно упрятанное торжество. *** - Слышал?! Там в экстренной операционной достают из крольчихи лисье отродье! Это те самые, извращенцы-копы из новостей! Пожилой вахтёр-гризли, ввалившийся в кабинет на цокольном этаже, задыхался от негодования. Здесь работал инженером по медтехнике его давний друг – койот, пенсионер на пару лет моложе, и после дежурства они как раз собирались накатить грамм по двести за шахматами… Но вахтёр прибежал к собутыльнику посреди смены: злость и возмущение так и пёрли через край, надо было хоть с кем-то поделиться, пока не взорвался! - Мда уж… – высказался инженер без особого энтузиазма. Куда больше, чем абстрактные извращенцы, его занимал ворох документов на столе и завтрашнее совещание. - Куда мы катимся, дальше-то что будет, а?! – вахтёр грохнул по столу тяжёлой седой лапой. – Все со всеми, не разбирая?! Выродимся и передохнем нахрен! Мутный от ярости взгляд медведя наткнулся на монитор видеонаблюдения, на который было выведено изображение с камеры на кислородной станции: огромные синие баллоны, трубы, вентили… - Фу, и подумать гадко… – буркнул койот. – Как им в голову такое приходит? И что, прям что-то у них рождается, да?.. - На третьем этаже сейчас есть операции? – внезапно перебил его гризли – почти спокойно после своей недавней бури негодования. - Хм, дай-ка гляну по сводке… Нет, не значится, только та, в экстренной… А что? - Да ничего. Там у меня тихо, могу вместо тебя посидеть, если хочешь. Койот оживился: - Вот да, посиди! Мне как раз процедуры назначены в реабилитации – поясница которую неделю разламывается – всё думал, когда б туда улизнуть… - Иди, иди, я присмотрю. И когда за клочковатым серым хвостом закрылась металлическая дверь, вахтёр решительно достал из застеклённого шкафчика ключ от кислородной станции. Его целью был вентиль баллона с надписью "операционные 3 этаж". *** После начала наркоза при кесаревом сечении счёт идёт на минуты. Лапы хирурга не дрожали, его не пугали размеры пациентки: на этом столе ему случалось оперировать и маленькую антилопу, пострадавшую в аварии вместе с родителями, и детёныша гепарда – едва ли крупнее этой крольки, – которого прямо возле клиники задел выстрелом убегавший от полиции гангстер, убив при этом кошку-мать. Но акушерских операций Ральф не проводил никогда. - Кожу – поперёк, вот здесь; под ней такую белую пластинку надрезают скальпелем и отслаивают ножницами от кожи в стороны… – быстро и очень тихо произносила рысь, подавая инструменты. Надрез ярко-красной дугой разделил пополам светло-серый кроличий живот; хирург углублялся, чутко шевеля ушами, ловя каждый звук. – Потом ножницами разрезают её, тоже в стороны, а потом отслаивают от мышц вверх и вниз, и по три зажима на каждую сторону… Ральф Сёрджер никогда бы не подумал, что однажды кто-то будет диктовать ему ход операции. И кто – медсестра! Медсестра, не знающая даже, что такое апоневроз, медсестра, видевшая то, о чём говорит, только со стороны, от своего столика с инструментами… Любимая и желанная до сумасшествия медсестра, которой он позволил бы ещё и не такое. Ральф работал быстро и чётко, Ральф не думал о гордости и достоинстве, не думал даже о мягких рысьих лапах, ловко подававших инструменты, – о том, как эти лапы в темноте, в сторожкой тишине ординаторской, нежно топтались на его плечах и груди, выпуская от удовольствия кончики когтей, как сладкое мурлыканье вибрацией пропитывало всё тело… Он был сейчас всего лишь проводником в реальность акушерских знаний Миринды – обрывочных, умозрительных, но жизненно необходимых сейчас. - Эта плёночка дырявится пальцем. Потом её разрывают вверх и вниз… И кишки отграничивают салфетками, – всё так же тихо продолжала рысь, распечатывая стерильную пачку. Резко разъехавшаяся дверь громыхнула о стопоры, заставив всех вздрогнуть. - Барксон! – рявкнул от входа низкий женский голос. Разъярённая, взъерошенная, тяжело дышащая – на пороге операционной стояла заведующая отделением анестезии и реанимации, упитанная серебристая