Всегда был твоим

Шерлок Холмс просыпается от еле слышного бормотания в соседней комнате. Звукоизоляция в 221В ни к черту, а Шерлок, как сеттер, натасканный на опасность, сейчас, похоже, может проснуться даже от легкого покашливания в спальне Джона. То, что Джону снятся кошмары, очевидно. Очевидно также то, что виной им — Шерлок. Шерлок не виноват. Шерлок не мог знать, что у человека, прошедшего Афганистан, окажется такая слабая нервная система. Шерлок сжимает край одеяла так, что белеют костяшки пальцев. Шерлок хочет сдохнуть по-настоящему. *** Его возвращение нельзя назвать триумфальным, но все же это возвращение. Возвращение домой, возвращение к прежнему ритму жизни, возвращение к Джону. К Джону… В тот памятный день Джон переживает почти весь спектр эмоций, на который только способно человеческое сознание — от почти не контролируемой бурной радости до аналогичной по силе ярости с несколькими (по счастью, безуспешными) попытками сломать детективу нос или, скажем, руку. Шерлок готов к обвинениям, но не оправдывается, а только слушает. Психология — наука для идиотов, но сейчас ситуация из типичного самоучителя под заголовком «Дайте ему выговориться» настолько подходит под описания всех мало-мальски адекватных мозгоправов, что Шерлок просто не решается его прервать. Только когда Джона вместе со злостью будто бы покидают последние силы, и он почти падает на диван, Шерлок осторожно присаживается рядом и начинает говорить. Он говорит недолго и только по сути: как хотел уберечь, как скрывался, как рад, наконец, вернуться домой. Выражать эмоции для Шерлока в новинку, но, неотрывно глядя на своего доктора, он и сам не замечает, как с губ срываются слова «рад», «скучал», «боялся», а к горлу подкатывает комок, и появляется идиотское желание потыкать в Джона пальцем, дабы убедиться, что тот не сдуется как воздушный шарик. Сам же Джон, пережив такую бурю в голове и в сердце, будто бы погружается в состояние безмерной апатии, а на следующий день попадает в больницу с нервным срывом. Шерлока к нему не пускают. Когда через неделю Ватсон возвращается, Холмс уже готов кусать локти от беспокойства. Однако они оба вполне успешно делают вид, что ничего не случилось, что не было пустой могилы, расставания, больницы — не было ничего, что могло бы что-то изменить за тот промежуток времени, пока Шерлок скрывался или пока Джона накачивали седативами в окружении белоснежных стен и добросердечных медсестер. Ватсон умудряется вести себя почти как раньше — очевидно, свой срыв он считает чем-то недостойным и пытается поскорее о нем забыть — добродушно ворчит на Шерлока за беспорядок, восхищается его незначительными, но такими точными (ох, ну еще бы!) дедуктивными выкладками, ходит за продуктами, вот только взгляд… взгляд его становится каким-то более цепким и неуверенным одновременно. Наблюдая за соседом, Шерлок не раз подмечает, как тот, задумавшись о чем-то своем и бездумно глядя в пространство, вдруг вздрагивает и в какой-то безмолвной панике начинает шарить глазами по комнате. Когда же его взгляд останавливается на Холмсе, Ватсон сначала с тревогой смотрит на него минуту-две, а затем бессильно откидывается на спинку кресла, как если бы ему пришлось пробежать пару километров по людным лондонским улицам. Шерлок мог бы спросить, но он не спрашивает. Джон не скажет. По крайней мере, не сейчас. А через три дня, когда в организме Джона не остается ни следа больничных нейролептиков, он начинает кричать во сне. *** Шерлок продолжает комкать в руках одеяло. Проснись, Джон, проснись! Проще всего, казалось бы, войти в спальню соседа и вырвать его из сна, встряхнув за плечо. Но лучше бы этого не делать: неправы те, кто говорит, что Шерлоку недостает такта, последние дни такта у Шерлока с избытком, только такт этот, так сказать, узконаправленный — распространяется исключительно на Джона. Шерлок набрасывает халат и выходит в гостиную. Достает скрипку и садится на любимый диван. Нет, слишком далеко, можно не услышать. Пересаживается в кресло. Зажимает тугие струны и с максимальным нажимом проводит по ним смычком. Скрипка взвывает, как обезумевшая кошка. И еще раз. После очередного душераздирающего «виииу-у-у» бормотание в комнате Джона прекращается. Теперь из нее доносится легкое шебуршение, а уже секунд через десять на пороге показывается