Надеющийся на ваше дружеское расположение Вольфганг Моцарт.
В чем-то здесь определенно присутствовал подвох, но Антонио никак не мог понять какой именно. Но любопытство пересилило любые опасения, и мужчина, убрав в сумку партитуру и кое-какие документы, пешком отправился к дому молодого композитора. Звякнул колокольчик на двери, но никто навстречу Сальери не вышел, отчего он обернулся на вывеску, желая удостовериться, что пришел по нужному адресу. За конторкой было пусто, поэтому Антонио, нажав несколько раз на звонок, воспользовался возможностью оглядеться. Старенькое, видавшее немало человеческих страстей, здание явно поддерживали в чистоте, но мужской руки здесь не хватало: колченогие табуретки и неровно прибитая полка красочно говорили об этом. — О, Сальери, вы уже здесь. Проходите скорее. Фрау Вебер и ее дочери отправились за город, — задрав голову, мужчина увидел обращающегося к нему Моцарта, стоящего на последней лестничной площадке. Когда Антонио поднялся, австриец пригласил его внутрь.— Тут тесновато, но зато солнечно. Присаживайтесь, мой друг. — Спасибо, — композитор сел на один из стульев с высокой спинкой, стоящий возле стола. Юноша подошел следом и разлил по бокалам вино. Взяв протянутый сосуд, Сальери принюхался к жидкости в нем, отмечая несколько необычный запах, но списывая его на сорт винограда. — Вы писали, что хотите спросить у меня совета. Я весь внимание. — Да. Понимаете, еще неделю назад, во время нашего с вами разговора, я был уверен, что Констанция — эта милая, очаровательная девушка, станет в будущем фрау Моцарт, но письмо отца и… еще один человек, вызвавший у меня интерес, заставили меня усомниться. Я боюсь совершить ошибку, из-за которой кому-нибудь станет плохо, — глаза молодого композитора влажно заблестели.— Вы сказали мне написать родителю, я послушался. Прошу, дайте еще хотя бы один совет. Видя такого подавленного Моцарта, Антонио невольно забыл и о своей неприязни к нему, и о, казавшимся прежде, легкомысленном характере композитора. Перед ним сидел юноша, зажимающий коленями ладони и ожидающе смотрящий на более взрослого музыканта. Сделав несколько глотков вина, Сальери произнес: — Если быть до конца честным, то я плохой советчик в делах Амура, но все же посоветую вам послушаться герра Моцарта. Нам всегда кажется, что наши наставники не знают жизни или излишне опекают нас, но они просто пытаются не дать нам свернуть с пути, увязнуть в пучине страстей. — Вы говорите так поэтично, — заметив, что взволнованный Сальери опустошил свой бокал, Вольфганг поспешил снова его наполнить. — Но что мне делать, чтобы избежать пагубного влечения? — Быть может, меньше общаться с объектом вашего желания? Смените квартиру, посвятите себя музыке, — мир в глазах капельмейстера начал терять строгое очертание, и, опустив веки, мужчина помассировал их пальцами, а когда у него закружилась голова, поспешно поставил сосуд на стол. — Сальери, что с вами? Вы в порядке? — заметив, что брюнет начал заваливаться вперед, Моцарт подскочил к итальянцу, удерживая от падения. — Спасибо, Вольфганг, — пальцы на спине Антонио сжались сильнее. — Кажется, мне не стоило пить на голодный желудок после ночи бодрствования. Я слишком быстро… — недоговорив, Сальери потерял сознание. **** Скомкав четвертый по счету лист бумаги, Амадей встал, размял плечи, прошелся по комнате, но нужные слова в его голову так и не пришли. На крышке клавесина лежало письмо, в котором Леопольд красочно расписывал сыну все те муки, что его ожидают, женись он на Констанции. С присущей ему горячностью, Моцарт-старший бил по больному: припомнил отпрыску и смерть матери, и пагубное влечение к Алоизии. В конце он приказал сыну съезжать с этой квартиры и дел с семейством Вебер больше не иметь. И если бы Амадей получил подобное письмо восемь дней назад, то оно не поколебало бы его решимости взять девушку в жены. Но теперь у него появился новый камень преткновения, узнай о котором, Леопольд проклял бы собственного сына. Теперь в его воображении вместо очаровательных фройляйн с комфортом обосновался сам Антонио Сальери. Не без труда смирившись со своим влечением, юный виртуоз попытался понять, чем его так зацепил итальянец, хотя Моцарт прежде не думал о возможности более тесных отношений с мужчиной, нежели дружба. По всему выходило, что начало было положено при их первой встрече у герцогини N, где капельмейстер очаровывал всех своим великолепным голосом, манерой держаться и необычайной способностью выглядеть своим, в корне ото всех отличаясь. Да, его высокомерные, насмешливые отзывы тогда на приеме и после заставляли Вольфганга злиться, но то, каким юноша увидел Сальери на репетиции «Похищения», просто не давало злости перерасти в ненависть. Амадей готов был поклясться, что никто не чувствовал его музыку так, как Антонио. Во время же их разговора неделю назад юноша хотел впиться зубами в горло маэстро за резкие слова критики, ударявшие точно в цель. А затем Сальери одной фразой и одной улыбкой залечил оставленные им самим раны. Однако, несмотря на то, что Моцарт был очарован итальянцем, ему еще предстояло выяснить, сможет ли он делить постель с мужчиной. Проверить это он решил, собственно, на виновнике своих метаний, но так, чтобы у него еще оставались пути к отступлению. Поэтому он вчера купил вино с родины Антонио и сонный порошок, а вот приглашение у него не получалось. Еще раз посмотрев на письмо отца, Амадей сел за стол, быстро набросал текст, запечатал его в конверт и отдал парнишке на улице, пообещавшему за скромное вознаграждение доставить его в кратчайшие сроки придворному капельмейстеру, который, по прикидкам Моцарта, сейчас находился в бургтеатре. Все семейство Вебер отправилось навестить старшую дочь, а кроме Вольфганга других постояльцев в доме не было и не предвиделось. Поэтому композитор чутко прислушивался к колокольчику внизу, особенно когда засыпал снотворное в бутылку. Вот прозвучал долгожданный звонок, и Моцарт поспешил навстречу единственному зрителю сегодняшнего представления одного актера. Пока Сальери поднимался к нему по лестнице, внимательно смотря под ноги, видимо, опасаясь, что шаткая лестница его не выдержит, юноша пользовался моментом, чтобы лучше рассмотреть гостя. Итальянец был облачен в черную тройку, кипенно-белую сорочку с бантом, который скрепляла неизменная брошь-роза. Из безупречного в своей траурной строгости облика капельмейстера выбивались запыленные туфли и спадающие на лицо пряди волос, безрезультатно заправляемые за ухо. Судорожно сглотнув, Вольфганг одернул рукава камзола, чтобы не потянуться к растрепавшейся прическе брюнета, и вместо этого поспешил пропустить маэстро в комнату. Протянув мужчине бокал и, разумеется, не спеша прикасаться к своему, Амадей залился соловьем на тему того, как же он запутался и насколько нуждался в совете старшего товарища. Не забывая подливать итальянцу вина, молодой человек следил за сменой едва заметных эмоций на лице его визави: сначала Антонио явно относился к нему настороженно, даже с некоторой неприязнью, но затем проникнулся сочувствием, старался приободрить. Когда Сальери повело под действием сонного порошка, австриец поспешно подхватил его, прижав к себе. — Сальери, что с вами? Вы в порядке? — с деланным беспокойством спросил юноша, внутренне ликуя. Обессиленная жертва находилась полностью в его власти. — Спасибо, Вольфганг, — собственное имя, произнесенное этим бархатным голосом, подействовало на Моцарта похлеще пинты крепкого алкоголя. — Кажется, мне не стоило пить на голодный желудок после ночи бодрствования. Я слишком быстро… — резко замолкнув, итальянец обмяк на руках композитора. Мгновение торжества развеялось, стоило Вольфгангу вспомнить, что в своих планах он дальше этого момента не заходил, а Сальери без сознания пробудет недолго. Более-менее ровно посадив капельмейстера на стул, юноша заметался по комнате в поисках веревки и, не найдя оную, схватил шнур, которым была подвязана штора. Им Моцарт быстро связал Сальери руки за спиной. Полюбовавшись на результат своих трудов, Амадей придвинул к пленнику свой стул и уселся на него, раздумывая, что же ему делать дальше. В конце концов, юноша протянул чуть подрагивающую руку вперед, дотрагиваясь до гладких прядей, свисающих со лба и висков склонившего голову итальянца, который никак не реагировал на действия юноши. Осмелев, Вольфганг проследил кончиками пальцев линию бровей композитора, нос, чуть надавил ногтем на родинку, что часто привлекала его внимание, и перешел на губы, ощущая теплое дыхание Сальери. Осознание собственной вседозволенности и зависимости итальянца от его, Моцарта, решений бурным потоком снесло последние мысли о благоразумии. Юноша переместился на колени своего пленника, вплотную прижавшись к широкой груди, скрытой двумя слоями ткани. Аккуратно сдвинув в сторону мешающие ему волосы, Амадей коснулся губами скулы Сальери, ощущая непривычную для себя колкость щетины. Легкими, изучающими поцелуями он спускался вниз к подбородку брюнета, а затем перешел на шею, вдыхая запах, будто пришедший прямиком из снов молодого гения. Дыхание капельмейстера стало прерывистым, неглубоким, а сам мужчина вздрагивал, когда его шеи в очередной раз касались уста австрийца. Заметив такую недвусмысленную реакцию на свои действия, Вольфганг расплылся в довольной ухмылке. «Так у нашего маэстро чувствительная шея, — предвкушая выгоду, что можно извлечь из слабости Сальери, юноша надавил языком на кожу, под которой судорожно бился пульс, — с такой к цирюльнику часто не походишь». Когда-то сестренка Наннерль, желая припугнуть излишне шкодливого братика, рассказала ему о злых вампирах, которые пьют кровь плохих людей, вгрызаясь им в шею. И сейчас Амадей, вспомнив эту присказку, сравнил себя с таким демоном; он никак не мог оторваться от столь желанной кожи, наоборот, хотелось сорвать мешающий бант, чтобы получить еще больше. Потеряв связь с реальностью, увлеченный Моцарт слишком поздно обратил внимание, что стоны, звучащие на грани слышимости, прервались хриплым, тяжелым вздохом. — Что произ… Моцарт, вы что творите?! — медленно приходящий в себя, итальянец широко распахнул глаза. Мужчина задергался в попытке вырваться, однако связанные руки и Вольфганг, сидящий на его ногах, не давали ему и шанса. Юноша, продолжающий, как ни в чем не бывало, изучать влажным языком тело брюнета, захлебнулся вдыхаемым воздухом, когда извивающийся ужом капельмейстер прижался бедрами к его паху. Ощутив возбужденное естество композитора, Сальери шокировано замер. — Вы сумасшедший! Отпустите меня, больной извращенец! Амадей недовольно цокнул языком, вынужденный прервать свое увлекательное занятие. Откинувшись немного назад, он преувеличенно внимательно осмотрел мужчину перед собой, его тяжело вздымающуюся грудь, горящие пунцовым щеки и ненавидящий взгляд почти черных глаз, который вместо страха или гнева вызывал лишь удовлетворение: Вольфганг сумел-таки снять эту опостылевшую маску равнодушия и презрения. — Тише, маэстро, к чему такие крики? Ведь вы сами, — юноша прикусил и слегка потянул зубами мочку уха Сальери, в то же время положив ладонь на выпирающий бугорок в кюлотах мужчины, — хотите этого. — Вздор, — сквозь зубы прошипели ему в ответ. — Только в худшем из кошмаров я буду желать подобного. — Правда? Тогда почему бы мне не превратить сегодняшнюю ночь в ваш худший кошмар? И не угрожайте мне, это бесполезно, — предупредил Вольфганг, предугадав слова итальянца. Поерзав на бедрах пленника, австриец переместил ладонь с паха