пума. – Что это за самоуправство, кто вам вообще дал разрешение здесь такое творить?! – с ненавистью выплюнула она, сдёрнув с носа строгие прямоугольные очки. Уши пса дрогнули, морда закаменела. Лапы, не находя себе места, неловко соскользнули с наркозного аппарата и вцепились в висящий на шее фонендоскоп, будто тот душил. - Экстренная операция, – ответил анестезиолог спокойным ровным голосом. - Выйдем, мне надо серьёзно с вами поговорить, – уши пумы были так плотно прижаты к голове, что казалось, будто их нет; щеки, вибриссы, чёрные губы – всё тряслось от ярости. - У меня пациент на столе, – сообщил Барксон так же ровно, с обречённым равнодушием зверя, которого через считаные секунды втопчут в грязь, что бы он ни сделал и ни сказал. Задушенно рыкнув от негодования, заведующая рванулась вперёд и, сгребя пса лапой за плечо, вышвырнула за дверь, в предоперационную. Джеф с ненавистью оскалился, пока она не видела; на его костюме красовались четыре дыры от когтей. - Какое право – вы – имели принимать такое решение, не спросив у меня?! – прорычала пума, надвигаясь; короткий хвост дёргался из стороны в сторону. – Может, вы чего-то не понимаете? Так я объясню. – Пёс молчал, равнодушно глядя куда-то мимо её глаз, онемевший от ужаса. – Мелкому животному в непредназначенной для этого клинике, не имеющей ни необходимой аппаратуры, ни расходников! Делает акушерскую операцию хирург общего профиля! Без согласования с руководством! А это значит, что вы просто взяли с улицы на стол беременную крольчиху и зарезали. Это вы осознаёте? Так может быть, объясните мне, почему нельзя было своевременно перевести пациентку в профильный стационар, а не резать её самим на пару с другим таким же дурачком?! - Ни один акушер не соглашался, потому что она замешана в… - Перебивать тебе кто разрешал, щенок?! – щелчок зубов и рык, в котором явственно проскользнул истеричный взвизг. – Не умеете уважать начальство, так я вас научу! Может, ещё пойдёте и сожрёте пациентку – она ведь, конечно же, сама виновата в том, что ей попался врач-идиот?! Барксон слушал, полуприкрыв глаза, замерев на месте в шатком равновесии, только бы не отступить; тяжёлый чёрный хвост – только бы не поджать! – поленом вытянут вдоль пола. Барксон слушал. "Однажды, – билась в мозгу маниакально повторяемая мысль, – однажды". Однажды предел унижения будет достигнут, и эта тварь, ненавидевшая его с первого дня – его сомнения и самостоятельные решения, его пунктуальность и безропотность, каждый его шаг и каждое слово – эта тварь поплатится. Однажды он сорвётся с цепи приличия и субординации, на которую сам же себя посадил, швырнёт стерву на пол и зубами разорвёт её поганую глотку. Уголок широкой собачьей пасти уже пополз в сторону в жутковатом подобии неуместной ухмылки, когда из операционной вдруг раздались тревожные повторяющиеся сигналы. - Аппарат шумит, – холодно констатировал анестезиолог и, обойдя заведующую, двинулся к операционному столу. Неповиновение. Впервые за всё это время, от безупречно исполнительного пса, неспособного сказать ни единого слова поперёк обидчику! Не сказал он, впрочем, и сейчас. - Вам надо искать другую работу, – уходя, процедила пума сквозь зубы. - Хорошо, я найду, – безмятежно согласился Барксон, не оборачиваясь. И, нахмурясь, крутанул вверх до упора регуляторы потока газовой смеси: концентрация кислорода на мониторе стремительно падала, заставляя датчики бить тревогу. - Амбушку сюда! – обернулся он к Нику. – Вон там, зелёная, резиновая, круглая. - Проблемы? – осведомился хирург; взъерошенный от тревоги и усилий, с цепочкой алых капель поперёк намордника и шапки, он продолжал выполнять то, что взволнованным полушёпотом подсказывала медсестра. – Кровь чёрная. - Где-то отключился кислород. Лис, метнувшись в угол, уже сунул в протянутую лапу анестезиолога упруго качнувшуюся пластиковую рукоять мешка АМБУ; пёс быстро присоединил её к трубке во рту Джуди, на место шлангов наркозного аппарата. - То есть как отключился?! – сипнул Ник. – Что