Кровавый Карнавал

— Давай, давай, еще немного вперед, — Раздается звонкий детский голос за спиной Говарда, и он делает несколько неуверенных шагов, принюхивается к странным запахам, прислушивается, — а теперь садись. Но глаза не открывать! - маленькие ручки нетерпеливо подталкивают в спину. Осторожно вытянув руки вперед, Говард нащупывает прямо перед собой тяжелый деревянный стул и, неловко отодвинув его, садится. Топот шагов отдаляется. — Па-бааам, — нараспев вскрикивает Кьюсаку, — можешь открывать! И Говард открывает глаза. Пару раз смаргивает, привыкая, осматривается. Вокруг простирается небольшой, слабо освещенный зал. Перед ним длинный стол, застланный белой, кружевной скатертью и заставленный свечами, какими-то напитками и сомнительного вида яствами. За другим концом стола сидит Кьюсаку. — Ну как? Мне не удалось показать тебе свою прекрасную силу тогда, — он слегка наклоняет голову влево, — поэтому я решил сделать тебе сюрприз, — жутковатая улыбка касается его губ. Говард наклоняет голову в ответ. — Я покажу тебе. Кью ловко проносится по залу, поджигая развешанные на стенах факелы, освещающие решетки. Присмотревшись, Говард понимает, что это клетки. Клетки с людьми. В каждой из которых, кажется, по пять человек. Откуда то начинает литься музыка, и Кьюсаку, весело хихикая, кружится. Полы его плаща плавно покачиваются в такт движениям, то открывая, то снова скрывая тонкие светлые ножки. Он делает вдох и начинает петь. — Don't you ever laugh as the hearse goes by, — тонкий детский голосок эхом разносится по залу, — For you may be the next one to die. Говард поворачивается на шорохи, начавшие доносится из клеток, и видит в глазах людей безумие. И характерный отпечаток ладони на коже. Но лишь у нескольких на одну клетку, не у всех. — They wrap you up in a big white sheet, — продолжает петь Кьюсаку. Люди с криками гнева начинают бросаться на остальных, впиваются ногтями, пытаются укусить. Клетки в мгновение заполняются хаосом. — From your head down to your feet. Огонь факелов мирно покачивается на стенах, разбрасывая по залу длинные, тонкие, шевелящиеся, точно живые, тени. — They put you in a big black box, — Кьюсаку, не переставая танцевать, приближается к Говарду, вскользь касается волос, — And cover you up with dirt and rocks. Зал наполняется криками безумия и боли. Кто-то молит о пощаде, кто-то угрожает, кто-то плачет, кто-то просто вопит от ужаса. — All goes well for about a week, — словно звуча прямо в голове, накладывается на шум звонкий голос Кьюсаку, и у Говарда перехватывает дыхание, — Until your coffin begins to leak, — почти шепотом, но невероятно ясно и четко пропевает Кьюсаку у самого его уха. Ловко подхватив ближайший кувшин, он наливает в бокал, несомненно предназначающийся Говарду, алую, в свете огня, жидкость. По запаху Говард понимает, что это вино и послушно делает несколько глотков. — The worms crawl in, the worms crawl out, — под аккомпанемент из воплей, с новой силой продолжает Кьюсаку, — The worms play pinochle in your snout. От клеток начинают растекаться ручейки крови, мир перед глазами покачивается, и Говард делает ещё глоток. Густые тени словно тянутся к нему, желая схватить и затащить в это безумие, приглашая на свой Кровавый Карнавал. И Говард принимает приглашение. Вдыхает запах вина и крови, прикрывает глаза, кажется, что даже улыбается. — They eat your eyes, they eat your nose, — Кьюсаку танцует вдоль клеток, оставляя маленькие, алые следы, но его голос не отдаляется и не заглушается шумом, всё так же проникая в самое сознание, — They eat the jelly between your toes. Краски окружающего мира начинают осыпаться, медленно вальсируют лепестками пепла и падают к ногам. Лишь красный становится только насыщеннее, растекается по полу, плещется в бокале. — A big green worm with rolling eyes, — обойдя круг, Кьюсаку снова оказывается рядом и, подхватив со стола небольшую алую ягоду, аккуратно, кончиками пальцев, проталкивает её Говарду в рот, обхватывает его за шею и вдыхает запах волос, — Crawls in your stomach and out your eyes. Сладкий вкус ягоды, смешивающийся с сухим, кисловатым вкусом вина, опьяняет только сильнее, люди вокруг разрывают друг друга на куски, и их боль, их страх, их безумие втекает в него, заполняет, вызывая горячие волны удовольствия. — Your stomach turns a slimy green, — Говард упивается его голосом, тонет в нем, он обвивает Кьюсаку рукой за талию и с легкостью сажает к себе на колени, — And pus pours out like whipping cream. Теперь голос раздается совсем близко, не только в сознании. Крики постепенно сходят на нет, то ли отходят на второй план, то ли в живых почти никого не осталось. — You'll spread it on a slice of bread, — чуть слышно поет Кьюсаку, вжимаясь в него всем телом, и выдыхает в самое ухо — And this is what you eat when you are dead. Говард впивается в его губы, кусает, неровно дыша, принимая в себя его безумие и отдавая свое, сдавливает хрупкое тело, вдыхает его запах. Они тонут друг в друге и вместе проваливаются во тьму. — Ну как? — эхом отдается в его мыслях тихий голос. Перевод песни: Не смей смеяться, когда мимо едет катафалк, Ибо Ты можешь стать следующим, кто умрет. Они завернут Тебя в большую белую простыню С головы до ног, Они положат тебя в большую черную коробку И покроют грязью и камнями. Все будет хорошо около недели, Пока Твой гроб не начнет протекать. Черви вползают и выползают. Черви играют в карты в Твоей морде. Они едят Твои глаза, едят Твой нос, Едят желе между пальцами Твоих ног. Большой зеленый червь с вращающимися глазами Вползает к тебя в желудок, а выползает из глаз. Тебя выворачивает наизнанку зеленой слизью, И гной сочится как взбитые сливки. Ты намажешь его на ломоть хлеба, - И вот то, что ты ешь, когда мертв.