выше, чтобы почувствовать гулкое сердцебиение, кончиками пальцев касаясь броши. Вид черной розы подал молодому человеку одну идею. — Но я могу отпустить вас в обмен на вашу брошь. Согласитесь, Антонио, это украшение — малая плата за вашу честь. — Об этом не может идти и речи, — холодно обронил Сальери, собственной категоричностью подписав себе приговор. Ревность в душе Моцарта требовала, чтобы гордый итальянец сполна заплатил за привязанность к глупой безделушке. Грубо сжав в кулаке волосы на затылке композитора, Вольфганг заставил его откинуть назад голову и снова впился в шею, терзая ее без капли прежней нежности. Удар в скулу оказался настолько неожиданным, что юноша свалился на пол, прижимая ладонь к горящей щеке. Над ним возвышался Сальери, придерживая правой рукой кисть левой, большой палец которой был неестественно вывернут. — Сальери, ваша рука. Простите, я вам сейчас помогу, — нога, опустившаяся на грудь, пресекла попытку Амадея подняться. Юноша невольно зажмурился, не выдержав озлобленного взгляда капельмейстера и ожидая нового удара. — Помните, Моцарт, я могу в любой момент уничтожить вас. Помните и бойтесь, — пугающе спокойно произнес мужчина, прежде чем уйти. Оставшись в одиночестве, Вольфганг продолжал лежать на холодных досках, рассеянно отметив про себя, что неплохо было бы растопить камин. О произошедшем думать не хотелось. Чувство вины точило его совесть, как жук точит древесину. Отец был прав, когда говорил, что он не умеет думать о последствиях своих действий. Мало ему было разрушить то хрупкое доверие, что только начало мостиком выстраиваться между ними, так еще и Антонио повредил руку — часть тела чрезвычайно важную для любого музыканта. «Антонио. И почему я раньше не называл его по имени? И представится ли мне еще шанс для этого?» — неловко поднявшись, Моцарт подошел к окну, прижимая к лицу прохладную бутылку. Кроме синяка сегодня юноша получил ненависть итальянца и осознание того факта, что его душа и тело солидарны в желании получить Сальери в свое полное распоряжение. А для этого Вольфганг должен получить прощение и не быть убитым. **** Поздние прохожие изумленно оборачивались вслед растрепанному брюнету со сбившимся бантом на шее и красным шнурком с кисточкой на конце, обвивающим правую кисть. Левую руку приходилось держать на весу, чтобы случайно ничего не задеть вывихнутым пальцем. Травму Антонио получил ненамеренно, пока пытался освободиться. «Зарвавшийся юнец. Думает, ему все позволено?» — и хотя композитор кипел от гнева, его лицо оставалось таким же непроницаемым. Собственное желание помочь австрийцу сейчас казалось мужчине бредовым. После двух мощных ударов дверь одного из домов в богатом районе столицы приоткрылась, и на улицу выглянул мужчина средних лет. — Антонио? Что стряслось? — бегло осмотрев посетителя, он отошел в сторону, давая Сальери пройти. — Прошу простить мне мою невежливость, Густав, ведь я пришел почти ночью, — даже с травмой итальянец не забыл о манерах. С мужчиной, являющимся одним из лучших лекарей Вены, его свел маэстро Гассман. И, несмотря на то, что они редко общались, герр Ламер оставался для Сальери добрым другом. — Полно тебе, Антонио, проходи скорее, — усадив капельмейстера на стул в кабинете, где он обычно принимал больных, Густав зажег несколько свечей и нацепил неизменное пенсне. — Что случилось, друг мой? Нападение? — Можно сказать и так. Но всему виной моя неосторожность, — композитор стойко терпел манипуляции врача со своей рукой, а когда тот задрал рукав рубашки, с удивлением уставился на запястье: видимо, от трения о шнур, подживший порез снова закровоточил. Ламер критически осмотрел его и покачал головой. — Давно мне не приходилось лечить твои вены. Ты же знаешь, что стоит сделать одно неосторожное движение, и играть уже не сможешь? — Я помню, Густав, помню, — итальянец зашипел, стоило резко пахнущей спиртом ткани коснуться края раны. Мужчина понимающе хмыкнул, но продолжил мучить своего пациента. На вопрос, как он получил эти травмы, Сальери отговорился тем, что это неважно. — А вот сейчас придется потерпеть, — закончив перебинтовывать многострадальную руку, лекарь заставил Антонио зажать в зубах какую-то деревяшку и резко дернул большой палец, вправляя его на место. У мужчины едва слезы из глаз не брызнули, а в голове успел промелькнуть вопрос, как он не почувствовал боли в тот момент, когда вывихнул палец? — Ну, вот и все. Сейчас зафиксирую тебе руку, выдам мазь, и будешь свободен. Об игре на инструментах в ближайшее время и речи быть не может, если не хочешь, конечно, чаще меня навещать. — Ближайшее время — это сколько? — композитор осторожно покрутил больной рукой, прислушиваясь к себе, и остался удовлетворенным; Густав отлично знал свою работу. — Не меньше недели, а там как заживать будет. — Спасибо, — Сальери поднялся, выложил на стол деньги и собрался уходить. — Передай от меня лучшие пожелания жене и детям. — Непременно. А может, по чашке чая или горячего шоколада? Заодно расскажешь мне о новых постановках в бургтеатре. — Если я не буду тебя стеснять, то не откажусь, — мужчина только рад был отвлечься от своих мрачных мыслей при помощи дружеской беседы. Доктор и музыкант засиделись в гостиной до поздней ночи, а после Густав предоставил гостью собственный экипаж, от которого сонный и уставший Сальери просто не смог отказаться. Дома его ждало письмо в плотном конверте, подписанное до боли знакомым почерком. **** Мучимый угрызениями совести, Моцарт пытался встретиться с Сальери, чтобы принести ему извинения, но и в театре, и в доме итальянца ему неизменно указывали на выход, сообщая, что капельмейстер отсутствует или занят. В конце концов, юноша плюнул на попытки выловить Антонио и пустил все на самотек, хотя в глубине души он надеялся, что судьба столкнет их как можно раньше. В это же время на его пороге возник Лоренцо да Понте — именитый либреттист, возжелавший поработать с молодым дарованием из Зальцбурга. И Амадею пришлось оставить на время свои душевные метания ради постановки «Свадьбы Фигаро», сулившей ему множество проблем, ведь там, где он видел историю человеческих страстей, другие видели революцию и смуту. Лоренцо не раз причитал на эту тему, но от оперы не отказался, лишь посоветовал заручиться поддержкой кого-нибудь имеющего достаточно сильное влияние на Императора. Моцарт сразу вспомнил о Сальери, да только тот сейчас скорее уничтожит любую задумку австрийца, нежели поможет уговорить Иосифа. Но никаких попыток итальянца загубить его премьеру не совершалось, что не успокаивало Амадея, скорее наоборот, нервировало еще больше. И сколько бы на репетициях Вольфганг не вглядывался в зал, Антонио там не появлялся. Зато Розенберг всегда крутился рядом, щедро поливая ядом работу юноши, да так, что композитор однажды едва не полез в драку. С того памятного вечера прошла неделя, и в данный момент Вольфганг сидел в своей квартире, пытаясь подобрать убедительные аргументы для одобрения своей постановки самодержцем. К сожалению, в словах, как и в музыке, Моцарт предпочитал импровизацию, грозящую перейти в крики, если к его мнению не прислушаются. Сделав шарик из исписанного вкривь и вкось бумажного листа, маэстро кинул его в камин, но тот, ударившись о решетку, отскочил уже зажегшимся. Ругаясь себе под нос, Амадей кинулся тушить огонь. Именно за этим занятием его застала фрау Вебер. — Теперь вы решили весь дом спалить, негодяй? — такому обращению Моцарт раньше не удивлялся, но сейчас ему показалось, что женщина знала о его попытке взять Сальери силой в этой самой комнате. — Вы что-то хотели, фрау? — как можно беззаботнее спросил молодой человек, убирая с пола пепел. — Вам тут приглашение пришло, я решила его передать. Быть может, вы возьмете одну из моих дочерей в роли спутницы? — женщина передала письмо Вольфгангу, только когда он отряхнул ладони. Юноша даже претензий предъявлять не стал о том, что она читала его переписку. Привык. Первым делом Моцарт прочитал имя отправителя, не поверил своим глазам, посмотрел еще раз, затем пробежался глазами по тексту приглашения, выискивая в нем зашифрованный вызов на дуэль. Но нет, это было приглашение на прием, устраиваемый придворным капельмейстером Антонио Сальери. Может, он собрался прилюдно унизить Амадея? — Так что, герр Моцарт, вы согласны? — увидев непонимание в глазах явно витающего где-то в своих мыслях Вольфганга, она недовольно повторила. — Вы пойдете на бал вместе с одной из фройляйн Вебер? — А? Да, я спрошу Ан… маэстро об этом, и, если можно, возьму с собой Констанцию, — Моцарт едва не произнес вслух имя, которое за эти дни привык произносить в своих мыслях. — Возьмите, но даже не пробуйте посягать на ее честь, — погрозила она ему пальцем перед лицом прежде, чем выйти. Проследив кончиком указательного пальца переплетение букв в имени итальянца, юноша приблизил бумагу к лицу и глубоко вдохнул, надеясь почувствовать запах муската. **** — Герр Моцарт? Проходите, — учтивый слуга, прочитав имя на приглашении, жестом пригласил Амадея пройти в противоположную от них дверь. Двухэтажный особняк придворного композитора поражал своим великолепием. Нет, не таким, какое можно встретить в домах родовитой аристократии или богатых купцов, когда картины разных эпох бездумно смешивались друг с другом в несуразное пятно, просто потому что хозяину захотелось продемонстрировать свое состояние. Убранство прихожей Сальери Вольфганг охарактеризовал как лаконичное: два морских пейзажа и стоящая между ними статуя на манер древнегреческой. Застыв на месте, Амадей завороженно рассматривал изображенное на холсте темное грозовое небо, будто только недавно успокоившийся после шторма океан, освещаемый редкими солнечными лучами, пробивающимися сквозь тучи. — Кажется, вы не спешите поприветствовать хозяина вечера, — да Понте, воспользовавшись задумчивостью композитора, подкрался сзади и резко опустил ладони ему на плечи. Вырванный из своих размышлений Вольфганг подскочил от испуга и стремительно обернулся.