Немного об Анне

      — Ого, — выдыхает Оксфорд, когда Анна на следующий день выдает ему не только несколько «начальных» аккордов, но и часть мелодии, которую он вчера записал на отдельной бумажке. — Когда ты успела? Как?       Она усмехается, немного дергано заправляя за ухо светлую прядь и поднимая на него чуть красные глаза. Расширенные зрачки и подергивающиеся уголки губ — она явно не спала этой ночью.       — Просто захотела? — неуверенно переспрашивает она, зажимая струны и вновь ударяя по ним с плавным звуком. Опускает голову, наблюдая за собственной рукой и не видя того, как взгляд Оксфорда меняется в некотором неверии и скептицизме.       Не то, что бы он не был уверен в способностях Анны, однако еще вчера она называла гитару — адовым оружием, путалась в пальцах, желала бросить ее и не вспоминать, как страшный сон. Да еще и случай в академии…       Он поджимает губы, вспоминая, как она, побелевшая и растерянная, вылетела из зала, игнорируя оклики, руки, пытающиеся остановить, и рвалась домой. Слишком рьяно, будто в зале она вспомнила не только игру, но и что-то, что ее напугало.       И как бы она ни пыталась ему соврать о том, что все в порядке, и она вчера «просто занималась усерднее», он видел, что это было не так. И дело было не только в том, что Анна не умеет врать.       — Ты играй, а я сейчас вернусь, — он улыбается ей, вставая с кровати, и выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь, чтоб уж наверняка не подслушала. — Быть может, ты мне скажешь, что с ней происходит, Эна?       Он обращается в пустоту, однако ощущение непроглядной темной энергетики вокруг дает понять, что хранитель поблизости и, скорее всего, чем-то недовольна.       — С чего это ты вдруг взял, что с ней что-то не так? — голос раздается в самой душе, бьет пронзительностью по вискам, но сама Эна не появляется в поле зрения, сколько Оксфорд ни вертит головой.       — С того, что еще вчера она… — резкий всплеск энергетики прерывает фразу на половине. Эна появляется хмурая с поджатыми губами и скрещенными на груди руками. Глаза горят злобой, а тьма вокруг опасливо искрится.       — Так значит, ты… — она находит свой голос слишком громким, чтобы его не услышала Анна, и хватает Оксфорда за запястье, утягивая в темноту и перемещая на другой конец города, не заботясь ни о его ощущениях, ни о безопасности — ни о чем, ведь этот подлец знает… — Ты в курсе, что с ней вчера произошло?!       Больше упрек, нежели вопрос. Ее глаза наливаются огнем беспросветной ненависти, а голос становится пронзительным, визгливым. Она подается вперед, а его, впервые пережившего перемещение с помощью духа, тянет назад. Ноги подкашиваются, и он падает в траву, ощущая, как легкие распирает от темной энергии фуреку, которую он успел вдохнуть от неожиданности, а желудок скручивает, выворачивая наизнанку.       — Что…? — он пытается перевести сбитое дыхание, отплеваться от ощущения чего-то невидимого, переливающегося в его рту, но она налетает словно фурия, не давая передышки.       — «Что»?! Это я должна спрашивать, «что» вы вчера такого делали, что Анна была не в себе?! — он вздрагивает от неожиданности, а она продолжает, цепляясь за него не только взглядом, но и слизью, сочащейся сквозь скрюченные пальцы. — Она вернулась под вечер полностью невменяемая — начала громить, крушить все вокруг, не обмолвилась и словом — только безостановочно кричала, пока не вцепилась в эту книжонку и гитару! Какого хрена ты с ней сотворил?!       — Да ничего! — он пытается отползти от нее, но она облепляет его жижей, заставляя замереть и телом, и сердцем. От ужаса и страха — впервые он видит ее такой и впервые ощущает реальную опасность от хранителя лучшей подруги. — Я только лишь хотел, чтобы она вспомнила что-то о семье!       Зрачки Эны сужаются, а вдох обрывается.       Значит ли это, что Анна вспомнила то, чего так боялась Мэй? Но почему тогда не отправилась с этим к Хао, почему остановилась? Вспомнила о правилах и указах семьи? Вспоминания о холеричном взгляде, полном помутнении рассудка и отчаянном желании уничтожать накрывают ее, и Эна качает головой.       Нет, не в таком состоянии ей о чем-либо помнить. Но что тогда?       — Что вы сделали? Как пробудилось воспоминание? — она замечает, как его испуганный взгляд бегает по кольям вокруг, созданным из ее энергии, и фыркает, заставляя те исчезнуть. — Оксфорд, мне нужна информация.       Его рваный выдох, попытка прийти в себя от мысли, что его только что могли убить за попытку помочь, и сиплый, дрожащий голос.       — Мы тогда играли в ее комнате — Анна психовала, что гитара — это не ее, и Милли сказала, что раньше ее отец обучал игре на фортепиано. И я предположил, что если она вновь засядет за клавиши, то вспомнит не только, как играть, но и что-то из прошлого, — его слова обрывистые, с надрывом на гласных. — И она вспомнила — сыграла какую-то мелодию, и потом что-то вспомнила, отчего побелела и побежала домой. Больше ничего!       