теперь?.. - Буду дышать её вручную. Крикни в коридор, чтоб звонили инженерам, и возвращайся. Амбушка – большая, на крупное животное; тщательно соизмеряя силу, сжимая резиновые бока мешка часто и едва-едва, анестезиолог заставлял маленькие лёгкие пациентки дышать. Не кислородно-воздушной смесью, хотя бы воздухом… - Долго ещё? – вскинул морду к хирургу. – Она больше не получает наркоз. Волк нетерпеливо рыкнул. - Указательные пальцы в разрез на матке… – звучал в тишине, прерываемой ритмичным скрипом амбушки, голос рыси. – Тянуть в стороны, пока пальцы не окажутся по бокам от головки ребёнка… Пёс не отрывал взгляд от кардиомонитора; подъём артериального давления, учащение пульса – будут означать боль, придётся добавить наркоз по вене… - Да, так, с усилием… Теперь лапу в разрез, его головка должна оказаться в ладони. Нужно повернуть мордочкой или затылком кверху… Сейчас! - Жёлтый шприц, – скомандовал анестезиолог лису. И шприц ушёл почти весь. Когда среди частящих острых зубцов на кардиограмме монитора начали проскакивать огромные, притуплённые, уродливой формы – желудочковые экстрасистолы. - Лидокаин! Шприц с буквой Л! – успел потребовать Джеф, когда экстрасистолы, заполонив всю полосу экрана, слились в сплошное скопище неровных волн. Желудочковая тахикардия. Остановка сердечной деятельности. – Сжимай амбушку, как делал я. Дефибриллятор! – выкрик в пустоту. Остаться и помогать хирургу в самый важный момент – или бежать за аппаратурой? Медсестра не должна принимать такое решение. Ей и не пришлось: резко мотнув мордой, волк указал на дверь. Рысь одним движением сбросила через голову ненужный больше стерильный балахон и метнулась прочь из операционной. Мимо анестезиолога, нажимавшего лапой на рёбра пациентки – быстро-быстро, с частотой остановившегося кроличьего сердечка; мимо перепуганного, ничего не понимающего лиса с амбушкой в лапах, неумело заставлявшего тело жены дышать. В критической ситуации в акушерстве всегда спасают мать. Сердце остановилось, кровообращения нет – неродившимся малышам оставалась пара минут до гибели от удушья, а у хирурга без операционной медсестры уже не было шанса что-либо сделать. Но так не считал ни Ральф, ни Миринда – его умница Мирр, оставившая на придвинутом поближе столике двойной набор инструментов и стерильные пелёнки. *** Дефибриллятор – в пятой операционной! Рысь ворвалась туда, повернулась к полкам… - Ты куда это, прошмандовка?! – с тряпкой и дезраствором в лапах ей заступила путь здешняя медсестра – острая на язык обезьяна, всё ещё убиравшая после операции своё рабочее место. – Извращенцев пользуете, так ещё и здесь чего-то понадобилось? Не дам! - Дефибриллятор! Там сердце стало! - Туда поганым и дорога. Пошла вон! Задыхающаяся от быстрого бега рысь метнулась по противнице тоскующим загнанным взглядом – вверх-вниз. И, отчаянно взрыкнув, по-кошачьи коротким ударом отшвырнула её в брызнувший осколками шкаф. *** Чтобы не чокнуться, Ник Уайлд отрешился от происходящего. Отключил от своего разума смысл слов "реанимационные мероприятия" и "клиническая смерть", отключился от осознания, что он дышит вместо Джуди, каждую секунду рискуя неосторожным движением разорвать ей лёгкие, а под лапой пса, заставлявшей её маленькое сердечко перекачивать кровь, только что хрустнуло ещё одно ребро. Как загипнотизированный, Ник таращился на лапы хирурга: правая, держа на предплечье ушастую, со слипшимся мехом головку детёныша, напряжённо шарила в брызжущем кровью разрезе; левой волк тянулся к зажиму на стерильном столике… Ник не видел, как влетела в операционную медсестра: одним прыжком, на всех четырёх, ручка тяжёлого дефибриллятора – в зубах; не слышал ни топота, ни скрипа когтей, только что-то бело-рыжее мелькнуло на периферии зрения. Трясущимися лапами лис продолжал лихорадочно сжимать и разжимать амбушку, ощущая через липкие резиновые стенки упругое сопротивление лёгких Джуди. Рядом послышался пронзительный механический писк. - Все от стола! В лапах анестезиолога – блестящие "утюжки" дефибриллятора; прижав их к груди крольчихи – посередине и слева – он вжал неприметные кнопки, и серое тельце дёрнулось на столе, лапки судорожно подскочили кверху и тряпично, как неживые, опали. Электрический разряд не передался через резиновую амбушку, которую Ник так и не выпустил из лап, – но отозвался острой, почти физической болью, заставив прижать уши. "Где ребёнок? – заторможенно, как тупой нож, ткнулась в сознание мысль. – Почему молчит?.." - Адреналин. Лидокаин, – голос анестезиолога был собран и холоден; щелчки открываемых ампул и звуки заполняющихся шприцов в быстрых пальцах медсестры слились в сплошную мелодию без пауз. - Все от стола! – Лис даже не встрепенулся: время для него залипло в монотонную последовательность движений лап – сжать и разжать, снова и снова, держа темп и тщательно соизмеряя силу. Разряд, неживой бескостный шлепок опавших лапок – как по оголённым нервам; судорожный вдох – сквозь марлю намордника проник запах палёной шерсти. И, обернувшись зачем-то через плечо, оглушённый ужасом, Ник увидел на мониторе прямую линию… сменившуюся чередой ритмичных острых зубцов. - Есть! – коротко рыкнул анестезиолог. Ткнул кнопку на мониторе, зажужжала манжета, измеряющая давление… И только сейчас Ник заметил, что чёрно-рыжие лапы овчарки – растрёпанные и взмокшие под перчатками – освободившись от необходимости "качать", ходят ходуном от крупной дрожи. *** Просыпаться было больно. Горло, живот – будто разворочены зубами хищника, грудь – колет, не давая глубоко вдохнуть. Не остро, не ослепляюще: боль, приглушенная наркотиками, казалась завёрнутой в тонкий слой ваты. Джуди слабо задрожала в тщетной попытке закашляться. - …протокол ведения больных после клинической смерти… не экстубировать… - …рискнуть… не возьмут ни в одну реанимацию… – звучали над головой глухие голоса, которые, казалось, то приближались, то отдалялись и вовсе исчезали. - …дёрнуть трубу… - Она проснётся? Она будет жить?! – чётко, близко, до боли ярко – севший голос Ника. Джуди дёрнулась, пытаясь разглядеть его в мутной круговерти перед глазами, – и разом ощутила, как привязаны лапы, как не сгибается, будто на штыри нанизано, туловище, как сдвинулась в горле толстая трубка, тут же заставив задыхаться от кашля… - Вы слышите меня? Поднимите голову! Трубка мешает? Джуди старательно тянулась кверху, пыталась кивнуть… То болезненно жмурилась, то силилась разлепить тяжёлые веки. - Просыпайся, малыш, давай… Пожалуйста… – Далеко и едва различимо, будто из параллельного мира, достучалось до сознания ощущение: дрожащие пальцы, коснувшиеся её лапы. Джуди потянулась за голосом, цепляясь за эти пальцы – отчаянно, будто тонула. Саднящее шевеление в горле – и трубку вытянули изо рта, заставив с хрипом хватать воздух. - Дети… – одними губами – деревянными, едва шевелящимися – без голоса, сквозь рвущую глотку боль. – Где дети?.. Ник… они живы? Живы?.. Ей незачем было знать, что это невозможно – во время реанимационных мероприятий, без кровообращения, достать невредимыми троих детёнышей, уложившись в пять минут, пока они задыхаются, ловя последний кислород из материнской крови. Невозможно даже для привычных ловких лап кошки-акушера, которая уже ехала, экстренно вызванная пумой, из клиники для мелких животных. - Держите, – проговорила рысь, опуская первое крохотное ушастое тельце на грудь крольки. - Пришлось попотеть, – признал пёс, кладя второе. - Делать невозможное – наша работа, – устало улыбнулся волк, вручая третьего детёныша. Ральфу Сёрджеру, Миринде Фелис и Джефу Барксону было плевать на безнадёжность затеи и её последствия. Под окнами больницы слышался нарастающий вой сирен, щелчки фотокамер и азартные выкрики рвущихся к сенсации репортёров. Трое усталых изгоев Системы стояли перед операционным столом, стянув марлевые намордники с пересохших горячих носов. На груди онемевшей Джуди Уайлд, на подпаленной шерсти, обхваченные её слабыми лапками и взъерошенными лапами лиса, копошились три живых и здоровых малыша.