— Не понимаю, чем вас так привлек этот пейзаж? Мрачный и отталкивающий, мне становится не по себе, когда я на него смотрю. — Разве? — проигнорировал первые слова либреттиста Моцарт, переводя взгляд обратно на картину. — А мне это море кажется величественным, полным волн-страстей, которые, бушуя, могут разрушить любой корабль, но сдерживаются не иначе как волей самого Посейдона. И этот свет, дающий надежду на лучшее тем, кому не посчастливилось попасть в шторм… — Да вы оптимист и романтик, друг мой. Но давайте же пройдем дальше, не будем создавать здесь столпотворение, — подхватив австрийца под локоть, да Понте вошел в просторную залу, где собрались почти все гости: в основном музыканты, ученики или близкие друзья Сальери. Брюнет стоял недалеко от входа, принимая комплименты от четы Розенбергов. От внимательного взгляда Вольфганга не ускользнуло усталое выражение лица итальянца, хотя, казалось, никто кроме него не замечал этого. Только встретившись с Сальери, Амадей понял, как ему все эти дни не хватало присутствия рядом капельмейстера. Однако Антонио этой радости явно не разделял: встретившись глазами с юношей, он сжал губы в тонкую линию, зло смотря на разом стушевавшегося композитора. «Если я ему настолько не приятен, то зачем присылать мне приглашение? — шагая за Лоренцо в сторону группки знакомых либреттиста, Моцарт нервно комкал манжету рубашки. — Ладно, побуду здесь немного, извинюсь и уйду». Вырваться из толпы жаждущих с ним обмолвиться хотя бы парой слов людей Вольфгангу удалось только спустя минут тридцать. Лавируя меж танцующими парами, маэстро постепенно приближался к будто бы и не сдвинувшемуся за это время с места капельмейстеру, который то и дело оглядывался на входные двери. Подойдя сбоку практически вплотную, юноша осторожно прикоснулся к рукаву расшитого серебром камзола: — Простите, Сальери, я… — Антонио! — вошедшая в зал невысокая шатенка в изящном фиолетовом платье, с улыбкой на коралловых устах, кинулась в раскрытые объятья композитора. Поймав девушку, итальянец зарылся носом в густые кудри — у Амадея перехватило дыхание от той теплоты и щемящей нежности в глазах мужчины, преобразивших его почти до неузнаваемости. Гости, услышавшие их, также пораженно смотрели на обычно безэмоционального композитора. — Дорогая Виолетта, ты не устала с дороги? — держа в руках маленькие ладони, Сальери едва коснулся губами смуглой кожи. На окружающих он не обращал никакого внимания. — Бал можно было устроить и завтра. — Не беспокойся, на несколько вальсов у меня всегда найдутся силы. И ты же знаешь Франческо. Завтра он с головой уйдет в работу, и никакие танцы ему не будут нужны. — Как же я мог забыть, — протянул мужчина, возведя очи горе. — Кстати, где он? Неужели, чтобы переодеться ему нужно больше времени, чем тебе? — В банке, где же еще? Стоило нам въехать в Вену, как он отправился к своим поверенным, отправив меня к тебе. — В таком случае, не думаю, что он будет возражать, если мы начнем без него, — взяв девушку под руку, Антонио прошел на середину зала и торжественно произнес. — Дамы и господа, минуту внимания. Хочу представить вам синьору Виолетту Сальери, ради которой ваш покорный слуга и устроил сегодня торжество. После этой короткой речи некоторые вернулись к танцам, другие подходили к хозяину дома, приветствуя его спутницу, но в основном люди разбрелись по углам, дабы обсудить фрау Сальери. Между тем, Вольфганг старался убедить себя, что девушка в фиолетовом — родственница капельмейстера, а никак не жена, которая, по различным причинам, долгое время жила вдали от Австрии. Вконец изведенный ревностью, молодой человек приблизился к брюнету с самой очаровательной улыбкой. — Маэстро, позвольте мне засвидетельствовать свое почтение синьоре Сальери, — целуя протянутую ручку зардевшейся шатенки, Амадей думал лишь о том, что чуть раньше Антонио делал то же самое. — Госпожа, вы затмили своей красотой всех присутствующих дочерей Евы. — Благодарю, синьор… — девушка в растерянности обернулась к помрачневшему итальянцу. Мужчина будто нехотя ответил: — Вольфганг Амадей Моцарт. Ты писала, что хотела бы познакомиться с молодым гением Вены, вот я и пригласил его сегодня. — Правда? — Виолетта смешно округлила глаза и восторженно затараторила. — Как я рада встрече с вами. Знаете, «Луций Сулла» — одна из моих любимейших опер. И я уверена, что ваша с Антонио музыка будет жить веками в сердцах людей. — Виолетта, не стоило упоминать меня в таком контексте только потому, что мы родственники. Мое творчество признается сейчас, но вкусы людей слишком изменчивы, — итальянец поморщился, в его голосе сквозила горечь. — Вы слишком строги к себе, Сальери, — не смог промолчать Амадей. Не ожидавший подобной фразы, композитор удивленно воззрился на юношу. — Ваши оперы захватывают умы, а такое дано не каждому. Но постойте, — молодой человек замер, вспомнив одну деталь, оброненную маэстро. — Прошу извинить меня за бестактность, но вы родственники? — Не кровные, — интонации Антонио стали чуть теплее, что приободрило Вольфганга, быть может, сегодня они расстанутся если не приятелями, то хотя бы не врагами. — Виолетта замужем за моим старшим братом, Франческо. — За что я не устаю благодарить Бога, — заверил их голос с заметным итальянским акцентом, принадлежащий мужчине средних лет в темно-зеленом костюме. Амадей изучающе осмотрел старшего из семейства Сальери, сравнивая с младшим. Франческо был крепкого телосложения, ростом ниже брата на полголовы и немного сутулившийся при ходьбе, имел заметные морщины на лбу, какие обычно появлялись у людей часто хмурящихся. В целом он создавал впечатление человека делового, но далекого от искусства: на окружающее убранство он смотрел взглядом опытного оценщика, не задумываясь над сюжетом картин, а музыка не трогала его душу. При всем при этом его сходство с братом было очевидно: цвет волос, наклон головы, одинаковые формы носа и губ, растянутых в едва заметной улыбке, обозначающей радость от встречи с близкими, и не предназначающейся ни для кого кроме них. Сальери-старший скромно отказался от представления публике, поцеловал жену в щеку, обнял Антонио и пожал руку Вольфгангу, не преминув заметить, что рад познакомиться с виртуозом, о котором ходили слухи по всей Европе. Почувствовав, что если не отвлечь мужчин сейчас, то их беседа продлится до поздней ночи, Виолетта потянула мужа танцевать, перед этим взяв с Моцарта обещание, что в следующем вальсе он станет ее партнером. Пока Амадей заверял итальянку в своем намерении никому кроме нее не отдавать предпочтение, Антонио незаметно скрылся из виду. И как бы австриец ни крутил по сторонам головой, черная шевелюра среди белых париков не отыскивалась. «Ага, вон он», — обошедший раза три весь зал, композитор наконец-таки заметил в неприметном углу мужчину снова в компании невестки. Посчитав подозрительными прятки капельмейстера и фрау Сальери в тени, Моцарт незаметно приблизился к итальянцам, прислушиваясь к разговору. — Здесь столько дам в богатых одеждах, я чувствую себя замухрышкой, — делилась с Антонио Виолетта. — Тебе нечего стыдиться, — искренне уверял шатенку в обратном маэстро. — Даже в оранжерее полной роз фиалка будет заметна. — Ты в последний раз называл меня фиалкой, когда мы были еще детьми. — Хорошее было время. Беззаботное и полное счастья, — взгляд итальянца устремился вдаль, в прошлое, где над их головами вместо массивной люстры светило жаркое солнце Италии. Вольфгангу захотелось, во что бы то ни стало, узнать такого Сальери, услышать историю мальчика, ставшего великим композитором вдали от родины. — Ты надел мой подарок, — Амадей замер каменным изваянием: девушка накрыла ладонью брошь на шейном платке композитора, не оставляя сомнений в том, что это за «подарок». — Часто ее носишь? — Не особенно. Просто хотел тебя порадовать, — прохрипел Антонио и фальшиво — Амадей это прекрасно различил своим чутким слухом — закашлялся. — Ну вот, в горле пересохло. Постой тут, а я пока возьму нам по бокалу вина. Вольфганг перехватил капельмейстера на полдороги, решительно заглядывая в глаза. Итальянец вздрогнул, но не отшатнулся. Он заметно волновался и из-за этого никак не мог вернуть на лицо свою обычную маску холодности. — Почему вы солгали про брошь? — без обиняков спросил юноша, надеясь, что гул крови, раздающийся в его ушах, не заглушит ответ Сальери. — А вы, значит, подслушивали? Что ж, это было вполне ожидаемо, — слова мужчины хлесткой пощечиной ударили Моцарта. И если бы вокруг них не вилось столько народу, Вольфганг уже вовсю бы тряс итальянца, пытаясь объяснить свое поведение в тот день и чувства, что им руководили. — Я просто хотел поговорить с вами, извиниться. Мой поступок… — Не желаю слушать ваши лицемерные оправдания. Думаете, доверие человека можно вернуть парой незначительных фраз? Так я вас разочарую. Вы уже должны были понять, почему я пригласил вас, и что более в этом доме не задерживаю. Идите, подыщите себе новый объект для подобного рода шуток. Оставляя за спиной светловолосого австрийца, Антонио не слышал судорожного, грозящего перейти во всхлипы, дыхания, не видел часто моргавших глаз, из которых вот-вот готовы были политься слезы. Низко опустив голову, Амадей пробирался к выходу сквозь толпу, щедро одаривавшую его тычками. Юноше казалось, что его ребра заменили железным обручем: у него получалось вдохнуть лишь немного воздуха, чтобы не ощутить при этом сковывающей боли. Отказавшись от услуг извозчика, Моцарт шатающийся походкой направился домой, вздрагивая от особенно сильных порывов ветра, охлаждавшего соленую влагу на щеках композитора. На пороге квартиры он нес какой-то бред, лишь бы обеспокоенная Констанция отвязалась от него. Наконец, явно обиженная девушка удалилась, но Вольфганг не обратил на ее состояние внимания, погруженный в свои тягостные думы. Раскидав по всей комнате верхнюю одежду, юноша приложился губами к горлышку бутылки, делая несколько больших глотков. Он просто хотел забыться. **** На следующее утро Моцарт боялся любых отражающих поверхностей, будучи не в силах смотреть на свое отекшее лицо. В голове от любого неосторожного движения будто разом звонили все колокола Вены, что неудивительно, если судить по количеству пустых бутылок возле кровати. Да, Амадей умудрился выпить даже ту бурду со снотворным. — И как я только к праотцам не отправился? — разглядывая на свет мутное стекло, спрашивал у себя композитор. Моцарт спустил ноги вниз с кровати и почувствовал под ступней липкий пол. Поколупав ногтем сухую багровую корку, Амадей определил в пятне вино, видимо, случайно разлитое им. Холодная вода облегчила положение юноши, и из квартиры вышел уже бодрый Вольфганг Амадей Моцарт — юноша, готовый либо любить весь мир, либо противостоять ему до последней ноты, вышедшей из-под пера маэстро. Фройляйн Вебер довольно быстро сменила гнев на милость, стоило австрийцу изобразить на лице искреннее раскаяние и пригласить ее на репетицию, что вот-вот должна была начаться. В театре буквально на входе юношу встретил да Понте. Опираясь о колонну, мужчина помахивал из стороны в сторону конвертом: — Взгляните, Вольфганг, не иначе как очередная барышня пала от любви к вашему гению. Это послание пахнет просто чудесно, — либреттист передал музыканту письмо и стал с интересом наблюдать за выражением лица Моцарта. — Друг мой, неужели плохие вести? — Нет, вовсе нет, но вы ошиблись в обоих своих предположениях. Это всего на всего приглашение на обед от одной фрау и ее мужа, — осторожно сложив письмо, Амадей убрал его в карман подальше от любопытного Лоренцо. Юноша не соврал либреттисту: фрау Сальери действительно приглашала его завтра на обед, апеллируя тем, что он беспардонно ушел посреди приема, а больше возможности побеседовать им могло и не выпасть из-за необходимости Франческо и Виолетты ехать дальше в Варшаву. Вольфганг разрывался между желанием еще раз встретиться с Антонио, имея вполне достойную причину прийти в его дом, и неприязнью к итальянке, пусть и совершенно нелогичной. Он не понимал, как можно было предпочесть старшего брата младшему, и мучился от того, что никогда не сможет значить для Сальери столько же, сколько для капельмейстера значила хозяйка черной розы. А еще Амадею было банально страшно снова столкнуться с неприязнью брюнета, внушающей австрийцу мысли о собственной ничтожности. «Когда это я пасовал перед кем-либо или чем-либо?» — приободрил себя Моцарт. Собственная музыка, льющаяся из скрипок и труб, наполняла юношу решимостью. Здание бургтеатра он покидал в веселом настроении, насвистывая незамысловатый мотивчик. **** — Платок, бант или жабо? — совсем как девушка крутился перед зеркалом Вольфганг. — Пожалуй, последнее, а то с Антонио станется придушить меня ненароком. Нахлобучив на голову парик, Моцарт кропотливо стал заправлять под него волосы, но вьющиеся пряди предательски выбивались то с одной, то с другой стороны. Юноша не выдержал, скинул мешающую деталь туалета и взъерошил непослушные вихры. Разумеется, Амадей понимал, что пустое мельтешение, коим он сейчас занимался, ничем