сам доктор. Выглядит он ужасающе, и Шерлок едва успевает прикусить язык, чтобы не поделиться этим наблюдением. Бледный лоб покрыт испариной, пальцы мелко дрожат, а глаза… даже богатый словарный запас Холмса не в состоянии передать их выражение. Взгляд Ватсона будто бы приклеивается к его лицу, когда Шерлок, нацепив маску абсолютного безразличия, лениво оборачивается и равнодушно произносит: — Разбудил? Губы Джона вздрагивают, а ладони сжимаются в кулаки. Минуты две он в оцепенении молча смотрит на своего детектива и, так и не сказав ни слова, ретируется в свою комнату. Этой ночью он больше не кричит. Следующей ночью Шерлок стреляет в стену, следующей — оглушительно взрывает на кухне кастрюлю макарон. Следующей… Следующей… Холмс прекрасно понимает, что это не выход — просто так каждый раз вырывать Джона из его кошмаров, но избитая истина «Время лечит» срабатывает рано или поздно на всех, Шерлок же всего лишь выжидает и пытается облегчить временные страдания доктора. Но когда Холмс, проснувшись на десятую ночь от ставших уже почти привычными приглушенных вскриков и бормотания, почти привычно нашаривает в темноте одежду и почти привычно начинает искать новый способ разбудить доктора, он понимает: переменная уже готова превратиться в константу. Такой ход развития событий Шерлока не устраивает и, без сомнения, не может устроить и самого Джона. Необходимо что-то менять — что ж, видимо все же придется вторгнуться в столь трепетно охраняемое Ватсоном личное пространство. В комнату Джона Шерлок не стучит — зачем? сегодня все равно не избежать разговора — решительно открывает дверь и замирает на пороге. От открывшегося зрелища хочется побиться головой о стену. Или полоснуть бритвой по запястью. Ватсон, весь в липком поту, мешая полузадушенные крики пополам со всхлипами, мечется по постели, комкая в ладонях простыню. Это уже не похоже на обычную нервозность, вполне объяснимую в свете последних событий: Джон выглядит не просто уставшим или выбитым из колеи. Джон выглядит больным. И будь Шерлок проклят, если не предпримет очередную попытку отвоевать друга у его персонального кошмара. Холмс опирается коленом о край кровати и почти нависает над доктором. — Джон… Джон… Это ожидаемо не срабатывает. Ватсон так глубоко погружен в свой сон, что сейчас, пожалуй, может не сработать и взрыв гранаты в пяти метрах. Шерлок протягивает руку и встряхивает его за плечо. Сильнее. Еще сильнее… Когда его запястье вдруг до боли сжимает ладонь Джона, Шерлок вздрагивает и подавляет первое, инстинктивное желание отстраниться — встроенный в его голове радар опасности зашкаливает, как если бы он сейчас беседовал тет-а-тет с вооруженным до зубов психопатом-убийцей, а не пытался привести в сознание друга с не в меру расшалившейся нервной системой. Глаза Джона распахиваются резко и широко. И вот сейчас вроде бы самое время сказать что-нибудь банально-успокаивающее, может, даже обнять или, например, погладить по голове (и плевать, как это будет выглядеть со стороны), но Шерлок цепенеет. Во взгляде Ватсона плещется такое отчаяние, что будь они океаном, Холмс бы не раздумывая в них утопился. Вся выдержка и все способности к нахождению нестандартных решений вылетают в трубу. Холмс замирает. Что-то должно случиться. — Джон, ты… — Нет, — Ватсон с усилием шевелит искусанными в кровь губами. — Нет… тебя же нет… видел… а крови, Боже, так много крови… ненастоящий… неживой… Шерлок… Шерлок… я сам ее выкопал… прямо в центре парка… мертвый… у меня ничего не было… я… руками… а ты под дождем… земля… липкая… ненастоящий… Шерлок подавляет нелепое желание заткнуть уши. Это же просто нервы, просто истерика, сколько ты их видел, соберись же, черт! Он замахивается и дает Джону звонкую пощечину. Тишина после резкого хлопка кажется оглушительной, но Шерлок видит, как во взгляд доктора возвращается осмысленность, и ему снова становится легче дышать. Внезапно он осознает, что почти лежит на своем блоггере. Шерлок плевал на условности и даже на то, что в данный конкретный момент подумает о нем Джон, но все же отстраняется — пусть придет в себя. — Шерлок, я… — Джон сосредоточенно трет переносицу. Очевидно, ему неловко. — Я что, кричал? — Кричал. У тебя кошмары, Джон. Кошмары. Очевидный факт. Но лучше его озвучит Шерлок, чтобы не заставлять лишний раз самого