ему не поможет. Подойдя к письменному столу, композитор взял в руки письмо, при этом едва не залив его чернилами, чтобы вновь прочитать и без того въевшиеся в память строки. Как он мог злиться на столь чудесную женщину, благородно подарившую Вольфгангу шанс на откровенный разговор с Сальери? Вчера, после обеда, когда Франческо вынужден был их оставить ради встречи с очередным банкиром, а Антонио и вовсе отсутствовал с раннего утра, Виолетта попросила молодого человека сыграть ей на фортепиано, стоящем в гостиной. И пока Амадей наигрывал одну из своих импровизаций, непоседливая шатенка расспрашивала его о жизни в Вене, семье и, конечно же, затронула тему отношений своего деверя и австрийца. Ей они показались напряженными, из-за чего итальянка ужасно переживала, считая Моцарта более чем достойным дружеского расположения Антонио. Тронутый ее словами, Вольфганг поведал Виолетте об их ссоре с брюнетом, утаив некоторые подробности того вечера, и заверил, что очень сильно хотел бы вернуть благосклонность мужчины, который наотрез отказался его выслушать. Фрау Сальери сочувствующе покачала головой и с присущим ей оптимизмом заявила о намерении примирить двух композиторов. Амадею осталось лишь гадать, как Виолетте удалось уговорить Антонио принять у себя австрийца сегодня в четыре часа пополудни. Дворецкий герра Сальери провел юношу знакомым маршрутом в комнату с фортепиано, из которой доносились звуки, издаваемые инструментом, и мужское пение. Узнав голос певца, Моцарт удивленно замер посреди коридора. — Хозяин, к вам герр Моцарт, — важно доложил слуга и, поклонившись, вышел, оставив Вольфганга мяться на пороге. Антонио, к большому сожалению австрийца, прекратил петь, но смотрел на гостя скорее изучающе, нежели враждебно, что несколько обнадежило Вольфганга. — На сегодня закончим, — обратился капельмейстер к юноше за фортепиано.— Ты совершенствуешься с каждым днем, Франц, это достойно похвалы. И думаю, на следующем занятии я буду в состоянии сесть за инструмент, и тебе не придется ориентироваться на мое карканье. — Ну, что вы, маэстро, — восхищение кудрявого подростка учителем было заметно невооруженным глазом. — Вы замечательно поете, и слушать вас одно удовольствие. Поняв, что именно он сказал, Франц залился краской и нервно поправил на переносице очки. Сальери же будто и не слышал этих слов. Похлопав юношу по плечу, он попрощался и передал лучшие пожелания семье ученика. Поравнявшись с Моцартом, юноша чуть поклонился композитору, явно его узнав. — У вас действительно талантливый ученик, герр Сальери, — покривил душой Вольфганг, ведь на деле он был так сосредоточен на голосе итальянца, что не обратил практически никакого внимания на мелодию фортепиано. — Он далеко пойдет, если дать ему возможность, — согласился Антонио. — Что ж, пройдем в мой кабинет, поговорим в спокойной обстановке. Кабинет Сальери в сравнении с рабочим местом Амадея являл собой образчик чистоты и аккуратности. Ни разбросанных на всех горизонтальных поверхностях листов, ни чернильных пятен на столе и полу, ни пыли на полках. Но при такой безликой чистоте юноша чувствовал присутствие хозяина дома в, казалось бы, незаметных деталях: в томике греческих мифов, лежащем на клавесине, в пейзаже Венеции, украшающем стену у книжного шкафа, в забытой на столике между двумя креслами паре перчаток. Брюнет присел как раз в одно из этих кресел, жестом указав юноше на второе. — Не представляю, как вам удалось перетянуть на свою сторону Виолетту. Она всегда хорошо разбиралась в людях. — Быть может, она и на сей раз не ошиблась? — Моцарт злился на себя из-за невозможности вернуть собственную шутливую и легкую манеру общения, когда дело связанно с Антонио. Мужчина скептически приподнял бровь. — Допустим, что так. Если это успокоит вашу душу, то я готов вас выслушать. Вы хотели извиниться за свой вызывающий, необдуманный поступок, вызванный вашей неуемной гордыней и чувством вседозволенности? — Нет, — Вольфганг глубоко вдохнул, готовясь сказать правду человеку, который вряд ли будет рад ее услышать. Подняв голову, он в упор посмотрел в черные глаза. — Я хочу извиниться, что по моей вине вы повредили руку, но только за это. Сам же поступок был продиктован вовсе не спесью, как вы считаете, а желанием ощутить близость объекта моего вожделения. Я люблю вас, Сальери. — А я-то думал, что мы быстро с этим покончим, — горестно произнес итальянец, потирая лоб, словно у него случился приступ мигрени. — Моцарт, я не собираюсь каким-либо образом вам вредить и даже принимаю ваши извинения, но не надо сочинять небылицы про ваши ко мне «чувства». Тем более столь греховные. — Ах, вы мне не верите?! — вскочил на ноги юноша. Мужчина поднялся следом, нервно сжимая кулаки. — Дайте мне возможность доказать, что я не вру. Вы говорили, доверие сложно вернуть. Так скажите, что мне нужно сделать? — Извольте, — пройдя к бюро, Антонио достал из ящика флакон из темного стекла и протянул его Амадею. – Выпейте. Если сможете, разумеется. — Там яд? — Вольфганг рассматривал игру солнечных лучей на гранях сосуда, не решаясь притронуться. — Возможно, — мужчина поистине демонически улыбнулся. — Я помогу вам определиться. Вспомните, что обо мне говорят при дворе, вспомните наши разговоры, и, наконец, подумайте о своей «любви» ко мне. Сомневаетесь — не пейте и уходите, к чему рисковать? Но тогда мы так и останемся соперниками. Моцарт колебался. Ведомый голосом итальянца в прошлое, он воскрешал в памяти молву при дворе о том, что капельмейстер готов идти по головам недругов, постоянные ехидные насмешки в свой адрес от Сальери и обещание уничтожить. Действительно, зачем рисковать жизнью ради эфемерной возможности иногда быть рядом с брюнетом, который ничего не обещал юноше? Но когда австриец почти сделал шаг назад, сдаваясь, ему вспомнились и слова поддержки Антонио, и его поручительство. А ведь мужчина сразу примчался на помощь, стоило юноше попросить о ней. Страшно захотелось снова прикоснуться к ярко-алым губам итальянца, вдохнуть запах муската. И чтобы композитор с такой же нежностью смотрел на него, с коей взирал на прежнюю хозяйку броши. Доверие за доверие, понял Амадей. Бунтарь Моцарт готов был пойти даже наперекор собственному страху. Напоследок, будто бы случайно, задев тонкие пальцы, юноша забрал фиал. **** Едва стекло коснулось обескровленных волнением губ, Сальери ударом выбил флакон из руки Вольфганга и схватил его за плечи. — Ты точно не в себе, сумасшедший, — Антонио несколько раз встряхнул не реагирующего юношу. Вчера Виолетта несколько часов к ряду выясняла подробности их с Моцартом ссоры, считая виноватым именно Сальери, а потом канючила без остановки, пока он не согласился поговорить с композитором. И приглашая австрийца в свой кабинет, капельмейстер намеревался доказать в первую очередь себе, что Амадей не больше, чем тщеславный выскочка, который струсит при любой опасности. Конечно, Антонио не собирался каким-либо способом калечить юношу, а гнев из-за того злосчастного поступка давно утих: уж слишком мягким нравом обладал итальянец. Впрочем, об этом знали только самые близкие. Вольфганг заторможено перевел взгляд с мужчины на сосуд и хрипло спросил: — Там правда был яд? — Конечно, — Сальери насильно усадил австрийца в кресло и присел, чтобы быть на одном уровне с Амадеем. — Зачем он тебе? — Моцарт без возражений взял поданный стакан с водой, после того, как мужчина демонстративно отпил из него, хотя, как оказалось, он выпил бы все, что итальянец ему предложил. — В малых дозах помогает успокоить дрожь после напряженного дня, — объяснил Антонио. Вольфганг доверчиво прижался к Сальери, потихоньку приходя в себя. Хотелось высказать все накипевшее, но сил не хватило, поэтому мужчина лишь отстраненно перебирал пальцами вьющиеся пряди. Думая о произошедшем, Антонио понял для себя несколько вещей: Моцарт не врал, когда говорил о любви, доверил ему свою жизнь. Безумие? Разумеется. Вот только именно оно, как и музыка зальцбургского гения, сломало защиту музыканта, затронуло струны души. И теперь многие поступки Амадея предстали для Сальери в новом свете. Возможно, капельмейстер был покорен живостью и идеализмом юноши еще в первую их встречу. Шеи коснулось теплое дыхание, пришедший в себя Вольфганг решил подурачиться. Однако на сей раз мужчина не был против ровно до того момента, пока осмелевший австриец не принялся целовать покрытую щетиной кожу, порой чуть царапая ее зубами. — Ну, и что ты делаешь? — поинтересовался Антонио, наблюдая лукавую ухмылку на лице визави. — Ты прощен, но это не значит, что тебе позволено распускать руки, словно я — очередная очарованная твоим обаянием девица. Подобные отношения не примет ни Бог, ни церковь, ни общество. — Так будь очарованным мной мужчиной, — Амадей обхватил ладонями запястья Сальери, стараясь не причинить какого-либо дискомфорта, но и не давая вырваться. — Забудь о лицемерной и лживой толпе, о погрязшей в собственных грехах церкви. А Бог… Бог не может осудить искреннее чувство. И капельмейстер сдался, позволив увлечь себя на ковер перед камином. Он ловил жадные поцелуи и отдавал взамен страсть, согревающую лучше любого пламени. **** Выводя пальцем невидимые ноты аллегро двадцать девятой симфонии на спине ее автора, Антонио лениво размышлял о том, что стоило бы одеться или хотя бы подкинуть дров в почти погасший камин. Моцарт, лежа на животе, по-детски непосредственно болтал ногами в воздухе, напевая мелодию, что на нем писали. В тонких пальцах ловили гранями свет темные камни искусственной розы. — Ты любишь ее? — оба понимали, что речь шла вовсе не о броши, но Вольфгангу важно было получить ответ, а Сальери не видел смысла скрывать: — Раньше любил. А сейчас… сейчас и она, и это украшение — лишь символ моей родины, семьи и прошлого. Знаешь, иногда приходиться себе напоминать кто я, откуда, кому обязан всем, что имею. — Теперь я буду тебе обо всем напоминать, — произнес Амадей, наваливаясь на композитора. Мужчина наигранно захрипел, будто ему слишком тяжело, но слезть с себя не позволил, а, наоборот, дотянувшись до ближайшего куска ткани, оказавшимся очередным пестрым камзолом Моцарта, накрыл их обоих. Довольный сверх всякой меры австриец приник ухом к груди итальянца, позволяя перебирать свои волосы - кажется, это уже успело войти в привычку у капельмейстера. Бунтовщик, пересмешник, разнузданный гений. В данный момент рядом лежал просто уставший, но счастливый юноша. И вспомнив все, что их связывало с момента первой встречи, Антонио пришел к выводу, что через музыку Вольфганга он полюбил и его яркую душу. Сальери поджал озябшие пальцы на ногах — нужно вставать, если они не хотят слечь с лихорадкой. Но Моцарта холод, очевидно, не волновал, он так и задремал под стук сердца музыканта. Мужчина осторожно выбрался из-под спящего, надел штаны и накинул рубаху, а после, завернув обнаженного композитора в камзол, подхватил его на руки, чтобы отнести в кровать, гораздо более теплую и мягкую, чем ковер в кабинете. И только накрывая одеялом Вольфганга, Антонио заметил, что юноша все это время сжимал в ладони черную розу.Часть 1
29 мая 2016 г. в 17:50
— Вольфганг, а вот и вы! — завидев приближающегося юношу, господин Штефани направился ему навстречу. — Это ваше первое появление в высшем обществе Вены, а вы так опаздываете.
— Нижайше прошу прощения, друг мой, — широкая, довольная улыбка явственно говорила о том, что композитор ни разу не раскаивается. — Просто по дороге я встретил двух прелестнейших девушек: не иначе как Эвтерпу и Терпсихору.
— Смотрите, ваше пристрастие к женщинам вас когда-нибудь погубит, — решил предупредить мужчина, пусть и понимал всю бесплодность своих попыток вразумить юношу.
Моцарт согласно кивнул, пропустив все мимо ушей. Гораздо больше его сейчас интересовали собравшиеся на приеме герцогини N гости. Почти сразу любопытство угасло, а восторг от пребывания среди австрийской элиты сменился разочарованием: аристократы, напыщенные и разодетые, словно павлины, обсуждали последние новости, щедро дополняя их сплетнями и слухами. Нет, он и сам был облачен в кричаще яркий камзол, но явно не собирался ставить себя выше за счет принижения других. С другой стороны, вон та стайка девиц заслуживала внимания, и Вольфганг планировал покорить их своим очарованием в самое ближайшее время. Нужно только перед этим позволить Штефани, его, можно сказать, поручителю, представить юношу окружающим.
— Месье Штефани, вы все же решили развлечь нас беседой? — обратилась к старшему мужчине женщина, говорившая с выраженным французским акцентом, когда они подошли к самой многочисленной группе гостей.
— Разумеется. Я лишь дожидался своего друга, — Штефани отошел в сторону, давая присутствующим возможность хорошенько рассмотреть своего молодого спутника. — Позвольте представить вам маэстро Моцарта, композитора "Похищения из Сераля".
— А, так вы то самое молодое дарование, о котором ходит столько пересудов. Подойдите, присядьте, — полная женщина в возрасте похлопала ладонью по дивану рядом с собой, перед этим согнав с него какого-то моложавого господина. Вольфганг принял предложение и сел, сохраняя на лице ту улыбку, что люди всегда находили очаровательной. — Как вам Вена? Не показалась ли она слишком дождливой? Вы прибыли не в лучший сезон и не застали всех красот нашего города.
— Дожди меня не пугают, мадам, — вежливо ответил Моцарт, стараясь не вдыхать смесь запаха духов и пота, идущую от хозяйки вечера. — И думаю, что мне еще представится возможность оценить по заслугам столицу; я собираюсь здесь задержаться.
— Это прекрасно. Тогда расскажите о вашей опере. Месье Штефани нем, как рыба.
— Раз уж герр Штефани не смог поведать вам о своем произведении, то и мне этого не удастся, — засмеялся юноша. — Ее нужно услышать.
Беседа еще какое-то время велась о музыке, последних постановках в ведущих театрах Европы, но постепенно все равно свелась к пересказыванию слухов, и Вольфганг заскучал.
Юноша едва не погрузился в пучину уныния, но тут объявили о начале танцев. Кружа в вальсе белокурую дочь какого-то графа, маэстро оглядывал зал, намечая кандидатку для польки. Во время третьего танца Вольфганг повнимательнее рассмотрел группку людей, стоящих возле колонны, чтобы не мешать вальсирующим гостям. Среди пестрых платьев и причудливых париков черным пятном выделялся молодой мужчина, вопреки моде, с бородкой и с темными прямыми волосами. На реплики кокетливо обмахивающихся веерами девушек он отвечал коротко, чуть изгибая губы в насмешливой ухмылке. Жаль, из-за музыки Моцарт не мог расслышать их разговора.
Стоило вальсу закончиться, как, раскланявшись с партнершей, Вольфганг поспешил к стоящему у стола с закусками другу.
— Штефани, — обратил на себя внимание мужчины композитор. Тот сразу повернулся к нему и протянул прихваченный со стола бокал.
— Вы устали от танцев, друг мой? Вот, выпейте вина, смочите горло.
— Благодарю, — только сейчас Моцарт в полной мере ощутил свою жажду и с радостью пригубил отличнейшее вино из погребов хозяйки этого дома. — Но, признаться, подошел я к вам по другой причине. Кто тот черный ворон, что так холодно взирает на присутствующих? Несмотря на отчужденность, он пользуется вниманием дам и даже кавалеров.
— А, вы об Антонио Сальери, — даже не взглянув в сторону объекта их обсуждения, определил Штефани. — Не мудрено, что он окружен поклонниками и просто любопытствующими. Это капельмейстер Его Величества.
— Правда? — Вольфганг с гораздо большим интересом посмотрел на брюнета, подмечая мелкие детали во внешности. Особенно сильно его привлекли родинка на щеке мужчины и брошь в форме бутона черной розы. — Тогда мне стоит познакомиться с ним. Что на это скажите?
— Скажу, что вам нужно опасаться Сальери, как огня, и вместе с тем искать его расположения.
— Звучит одновременно безумно и интригующе.
— Вы мне не верите? Зря, Вольфганг. Быть может, вы станете более осмотрительным, если узнаете, что именно Сальери поспособствовал одобрению «Похищения» Императором? Но так же легко он может и навредить вам в будущем.
— Да он просто демон, друг мой! — рассмеялся Моцарт, чей интерес лишь сильнее распалился. Поставив опустевший бокал рядом с какими-то угощениями, он осмотрел зал в поисках клавесина или рояля. Нужный инструмент легко нашелся, и Вольфганг, прежде чем за него сесть, подошел к герцогине, пытливо смотрящей на него. — Мадам, вы позволите мне сыграть на вашем клавесине?
— Конечно, месье Моцарт, публика будет только рада услышать музыку вашего гения.
Благодарно поклонившись, Вольфганг сел за инструмент, поглаживая самыми кончиками пальцев чуть шероховатые клавиши. Нотные листы ему не требовались, и когда легкая мелодия разлилась по комнате, с каждой секундой ускоряясь, все разговоры смолкли. Моцарт закрыл глаза, отдаваясь в волю ведущей его за собой музыки и чувствуя, как его душа вторит каждому звуку клавесина. Как только отзвучала последняя нота, раздались восторженные аплодисменты.
— Браво, просто великолепно, — восторгалась герцогиня. — Маэстро, а вы что скажете?
— Безусловно, музыка замечательна. Вот только, кажется, герр Моцарт излишне спешил, дабы иметь возможность одарить вниманием всех присутствующих дам, и на игру у него осталось не так много времени.
Под смешки аристократии Вольфганг тут же развернулся в сторону говорившей и ее собеседника. Так и есть: возле хозяйки дома стоял Сальери, отвечая ледяным безразличием на пылкий взгляд композитора, в котором злость на обидчика мешалась со странным восхищением. А восхитил юношу, собственно, необыкновенно проникновенный голос итальянца, хотя и произносящий столь едкие слова. Не желая оставаться в глазах присутствующих побежденным, Моцарт ответил:
— Вы меня раскололи, капельмейстер. Местное общество столь же приятно, сколь и музыка, я просто не смог выбрать. Но если вы почтите своим визитом репетицию моей оперы, то ручаюсь, там с темпом все будет в порядке.
— Посмотрим,— брюнет чуть прищурился, но остался таким же спокойным, как и прежде.
****
Сальери скучал. Интригами высшего общества он пресытился еще в свою бытность учеником Гассмана, а потому особого желания посещать светские приемы у него не имелось. Однако игнорировать столь настойчивые приглашения, какие по своему обыкновению посылала герцогиня N, было бы верхом дурного тона. Кроме того, у Антонио имелась еще одна причина присутствовать здесь: сегодня среди гостей должен появиться Вольфганг Амадей Моцарт — юный виртуоз, возжелавший написать оперу на немецком языке. Поэтому брюнет стоял у одной из колонн с бокалом вина, поданного расторопным слугой, приветствовал знакомых и вежливо отклонял приглашения дам на будущий белый танец.
— Маэстро Сальери, вы сегодня так пасмурны, — заметила Лукреция — молодая девушка, которой он когда-то давал уроки музыки.— Вам не нравится наше общество?
— Ну что вы, — Антонио позволил себе тонко усмехнуться. — Боюсь показаться излишне сентиментальным, но все дело в погоде. Дождь заставляет меня ностальгировать по солнечной Италии.
— Хотите навестить родину?— спросила молодая особа справа, бросая на композитора кокетливые взгляды.
— Отнюдь. С моей стороны было бы крайне неосмотрительно бросать свои обязанности в угоду сиюминутным желаниям, — композитор осмотрел присутствующих, успев заметить, как незнакомый ему юноша в ярко-розовом камзоле отвел от него взгляд. Нехорошие подозрения закрались в голову итальянца, но подтвердить или опровергнуть их у него возможности не имелось.
— Вы такой ответственный, маэстро. Кстати, не расскажите нам о репертуаре театра на ближайшее время?
Втянутый в беседу на близкую его душе тему, Сальери отвлекся, лишь когда музыка в зале затихла.
— Конечно, месье Моцарт, публика будет только рада услышать музыку вашего гения, — сказала герцогиня N молодому человеку, которого брюнет заприметил несколько минут назад.
«Так это и есть знаменитый Вольфганг Моцарт», — отметил Антонио, мысленно добавив к портрету композитора такие определения, как «повеса» и «ловелас», которые он ранее относил к незнакомому юноше.
Не подозревающий о мыслях капельмейстера музыкант сел за клавесин и по памяти заиграл мелодию, легкую и непринужденную для непосвященных, но понимающие это искусство оценили бы ее сложность, требующую мастерства от исполнителя. Сальери почувствовал, как его сердце затрепетало, подстраиваясь под заданный ритм, настолько восхитительными были музыка и талант Моцарта. Но вот звуки клавесина смолкли, и их сменили овации присутствующих. Будто очнувшись ото сна, Антонио присоединился к аплодисментам, пусть и не выказывая особого энтузиазма.
— Браво, просто великолепно! — восторгалась герцогиня, сидя на своем любимом диване, как раз рядом с Сальери. — Маэстро, а вы что скажете?
Поняв, что обратились к нему, брюнет взглянул на Вольфганга. Тот, сидя к капельмейстеру боком, самодовольно улыбался, не сводя глаз с зардевшейся девицы, и это разозлило маэстро; Моцарт лишь выставлял напоказ свои способности, хвастался своим умением, совершенно забыв о настоящей ценности — музыке.
— Безусловно, музыка замечательна. Вот только, кажется, герр Моцарт излишне спешил, дабы иметь возможность одарить вниманием всех присутствующих дам, и на игру у него осталось не так много времени, — по привычке заведя руки за спину, уколол композитора Антонио. Реакция не заставила себя ждать.
— Вы меня раскололи, капельмейстер, — удивление на лице Амадея сменилось возмущением и злостью. Сальери не без удовольствия отметил тот факт, что юноша совершенно не умеет себя контролировать, отдавая тем самым в руки оппонента все козыри. — Местное общество столь же приятно, сколь и музыка, я просто не смог выбрать. Но если вы почтите своим визитом репетицию моей оперы, то ручаюсь, там с темпом все будет в порядке.
— Посмотрим, — мужчина намеренно не сказал, что ему и Розенбергу, директору императорского театра, в любом случае придется присутствовать на репетициях, чтобы проконтролировать нового для венской публики композитора. Он уже предвкушал, как Моцарту придется импровизировать вне партитуры и рояля.
Композиторы раскланялись и разошлись в противоположные углы зала, разочаровав тем самым настроившуюся на скандал публику.
****
— Как такому взбалмошному юноше могли доверить работу в императорском театре?! — восклицал низенький человек, стуча при ходьбе тростью, которую правильнее было бы назвать посохом, ее длина составляла практически весь рост владельца.— А вы, Сальери, вы этому поспособствовали!
Антонио незаметно для собеседника поморщился: крикливые интонации графа Розенберга-Орсини резали ему слух, а иногда и вызывали головную боль.
— Я уже говорил это Императору и повторю вам: хотя Моцарт и вздорный юноша, как вы выразились, он бесконечно одарен.
— Ну, это мы еще увидим, — поджал губы директор.