Ватсона произносить это вслух. К тому же, говорить тому все же придется, Холмс настоит, если нужно — надавит, но не уйдет из комнаты Джона, пока не услышит всей правды. Политика «Выговориться» должна сработать и на этот раз. — Что тебе снилось? Ватсон сжимает зубы и отворачивается. Детская уловка. Шерлок ловит его подбородок цепкими пальцами. — Что тебе снилось, Джон? Ты ведь не считаешь это постыдным, нет? Ты должен, должен сказать. Сам. Я там умер, да? Ватсон откидывается на подушки и издает полуистерический смешок. — Тысячу раз. Холмс сжимает его ладонь, безмолвно умоляя рассказать все. — Тысячу раз, Шерлок! Тысячей разных способов! И каждый раз я сам должен был рыть тебе могилу! А ты лежал рядом. Мертвый. Шерлок глубоко вдыхает, как перед прыжком в воду, и прижимается губами к руке своего доктора, шепча бесконечное «простипростипрости». — Все в порядке, Шерлок, — Джон осторожно отнимает руку и легонько треплет его по волосам. — Теперь я усну спокойно. Холмс поднимается и, обернувшись на пороге, замирает. Снова этот обреченно-тревожный взгляд. Так родители смотрят на своих смертельно больных детей. Так любящая жена смотрит на мужа, уходящего на фронт. Так смотрит ребенок, видя на асфальте растерзанное соседскими псами тельце любимого котенка. Так Джон Ватсон смотрит на Шерлока Холмса. Нет времени думать. Холмс разворачивается, не снимая халата, забирается к Ватсону под одеяло и прижимает его спиной к своей груди. Теперь ты действительно уснешь спокойно, Джон. *** Шерлок выскальзывает из его постели, когда до рассвета остается примерно полчаса. Прикрывая за собой дверь, он чувствует резкий укол болезненного сожаления — ему бы так хотелось проснуться вместе с Джоном, вместе с Джоном пойти варить кофе (ну, положим, Джон варил бы кофе, а Шерлок просто смотрел бы на него, примостившись на краю стола), а затем Шерлок бы даже согласился посмотреть какой-нибудь идиотский фильм, просто чтобы быть рядом, охранять, греться его теплом. Но Холмс не хочет ставить своего доктора в неловкое положение (нет, такт Шерлока определенно не фикция!), поэтому он всего лишь добирается до своего дивана и берет в руки книгу по экспериментальной химии, пытаясь хоть немного вникнуть в текст. Когда детектив переворачивает двенадцатую страницу, сверху доносится слабый вскрик. Шерлок понимает голову. Хлопает дверь. Шерлок поднимается с дивана. По ступеням стучат шаги, и уже через секунду Холмс оказывается в стальных объятиях Джона. — Ты сначала был, а потом тебя не стало. Я думал — снова сон. Только другой. Хороший, — частит Ватсон. Это звучит так наивно и по-детски, но у Шерлока вдруг перехватывает горло, и ему в очередной раз нечего сказать. Так Джон обнимал его только однажды — в памятный день возвращения, а затем будто бы постарался забыть (чертово личное пространство!), как отчаянно прижимал к себе Холмса, глухо шепча в воротник его пальто: «Шерлок… Шерлок… настоящий… живой…» — Я с тобой, — Шерлок наконец выходит из ступора и пытается успокоить своего доктора. Только вот разве можно успокоить хоть кого-нибудь, когда твое собственное сердце, кажется, стучит набатом во всем теле, когда ты сам весь — живое сердце, разрывающееся от нежности и вины? Шерлок прижимает Джона еще крепче и целует, целует вслепую — лоб, виски, щеки, мокрые ресницы… Когда он прижимается к его губам и чувствует, как Ватсон начинает отвечать на поцелуй, мир перестает вращаться. — Шерлок… Шерлок… — Тсс, все хорошо, я не брошу тебя больше, клянусь. — Шерлок… живой… мой… Шерлок… — Твой, — шепчет Холмс в перерывах между поцелуями, скользнув ладонями под футболку Джона. — И всегда был твоим, только, наверное, не знал об этом. Ватсон кажется таким мягким, хрупким, когда вот так раскрывается под его руками — бери, что хочешь — и таким сильным и решительным, когда вцепляется Шерлоку в плечи, освобождая его от халата. И Шерлок берет. И отдает с избытком. Сейчас, падая в сладкую вечность и утягивая за собой Джона, он понимает, что сможет все. И еще чуть-чуть. *** — Джооон, — тянет Шерлок, укрывая их обоих пледом и устраиваясь поудобнее на ничтожно малом для двоих диване. — Ты ведь знаешь, что мы справимся? Это «мы» непривычно, но очень сладко перекатывается на языке. В ответ Ватсон почти невесомо целует своего детектива в висок. — Справимся, Шерлок. Определенно.