В зале и на сцене никого не было, за исключением оркестра и солирующей певицы, с которой Сальери не раз доводилось работать. Автор же оперы куда-то пропал, и когда на сцену поднялись поверенные императора, музыканты болтали между собой. Репетиция, по-видимому, еще даже не начиналась. Брюнет уже предчувствовал розенберговские бесконечные: «Нам конец!», «Ничего не готово!», «Это позор!».
— О, маэстро Сальери, герр Розенберг, как приятно, что вы нас сегодня почтили своим присутствием, — подлетел к ним Штефани.
— Герр Штефани, репетиция, что, еще не началась? Моцарта еще нет?! — директор театра уже практически полностью вышел из себя, решительно надвигаясь на мужчину. Антонио едва сумел сдержать смешок, ведь Орсини был на добрую голову ниже собеседника, но давил своим авторитетом.
— Моцарт? Конечно же он здесь, — забегал глазами Штефани, очевидно, пытаясь придумать отговорку посолиднее. — А вы не могли бы прийти позже?
— Да что здесь происходит?! Ответьте! Моцарт здесь, иль Моцарта здесь нет? — пока Розенберг допытывался до чуть ли не седеющего шатена, маэстро, чувствуя себя не на своем месте, немного нервно поправил брошь на жабо. К счастью, выражение незаинтересованности на его лице ни на йоту не изменилось.
— М-моцарт здесь, но есть одна проблема, — пояснять суть «проблемы» Штефани не пришлось: из-за противоположных кулис выскочила девушка, за которой по пятам, с громким смехом, несся Вольфганг.
— Констанция, вы обещали, что поцелуете меня, — пытаясь схватить девушку, сказал молодой композитор.
— Быть может в следующий раз, — первой заметив прибавление на сцене, юная синьорина покраснела и поспешно скрылась.
— Маэстро, мы вас ждем, — протянула солистка, знавшая характер директора не понаслышке, и поэтому спешащая перетянуть внимание Амадея на себя и репетицию.
«Никакой серьезности. Разве он не понимает, что искусство — это труд?» — неодобрительно смотрел на весь этот цирк Сальери. Как бы он не пожалел о своей поддержке этого невыросшего ребенка, чьи мысли вились вокруг женщин и веселья.
— Отлично, госпожа Кавальери. Я тут, — подскочив к ней, Вольфганг мимолетно поцеловал ее в губы, по-прежнему не замечая прибывших мужчин и паникующего Штефани. — На сей раз, вы меня ждете. Тишина, начинаем работу.
— Представьте нас, — обратился граф к шатену.
— Мы вернемся к арии номер десять. Я считаю один такт не нужным, — развалившись на кресле перед оркестром, командовал композитор.
— Моцарт, — решил поскорее с этим покончить Антонио. Тот сразу повернулся в его сторону, округлив в изумлении глаза. — Господин Розенберг и я здесь по требованию Императора, чтобы судить о вашей работе. Как я вижу, он сильно обеспокоен результатом.
— О, благодарю,— кивал в такт словам итальянца директор.
— Но как вы можете судить о работе, не слышав ни единой ноты? — проигнорировав австрийца, Моцарт направился прямиком к Сальери. Его взгляд горел решимостью, жаждой отстаивать свою правоту перед всем миром, если на то будет необходимость.
— Ноты! Ноты! Ноты! Слишком много нот! — для верности Орсини каждую «ноту» сопровождал ударом трости о сцену. Вольфганг, не ожидавший, что злоба будет идти не от капельмейстера, оглянулся на мужчину, нехотя прерывая зрительный контакт с брюнетом. — Ваша партитура слишком сложна, непереносима и непригодна.
Моцарт заметался по сцене.
— Слишком много нот? - неверующе произнес он. Музыканты испуганно притихли в ожидании дальнейшего развития событий.
— Как раз об этом я и говорю.
— Это глупость! Ваше предубеждение! — с горячностью революционера возразил Амадей, повышая голос.
— Довольно! — прервал его Розенберг.— Это оскорбление, которое я от вас больше не потерплю.
Когда мужчина развернулся, намереваясь уйти со сцены, Вольфганг в насмешку театрально скопировал его походку, пользуясь тем, что не виден объекту своей пародии. Штефани усиленной жестикуляцией пытался показать, что ухода директора никак нельзя допустить, но молодому человеку было все равно.
— Сальери, вы идете? —не дождавшись ответа, граф вышел. Следом побежал либреттист, очевидно, в попытке уговорить директора изменить свое мнение.
Как только они ушли, Антонио сдержанно рассмеялся, аплодируя юноше.
— Браво, мой юный друг, браво. Вы остроумны. Будем надеяться, что ваша музыка на столь же высоком уровне, что и дерзость, — чуть поклонившись на прощание, композитор уже собрался уходить, как его остановил Моцарт:
— Подождите! Сальери! — обернувшись, брюнет увидел подходящего к нему Вольфганга, сжимающего в руках партитуру. — Вы ведь музыкант. Возьмите, мне она не нужна.
Встав перед оркестром, Моцарт театрально низко поклонился, отчего полы его камзола задрались и упали на спину. Открыв первую страницу, Сальери приготовился максимально критично оценивать работу молодого гения.
Но тут заиграла музыка, и Кавальери начала петь арию, повинуясь взмахам рук композитора. Смотря лишь на ноты, Антонио безмолвно вторил певице. С каждой секундой его все сильнее пробирала дрожь, сбивалось дыхание. Весь окружающий мир перестал в этот момент существовать для итальянца, остались лишь он и Музыка, прекрасная и неистовая, как любая первозданная стихия. Она дарила радость, счастье, наслаждение и в то же время вгрызалась в его горло, разъедала кислотой сердце. Терзаемый противоречиями, Сальери чувствовал, что вот-вот потеряет рассудок. Любовь и ненависть так крепко переплелись в душе композитора, что ему одновременно хотелось разорвать нотные листы в клочья, разрезая о бумагу руки, и никогда не выпускать их из своих ладоней. Он желал слушать это великолепие вечно, пока Смерть не поглотит все звуки. Музыка была настолько хороша, что ему становилось плохо, и Антонио упивался этим, сгорал в своей страсти.
— Как вам, маэстро? — вырвал брюнета из забытья голос Моцарта. Сальери понял, что находится на прежнем месте, на сцене императорского театра Вены, прижимая к груди чужую партитуру. — Не слишком много нот?
Издевательская интонация Моцарта напомнила итальянцу о фатовстве юноши, убирая последний туман иллюзий перед глазами.
— Послушайтесь моего совета. Оставайтесь на своем месте, и между нами все будет хорошо, — круто развернувшись, Антонио вышел вон, проходя оставив на сидении в первом ряду оперу Вольфганга.
****
Встав напротив оркестра, Моцарт ощутил, как дрожат кончики пальцев: он слишком переволновался.
«Так, нужно успокоиться», — приказал он себе и тут же снова разозлился. — «Нет, ну, как этот невежда и грубиян мог сказать подобное о моей опере?! Еще и едкий сарказм от Сальери. Нет, не такие слова должно произносить этим голосом».
Вольфганг закрыл глаза и воскресил в памяти тот момент, когда отстраненность итальянского композитора сменилась искренним смехом. Австрийцу захотелось снова увидеть улыбку капельмейстера, но уже мягкую, предназначающуюся именно ему. И ухватившись за это желание, Моцарт взмахнул руками.
Добравшись до наиболее легкой части арии, во время которой от него не требовалось концентрировать все внимание на музыкантах, Амадей повернул голову, выискивая глазами Сальери, а когда нашел, едва не сбился с ритма.
Мужчина с закрытыми глазами стоял в тени почти невидимый, запрокинув голову и прижимая к себе партитуру. Его грудь тяжело вздымалась, губы жадно ловили воздух. Вместо одухотворения на лице капельмейстера появилось страдание, будто терзала тяжелая рана, и Моцарт хотел было перестать дирижировать и кинуться к Сальери, но тело предало его и, не двигаясь с места, продолжало управлять музыкой. Казалось, стоит звукам утихнуть, как этот дух, сотканный из черноты, исчезнет без следа, а Вольфганг просто не мог допустить подобного. Он впился голодным взглядом в итальянца, стараясь запомнить даже самую незначительную деталь.
Но, к огромному сожалению маэстро, ария подошла к своему концу; Сальери открыл глаза, страсть в которых постепенно покрывалась коркой льда, и безотчетно схватился за розу на жабо так, словно это было его сердце или веревка, не дающая упасть в бездну.
— Как вам, маэстро? — спросил Моцарт, пытаясь спрятать собственное смятение за насмешливостью. — Не слишком много нот?
— Послушайтесь моего совета. Оставайтесь на своем месте, и между нами все будет хорошо.
Глядя вслед удаляющемуся капельмейстеру, Вольфганг никак не мог понять, откуда в итальянце столько гнева, направленного именно на него. Но о том чтобы сделать Сальери врагом, не могло быть и речи: у Амадея не нашлось бы сил ответить ненавистью тому, кто так реагировал на его музыку.
— Маэстро? — осторожно спросила Кавальери, дотронувшись до его рукава.
— А? Да, всем спасибо. На сегодня все свободны, — кивнул юноша музыкантам, беспокойно разглядывающим его. Необыкновенно странная идея вдруг пришла ему в голову, и Вольфганг остановил уходящую певицу. — Мадмуазель Кавальери, не уделите мне минуту?
— Конечно, маэстро, — шурша пышным подолом платья, она подошла к композитору. — Что-то не так с моим пением?
— Нет, что вы, ваш голос неподражаем, — по привычке сделал ей комплимент Вольфганг, хотя опера — последнее, о чем он мог сейчас думать. — Вы же давно находитесь среди венского театрального общества, не так ли?
— Лет пять, не меньше, — сбитая с толку этим вопросом, произнесла Кавальери.
— Тогда, быть может, вы расскажите мне про придворного капельмейстера, герра Сальери?
— Увы, сказать я могу не так уж много. Маэстро Сальери человек безупречной репутации. Разве что слухи разной степени давности, но им веры нет.
— Так ведь дыма без огня не бывает, — переступил через свое негативное отношение к сплетням молодой человек в желании узнать как можно больше об итальянце.
— Вы правы, — девушка сдалась под напором очарования композитора. — Маэстро родом из Венецианской республики, но едва ли не большую часть жизни он провел в Австрии в качестве ученика герра Гассмана, а после смерти наставника занял его пост. Поговаривали, что это Сальери отравил учителя.
— Правда? — Моцарт напрягся. Если мужчина смог избавиться от учителя ради лучшего положения в обществе, то ему, Вольфгангу, действительно стоит опасаться этого человека.
— Не думаю. Я присутствовала на похоронах Гассмана, и маэстро искренне оплакивал его. Боюсь, это взрастило другие, не менее абсурдные разговоры. Такие, как особые отношения капельмейстера с воспитателем и даже Императором.
— Особые отношения? — переспросил Моцарт, а поняв, что имели в виду, покраснел, удивленно приоткрыв рот. — Неужели на то есть основание?
— Сами посудите: молодой, пускай и талантливый, композитор легко получает должность капельмейстера и, фактически, возможность распоряжаться музыкальной жизнью Австрии. Да, Император назначает большинство постановок в бургтеатре, однако до Его Величества доходят лишь те произведения, что одобряет герр Сальери. И чуть что, маэстро срочно требуют ко двору.
Вольфганг вспомнил слова Штефани о ходатайстве итальянца в пользу назначения юноши на должность композитора «Похищения из Сераля». Поразмыслив, он пришел к выводу, что это не что иное, как зависть менее успешных коллег Сальери.
— А его брошь? — практически шепотом делилась с юношей Кавальери, наклонившись к нему ближе. Моцарт невольно засмотрелся на ее декольте в красном кружеве платья.
— Что брошь? — перед глазами музыканта появился четкий образ бутона, инкрустированного черными и темно-синими камнями. А ведь Сальери так отчаянно сжимал искусственный цветок в ладони в минуту своего пробуждения из того состояния, в которое его погрузила музыка Вольфганга.
— Говорят, в этой розе заключена душа маэстро, которою он продал Дьяволу за талант, — девушка перекрестилась, опасливо посмотрев по сторонам. — По крайней мере, никто ни разу не видел герра Сальери без броши.
— Не беспокойтесь на этот счет. Думаю, любви капельмейстера к своему украшению есть более приземленное объяснение, — успокоил певицу Амадей, тогда как сам уже искал правды в своей голове. Пожалуй, на сегодня с него откровений было достаточно. — Спасибо за столь интересный рассказ, мадмуазель Кавальери.
— Ну что вы, маэстро, — зарделась солистка оперы. — Если вы что-нибудь еще захотите узнать, спрашивайте, не стесняйтесь.
— Всенепременно.
****
Из-за слишком сильного волнения перед премьерой «Похищения из Сераля» Моцарт, вопреки обыкновению, прибыл гораздо раньше назначенного времени, потому сейчас он без дела слонялся по зданию театра, выискивая укромные уголки. Незаметно для себя, Вольфганг оказался в той части бургтеатра, в которой находились подсобные помещения и кабинет управляющего. Портить себе настроение встречей с Розенбергом у композитора желания не было, и он уже собирался уйти, как услышал голос раздражающего коротышки:
— Это же кошмар! А если публике понравится опера этого выскочки?! И ведь что-то же в ней есть. Вот хотя бы это... — до Моцарта долетели напеваемые мужчиной звуки увертюры «Похищения». Горделиво заулыбавшись, юноша почти вышел Орсини навстречу, но тут же спрятался обратно: в другом конце коридора, незаметный для поющего, стоял, скрестив на груди руки, Сальери. Рискуя оказаться замеченным, Амадей продолжил наблюдать за разворачивающейся сценой из своего укрытия.
— Еще и этот идиот Сальери. Нет, чтобы как-то помешать Моцарту или повлиять на решение Императора. Нет, все, что я получил: «Розенбе-е-ерг, вы понимаете, что такая неясность не придется по душе двору. Все встанет на свои места-а-а». Но может же и не встать! — и в этот момент итальянец, подошедший к нему со спины, чуть прикоснулся к директору, отчего тот развернулся и испуганно закричал, срываясь на фальцет.— О, Господи, как вы меня напугали.
— Скажите мне, Розенбе-е-ерг, — растянул последний слог капельмейстер, подражая Орсини, отчего ему даже пришлось немного откинуться назад. Вольфганг чуть не подавился с трудом сдерживаемым смехом. — Вам так нравится его музыка?
— Нет, что вы. Ни в коем случае. Я в ярости! Моцарт не может и не должен иметь успеха. У меня есть пара идей, — мужчина подхватил композитора под локоть и повел в противоположную от Амадея сторону. Как бы Моцарту не было любопытно, пойти за ними значило бы неминуемо себя выдать, и юноше пришлось остаться на месте.
Умом Вольфганг понимал, что придворный композитор являлся для него едва ли не злейшим врагом, опасным противником, но душа и внутреннее чутье, к которым он прислушивался не в пример чаще, говорили, что не все так просто. Вконец запутавшись в себе, Моцарт побрел на сцену, где уже должны были собраться музыканты и актеры.
****
Во время постановок своих коллег Сальери обычно занимал место в императорской ложе, ведь государя то и дело тянуло на обсуждение происходящего на сцене. Но сегодня все сложилось несколько иначе. Нет, Антонио все также сидел в кресле позади Императора, однако тот ни разу к нему не повернулся, погруженный в историю персонажей. Хотя вряд ли итальянец заметил бы внимание к себе: чувства, терзавшие его на той самой репетиции, нахлынули вновь, но уже в разы сильнее.
Если бы кому-то на этом балконе взбрело в голову посмотреть на притихшего композитора, то перед ним предстала бы картина замершего изваянием мужчины, вцепившегося в подлокотники кресла и кусающего губы. В наиболее волнующие моменты Сальери подавался вперед и, казалось, не моргая, наблюдал за драмой героев.
— Браво, — зааплодировал Иосиф, стоило упасть занавесу. Его сразу поддержал весь зал, а особо рьяные даже повскакивали со своих мест. Антонио, все еще ощущающий эфемерное наслаждение, доставленное музыкой, лениво захлопал, поддерживая свое амплуа строгого критика искусства, которому посвятил всю жизнь. — Сальери.
— Да, Ваше Величество? — с вежливым участием произнес итальянец.
— Пусть сегодня юное дарование наслаждается своим успехом, но завтра Моцарт должен присутствовать у меня на приеме. Доведите это до его сведенья, — Император встал со своего кресла, поправил парик и взял поданную расторопным слугой трость.
— Тогда позвольте мне сейчас вас покинуть. Боюсь, потом Моцарта придется разыскивать по всем кабакам Вены, — люди в ложе рассмеялись, а Антонио, чуть поклонившись напоследок, вышел в коридор, думая, в которой из многочисленных гримерок находился австриец.
— Ах, маэстро, вы были сегодня бесподобны, — прозвучало из самой большой комнаты для артистов, когда итальянец проходил мимо неплотно запертой двери. Поднапрягши память, мужчина вспомнил, что это была певица, играющая служанку главной героини.
— За ваш успех, Вольфганг! — судя по голосу герр Штефани уже изрядно захмелел. И когда только успел? — Вскоре вы затмите своим гением даже придворного капельмейстера.
— Не раньше, чем вы утопите в вине свой разум, — незаметно подкравшись сзади, Антонио наслаждался видом икающего от испуга либреттиста. Про бесшумную походку итальянца давно ходили слухи, но вот почему-то сейчас люди стали забывать об этом. Пришлось напомнить.
— А, маэстро Сальери, — мужчина предпочел думать, что радость в голосе Амадея ему чудилась. Резво вскочив с диванчика, который делил с несколькими дамами, Моцарт, пританцовывая, подошел к композитору. Все присутствующие притихли, чтобы не пропустить ни одной фразы двух соперников. — Вы пришли меня поздравить? Как вам опера?
— Неплохо. Она как будто бы даже хороша, — с ленцой, растягивая слова, ответил Антонио. Щеки Вольфганга покраснели от гнева. Привстав на носки, дабы оказаться нос к носу с итальянцем он произнес:
— Вы, должно быть, стали глохнуть. Не мудрено, ведь вам все время приходится слышать какофонию звуков, что некоторые недалекие люди называют музыкой.
— Какие громогласные заявления, — Сальери стало неуютно, и ему хотелось сделать шаг назад, чтобы перестать ощущать на лице дыхание юноши, но мужчина приказал себе не двигаться с места. На таком близком расстоянии Антонио прекрасно видел переливы карего в медовых глазах австрийца. — Интересно, сможете ли вы их повторить завтра на приеме у Императора?
Круто развернувшись на каблуках, мужчина покинул гримерную. Дольше ему оставаться смысла не было, и поэтому он уже предвкушал тихий вечер перед камином с книгой, купленной на днях. Но не сделал Антонио и десяти шагов, как позади раздалось:
— Сальери, постойте, — нагнал его Моцарт. — Я правильно понял, что приглашен к Императору?
— Именно. Его Величество был впечатлен вашим произведением, поэтому вы удостоены такой чести.
— Что ж, я согласен, но на одном условии, — не сводя пристального взгляда со рта итальянца, сказал юноша.
— Вы ставите Императору условия? — невольно поразился Антонио такой наглости.
— Не Императору, а вам. Я согласен посетить этот званый вечер, если вы согласитесь научить меня своей тишайшей походке.
— Для этого нужен талант, вы свой до капли истратили на музыку и дерзость. А теперь, если вы исчерпали свои вопросы, я уйду. Не забудьте прибыть завтра во дворец к семи часам после полудня. Теперь прощайте, — на этот раз его никто не окликнул.
Проходя мимо большого зеркала в вестибюле, Сальери посмотрел на свое отражение, пытаясь понять, что же привлекло такое внимание австрийца, и едва не выругался: за время спектакля он умудрился практически в кровь искусать губы, и теперь они были насыщенно красного оттенка. Дальнейший путь до кареты Антонио проделал, прижимая ко рту платок.
****
Вернувшись в свою маленькую комнатку после праздника, на котором он и его немногочисленные друзья отмечали фурор, произведенный «Похищением», Моцарт, абсолютно довольный, упал на кровать, едва успев снять перед этим камзол. Ноги гудели от напряжения, голова кружилась от эйфории и выпитого вина, но это не омрачало счастья юного композитора.
— Вольфганг, что вы делаете? — осведомилась вошедшая в комнату фройляйн Вебер с подносом, на котором стоял графин воды. — Раздевайтесь, не то вы мало того, что испортите свои вещи, так еще не сумеете нормально отдохнуть.
— Милая Констанция, да что мне эти вещи? — беззаботно ответил Амадей, но послушно потянулся к шейному платку. — Вот увидите, я прославлюсь, женюсь на вас, и мы вместе переедем в особняк за городом, где всегда свежо и поют птицы.
— Буду ждать этого момента. А сейчас спите, все успеется, — девушка подарила ему легкий поцелуй и выскользнула за дверь.
Оставшись в одиночестве, Вольфганг разделся, попросту раскидав вещи, и откинулся на подушку. Поцелуй Констанции всколыхнул в юноше воспоминание, практически полностью смытое дальнейшими происходящими событиями. А дело было в полных, неожиданно ярких губах придворного капельмейстера, которые Амадей заметил лишь в коридоре, хорошо освещенном множеством свечей. Слишком сильный контраст между неброской одеждой и винно-красными устами будоражил богатое воображение музыканта, рождая в одурманенном выпивкой сознании непристойные мысли. Именно с ними Моцарт и уснул.
Вольфганг проспал почти до полудня и встал только благодаря ужасной жажде, мучавшей его. Наливая в чашку воду, предусмотрительно оставленную для него Констанцией, юноша поджимал пальцы на ногах: пол был холодным, а по комнате гулял сквозняк. Угли в камине почти истлели, а лишних денег на дрова у него не водилось.
«Ну, ничего. Скоро я просто забуду о таких мелочах», — оптимистично решил Амадей и, сделав глоток, попытался вспомнить последнее на эту ночь сновидение, принесшее сладкую истому его телу.
В темной комнате, освещаемой лишь бледным светом луны, на кушетке лежали двое. Вольфганг скользил губами по чуть смуглой коже, наслаждаясь ее бархатностью и пьянея от аромата муската, что шел от нее. Тяжелое дыхание над его головой прервалось всхлипом, когда пальцы композитора огладили впалый живот, перешли на чувствительные бока, заставляя тело прогнуться дугой под прикосновениями. Амадей довольно улыбнулся, наслаждаясь этой страстной отзывчивостью. В желании приникнуть к губам, что столь страстно отзывались на его действия, юноша приподнялся на руках, чтобы оказаться ближе к лицу, на которое упало несколько прядей тонких черных волос. Под ним, впившись жемчужными зубами в собственную ладонь и прикрыв лихорадочно блестящие глаза, раскинулся Сальери.
Упавшая на ногу кружка, что он до этого держал в руке, вывела шокированного композитора из транса. Пришлось отвлечься на прыжки по комнате, в попытке избавиться от боли в ноющей стопе.
«Просто вчера было столько разных впечатлений, да и выпил я много», — успокаивал он себя.
Солнце, нечастый гость в это время года, особенно щедро грело бредущих по своим делам людей, которые не могли себе позволить столь долгий отдых, какой был у австрийца. Решив последовать их примеру, Вольфганг умылся остатками воды, оделся и спустился вниз.
— Герр Моцарт, вы так всю жизнь проспите, — «поприветствовала» юношу фрау Вебер, расставляющая тарелки на обеденном столе.
— Отобедаете с нами? — с кухни появилась Констанция, вытирающая руки о застиранное полотенце. Недовольное фырканье матери она проигнорировала. Вольфганг почувствовал благодарность к этой замечательной девушке.
— С удовольствием.
За столом Моцарт не преминул отметить, что его сегодня ожидает сам Иосиф II, высоко оценивший вчерашнюю оперу. У фрау Вебер после этих слов предвкушающе, даже несколько алчно, загорелись глаза, отчего юноше стало не по себе. Однако искренние улыбки ее дочерей быстро вернули хорошее расположение духа. После еды Вольфганг вернулся к себе и оставшееся до отъезда в императорскую резиденцию время посвятил игре на своем стареньком клавесине.
****
Ступая по натертым до блеска полам, Амадею постоянно приходилось ускорять шаг, чтобы поспевать за лакеем. Когда перед ним открыли двухстворчатые двери, молодой человек вошел в просторную залу и, пользуясь тем, что никто не обратил на него внимания, осмотрел присутствующих. Прически дам, возвышающиеся над большинством господ и имеющие настолько причудливые формы, что становилось смешно, и надушенные парики мужчин создавали впечатление, что на приеме собрались лишь седые старики. Вольфганг досадливо дернул себя длинную прядь на виске: собственный парик он, вспомнивший об этой детали гардероба в последний момент, так и не смог привести в надлежащий вид, и поэтому щеголял светлыми вьющимися волосами. О камзоле, выглядевшем рядом с расшитыми драгоценными камнями платьями немногим лучше ливреи королевского слуги, юноша предпочел вообще не думать. Почти утонувший в невеселых мыслях о своей роли прислужника-шута для господ, что была ему отведена при дворе Коллоредо, Моцарт зацепился взглядом за знакомый темный силуэт. Сальери, видимо почувствовавший пристальное внимание к своей персоне, повернул голову в сторону молодого человека и легко кивнул ему, приветствуя. Ободренный присутствием капельмейстера, также выделяющегося отсутствием парика и вычурной одежды, но держащегося с поистине аристократическим достоинством, Вольфганг расправил плечи и направился к Императору, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение.
— Ваше Величество, — он поклонился Иосифу, вальяжно развалившемуся на софе. Тот оценивающе взглянул на юношу. — Благодарю вас за приглашение, это большая честь.
— Ну что вы, Моцарт, к чему эта ложная скромность? Ваша опера покорила всех здесь присутствующих, — люди согласно закивали, но перебивать Императора своими речами не отважились. — Надеюсь, вы и сегодня усладите наш слух своими произведениями?
— Разумеется.
— Сальери, — позвал мужчина, и через несколько секунд рядом с Вольфгангом возник итальянец. Втянув носом воздух, молодой композитор ощутил запах муската, что присутствовал в его сне, и невольно покраснел. Впрочем, никому не было дела до перемены цвета лица Амадея. — Маэстро Моцарт согласился сыграть для нас. Проявите и вы свои способности.
— Мой Государь, — осторожно начал капельмейстер, — не думаю, что из нашего с герром Моцартом соревнования что-то получится. У нас разные стили и направления. А сравнивать рыбу и птицу…
— Оставьте свою демагогию, Сальери, — отмахнулся Иосиф, недовольный упрямством придворного композитора. — Хоть я и не приветствую дуэли, но подобные концерты только подстегивают вас, музыкантов, развиваться. Так выбирайте же «оружие».
Вольфганг сел за белый рояль, а итальянец взял в руки поданную одним из музыкантов скрипку. Наблюдая за подкручивающим колки капельмейстером, юноша искал причину такого нежелания Сальери демонстрировать свое мастерство, чтобы утереть нос наглому мальчишке, коим он считал Амадея.
— Начинайте первым. Закончите играть, когда я подхвачу вашу мелодию, а потом смените меня,— объяснил правила «дуэли» итальянец голосом, показавшимся молодому человеку слишком усталым. Моцарт кивнул и заиграл одну из своих первых симфоний.
****
Едва касаясь смычком струн скрипки, Антонио концентрировался на мелодии, отгоняя от себя мысли, что навязчивым мотивом звучали в его голове со вчерашнего вечера. Едва не пропустив очередное вступление австрийца, мужчина опустил правую руку, давая себе передышку. С каждой сменой ролей получающаяся композиция становилась все сложнее, и Сальери понимал, что вскоре не выдержит напора соперника, превосходящего его, но и остановиться он не мог. Тупиковую ситуацию разрешил бой напольных часов. Поглощенные музыкой композиторы дернулись от неожиданности: Моцарт нажал на соседнюю с нужной клавишу, а вступивший тремя секундами ранее Антонио задел лишнюю струну.
— Что же вы так, господа? — осведомился у них Император. — Это ведь была такая прекрасная мелодия. Впрочем, дам вам сегодня отдохнуть, чтобы в следующий раз вы снова нас удивили.
Оба маэстро поклонились и, пока не разошлись все слушатели, молча стояли на месте. Сальери отдал скрипку подошедшему музыканту и распорядился о дальнейшей игре оркестра. Вымотанный морально и физически, Антонио хотел если не уйти с приема, то присесть где-нибудь в одиночестве, но Моцарт явно не умел считаться с планами других:
— Это было одно из интереснейших выступлений в моей жизни, — поделился юноша, откидывая с лица вьющуюся прядь. Восторженный взгляд делал его даже моложе собственных лет. — Но вы, кажется, не были рады нашей общей импровизации? Вам так претит моя музыка?
— Не в этом дело. Музыка не должна служить мерой оценки способностей человека или развлекать людей, ничего в ней не смыслящих.
— Как странно слышать подобное от вас, всегда беспрекословно следующего за желаниями своих покровителей.
— Вы, видимо, получили мало оплеух от жизни, — уязвленный словами Моцарта, раздраженно ответил Сальери. Он и сам это осознавал, но признавать жалящую правду вслух не собирался. — Много вы напишите, руководствуясь лишь собственными порывами? А сколько из этого публика примет?
— Но «Похищение из Сераля» приняли, — не сдавался австриец. Благо, они вели полемику достаточно тихо, чтобы не привлекать к себе внимания. — Настоящий гений оценят вне зависимости от моды или вкусов общества.
— С такими убеждениями вы умрете в гордой нищете. Сегодня вы для них король сцены, а завтра гонимый отовсюду шут, — при этих словах молодой человек заметно понурил вихрастую голову, но заставил себя взбодриться.
— Я разрушу их предрассудки и закостенелую оболочку. Пока я свободен в своем выборе, никто не будет в силах повлиять на мои решения.
— Вам бы возглавлять революции. Но неужели для вас нет авторитетов? Ой ли.
— Абсолютно точно нет.
— А ваш отец? Он ни разу не менял ваше решение?
— Он… он всегда готов меня поддержать, — с запинкой сказал юноша, начав сдавать позиции под напором капельмейстера.
— Правда? Тогда вам очень повезло. Но оставим ненадолго музыку, ведь герр Моцарт был вашим учителем, а мы многое перенимаем у своих наставников. Скажем, любовь, — Антонио поднял руку, очерчивая пальцами кромку лепестков на своей броши. — Пойдете ли вы наперекор отцу, если он будет против вашего объекта страсти?
— Но он не будет против. И вскоре я смогу вам это доказать; уже сейчас я раздумываю над тем, чтобы сделать предложение фройляйн Вебер.
— Фройляйн Вебер? — переспросил Сальери. Кажется, он слышал несколько слухов, связанных с юным маэстро и девушкой с такой фамилией. — Оперная певица? Разве она не замужем?
— Замужем Алоизия Вебер, — стиснув зубы, пробормотал Моцарт. Антонио удивленно взглянул на него, не до конца понимая причину злости композитора. — Я про Констанцию Вебер, ее сестру. Я снимаю квартиру в доме их матери.
— Да, теперь я вспомнил эту девушку. Однако, не думаю, что герр Моцарт оценит ваш столь необдуманный порыв.
— Он более чем обдуман, герр Сальери.
— Тогда могу вас только поздравить. И все же советую, прежде чем делать предложение, написать об этом вашему отцу.
— Будьте уверены, я сегодня же составлю соответствующее письмо, — явно не настроенный на продолжение разговора, молодой человек решил удалиться.
Сальери, не ожидавший, что пламя бунтарства юноши так легко потухнет, растерялся. Такой Моцарт не вписывался в представления о нем, и поэтому, испытывая абсурдное для себя желание приободрить австрийца, будто тот был одним из его учеников, Антонио бросил ему вслед:
— И все же это правда. Если ваша музыка идет от сердца, то и ваш гений не будет забыт, — Вольфганг обернулся и, увидев тонкую, но искреннюю, улыбку композитора, сам открыто улыбнулся.
Но поводов для радости у Сальери не было. Стоило ему остаться в одиночестве, как вернулся зверь зависти и ненависти, что грыз душу капельмейстера уже не одну ночь. На этот раз он был еще злее, наказывая мужчину за проявленную слабость. От спокойствия и собранности Антонио ничего не осталось. И из дворца итальянец вскоре сбежал, мучимый невыносимой душевной болью.
Дома он отмахнулся от прислуги и заперся в своем кабинете, где скинул камзол в кресло и, схватив черновые записи новой оперы, сел за клавесин.
— Не то, снова не то, — через десять минут, перечеркивая очередную строчку, пробормотал Антонио. — Я не могу извлечь из инструмента ни одного правильного звука. Когда я лишился возможности творить? Откуда эта дисгармония?
Подорвавшись с места, мужчина взял в руки партитуру одной из своих самых успешных комедий:
— Нет, эта какофония была здесь всегда. Почему я раньше не замечал? Так у меня ничего не получится. Я действительно творю лишь в угоду людей, ничего не понимающих в музыке. В моих творениях нет жизни, — оглядевшись по сторонам, Сальери заметил стилет, которым обычно вскрывал письма. Сжав в ладони рукоять кинжала, мужчина вернулся к клавесину. — Простите, учитель.
Задрав левый рукав рубашки, Антонио легким движением рассек кожу на запястье и протянул руку вперед, водя ей над клавишами. От этого странного ритуала Сальери, считавшего, что посредством крови его собственная душа указывает на ноты, с которых нужно начинать произведение, с трудом отучил герр Гассман. И вот сейчас он, уверенный в своей бесталантности, нарушил обещание, данное наставнику.
Когда крови, на его взгляд, натекло достаточно, Антонио зажал рану платком и сел за инструмент. Первое прикосновение к влажной клавише принесло композитору позабытое воодушевление, и он уже уверенно заиграл полную неподдельных эмоций мелодию, не замечая, как белый становится красным, а на пол падают вязкие капли.
Под утро, разбитый усталостью от бессонной ночи, мужчина поднялся из-за клавесина и осмотрел плоды своей работы: манжеты и клавиши были в бурых, засохших пятнах, но досада из-за них отходила на задний план, стоило бросить взгляд на исписанные листы. Так всего за ночь он создал новую симфонию.
Почувствовав головокружение, Сальери опустил крышку инструмента, намереваясь позже самостоятельно смыть с него кровь, и отправился спать.
****
Антонио озадаченно рассматривал письмо, что ему доставили десятью минутами ранее во время репетиции в бургтеатре. Возможность открыть его появилась только сейчас, когда поблизости не крутились охочие до сплетен артисты и музыканты. Почерк капельмейстеру знаком не был, и поэтому Сальери сразу взглянул на подпись и изумленно приподнял брови.
«Что ему могло от меня понадобиться?» — вчитываясь в неровные строчки, подумал итальянец.
Герр Сальери,
Спешу вам сообщить, что, к моему неудовольствию, вы оказались правы: мой отец, Леопольд Моцарт, крайне негативно отреагировал на мое намеренье жениться на фройляйн Вебер, а пойти наперекор его решению я не могу из-за собственных колебаний, виновником которых стали вы, бросивший зерно сомнений в почву моих мыслей и убеждений. Теперь, стоя на перепутье, как личной жизни, так и творчества, я прошу у вас, человека проницательного и опытного, помощи и совета.
Зная, что человек вы занятой, я буду в течение дня ждать вас в своей квартире по указанному в конце письма адресу. Богатым убранством я, увы, поразить вас не смогу, но уютную обстановку и вино из итальянского винограда обещаю.
Примечания:
*Виолетта - имя, имеющее значение «фиалка» или «фиолетовый цветок».
Я пытался, но к концу сдулся.
Нашли ошибку? Пишите об этом!
Спасибо за прочтение)