Последнее он выкрикивает, а Эна убирает руки с его плеч, за которые схватилась в попытке достичь шеи и свернуть ее. Она отворачивается, чертыхаясь и прожигая холм неподалеку темным взглядом, под которым деревья, яркие и живые, тут же загибаются, умирая.       — Быть может, — он смачивает губы и пересохшее горло, успокаиваясь в осознании, что убить его больше не хотят. — Все же объяснишь, что не так? Я, как и Милли, лишь хотел помочь ей вспомнить прошлое. Или ты на все попытки так реагируешь?       — Разумеется нет, — она рыкает, вновь впиваясь в него глазами, проникая под кожу колючим ощущением, желанием попасть под душ и вычистить себя до скрипа. — Но есть кое-что, что Анне лучше никогда не вспоминать.       — И что же это? — на его вопрос она лишь ведет кистью, указывая на собственную голову, и только когда до него долетают отголоски чужих воспоминаний, Оксфорд понимает, что это — приглашение в сознание Эны.       Мгновение, и на него выливается все — воспоминания, диалоги, эмоции, — бабушка Мэй, так похожая на Анну; сама Анна в истерике и панике вчерашней ночи; ее крики и немые просьбы в забитом взгляде загнанного в клетку зверя. Его легкие распирает, голова гудит, а сердце отбивает чечетку, грозясь пробить ребра изнутри. Его разум на секунду мутнеет в незнании, что делать со всем этим дальше, однако, когда Оксфорд делает глубокий вдох через силу, решение приходит само.       — Перенеси меня домой — я хочу с ней поговорить, — он выбивает реакцию в виде приподнятых бровей и усмешки.       — Ты, наверное, не понял. Этого нельзя ей припоминать.       — Хочешь просто сделать вид, что ничего не произошло? Пусть не вчера и не сегодня, но она может додуматься до чего-то действительно ужасного, что ни ты, ни я, ни Милли не сможем остановить, — он поднимается с травы, отряхивая джинсы. — Ей нельзя вспоминать о матери и ее поступке, но не лучше ли обсудить с ней лично ее переживания, дать совет и притупить обиду, пока не стало слишком поздно?       Эна открывает рот, чтобы сказать ему о том, какой он идиот, — хочет потопить и себя, и Анну — но понимает, что поступи они иначе, и будет только хуже.       — Ей повезло, что вы встретились. Ты — отличный друг, Оксфорд, — она берет его за руку в этот раз аккуратнее, и позволяет темной ауре окружить их, перемещая сознание, а затем и тело, обратно в коридор дома Киоям.       — Ты где был? — не упрек, но удивление. — Полчаса прошло! Я весь дом обошла, а тебя нигде…       Анна замечает, как лицо его становится непроницаемым, а взгляд темнеет, и садится обратно на кровать, инстинктивно сжимаясь.       — Что?       — Почему ты мне соврала о том, что произошло вчера? — он скрещивает руки на груди, а она понимает, что так просто, сам по себе, он не мог задаться подобным вопросом.       — С чего ты решил, что я соврала? — вкрадчиво спрашивает она, уже догадываясь, кто мог его надоумить.       — С того, что сутки назад ты не могла сыграть и аккорда, называла гитару «инструментом для пыток», а Сенса, этот конкурс и мои попытки помочь посылала далеко и надолго, — Анна закусывает губу под его размеренную речь, а он продолжает. — С того, что книжка по гитаре разодрана по краям, ее страницы надорваны, а кое-где проступают следы, будто от ногтей. С того, что твои глаза красные после бессонной ночи, движения нервные, а губы дрожат настолько, что я это даже отсюда вижу.       Она скрещивает руки на груди, закидывая ногу на ногу и отстраняясь как можно дальше от его проницательного взгляда. Вездесущий придурок, зачем он лезет в это?       — Это тебя не касается, — она усмехается криво, прикрывает уставшие глаза, но вспышка вчерашнего воспоминания заставляет распахнуть их, судорожно втянуть в себя воздух. Нет, только не опять, только не об этом. — Ни тебя, ни Эну, которая, как оказалось, не умеет держать язык за зубами, когда нужно.       Голос ее сиплый, тихий, а пальцы дрожат в кулаках.       — Мы — твои друзья и мы беспокоимся о твоем состоянии.       — Со мной все в порядке, — подушечки пальцев ощущают шероховатость невидимых клавиш, и Анна инстинктивно проводит большим пальцем по среднему в попытке стереть это ощущение. Безуспешно.       — Анна, не ври мне! — он повышает голос, надеется, что она на него хотя бы посмотрит, но отсутствующим взглядом она впивается в окно, поджимая губы.       — Не вру, — нарочито медленно проговаривает она, а он понимает, что это — грань, на которой она держится силой воли. И которая треснет, растворится, стоит лишь напомнить…       Оксфорд вздыхает. То, что он собирается сделать, — ужасно, но оставить все в таком состоянии он не может.       — Тогда, в зале, когда ты опустила руки на клавиши, что ты почувствовала? — она вздрагивает, а ее зрачки расширяются. Что он делает? — Холод клавиш, шершавую поверхность? Нет — ты почувствовала собственные возможности и силы, которые можно проявить через них.       — Что ты делаешь? — тихий сип.       — Ты почувствовала, как тело, завидев знакомое, тянется к нему, реагирует. Играет.       — Прекрати, — она понимает, чего он добивается, но попытки абстрагироваться не венчаются успехом.       — И не просто играет, а будто бы растворяется в игре, воспоминаниях о том, как тебя обучал отец: что говорил, что делал — как ты пыталась за ним повторять, то и дело опуская руки, но надеясь, что когда-нибудь…       — Остановись, — воспоминания обрушиваются на голову, заставляя задохнуться, вновь заставляя прочувствовать едкий и горький привкус на языке.       — Ты будешь…       — Пожалуйста, — привкус мутирует в комок, сдавливает горло, опаляет уголки глаз.       — Играть так же…       — Оксфорд, — ее руки дрожат, но не от подступивших слез, а от того, как скребется шар в гортани, царапая изнутри и падая, добирается до сердца.       — Как и он!       Предел.       Анна всхрипывает, вздрагивая и замирая. Дыхание срывается, а глаза распахиваются.       — Никогда не смей меня с ним сравнивать! — она повышает голос, а изначальное выражение лица, преисполненное болью и отчаянием, искажается от злобы и ненависти. — Ни с ним, ни с матерью, ни даже с сестрой!       Вот они — настоящие чувства и мысли.       Резкий выдох, и Анна отводит глаза.       — Я думала, что с воспоминаниями будет легче, но стало лишь тяжелее — я знаю, что они меня любили, но не знаю причины их исчезновения. Я видела только ласку и заботу, а все, что вижу сейчас — это безразличие и заинтересованность в собственной жизни. Моя мать сбежала к Хао, отец исчез в неизвестном направлении, а сестра мертва и не отзывается, как как бы я ни старалась до нее докричаться. Все, что есть у меня — бесконечное количество вопросов и невозможность найти хоть какие-то ответы, и от этого на душе настолько мерзко, что хочется выгрызть это ощущение из груди и никогда его не испытывать, — Анна горько усмехается, ощущая то, как быстро бьется сердце под грудью. — Но это невозможно — оно будет постоянно со мной. До тех пор, пока ответы не будут найдены или же пока я сама не отвлекусь настолько, что смогу забыть их.       — И поэтому ты не спала ночь, занималась? — Оксфорд понимает, что с таким необходимо обратиться к специалисту, однако… захочет ли этого сама Анна, не закроется ли?       — Да, — она кивает, обнимая себя за плечи и видя, как Оксфорд хмурится в размышлениях. — Я знаю, что с таким надо идти к психологу, однако без привлечения бабушки или же органов опеки, я сделать этого не смогу.       Он быстро складывает в голове картинку, как Мэй, ввиду причин и обстоятельств, пытается отговорить внучку от встречи с человеком, который может поспособствовать возвращению части воспоминаний. А Анна, получая отказ, стоит на своем и своим состоянием навлекает на себя беду, именующуюся детским домом, и мысленно чертыхается.       — Да и не сильно горю желанием, — тем временем продолжает Анна. — И поэтому у меня остается только один выход — вытеснить воспоминания бурной деятельностью. Хочет того Эна или нет, но я не могу спать, не могу просто закрыть глаза, не видя эти счастливые лица перед собой, и это… это…       Он видит лишь один выход.       — Я тебе помогу, — лучше она будет под его контролем и поддержкой, нежели будет отрицать помощь всякого, кто заметит синяки под глазами и нервозную раздраженность. — Завтра у нас занятия до трех, и, пока не пройдет конкурс, мы должны будем практиковаться. Да, можно будет где-нибудь перекусить и попытаться пока без Сенса — эта задница куда-то в другой город смоталась — сыграть синхронно.       — Дальше? — она выдыхает с каждым разом свободнее — он ее понял, не стал давить.       — Это будет часов до семи-восьми, если ты не устанешь или тебе не надоест.       — Не волнуйся, — быстро перебивает его она. — Даже если мне надоест эта брынчалка, ты об этом не узнаешь. Семь-восемь, а дальше?       Она заправляет прядь волос и замирает, понимая, что не имеет права — даже если Оксфорд выразил желание помочь — отнимать весь его день на неопределенное количество времени, и закусывает губу.       — А дальше будут танцы. — он спокойно кивает, прикидывая в голове, что некоторые люди какое-то время смогут обойтись и без его внимания. — Ключи у меня есть, а поэтому проблем не будет.       Главное, чтобы ей было спокойно.       — Спасибо, — он подхватывает ее слабую улыбку, радуется оживленному блеску в темных глазах.       — Ну, для этого ведь и нужны друзья? ***       — Ну, как ты там? — в маленькой и пыльной кладовой, захламленной различными банками с краской, швабрами и коробками, Оксфорд обращается к тонкой шторке, переброшенной через хлюпенькую балку — единственное, что им выдали для переодеваний создатели «самого шикарного и проспонсированного конкурса».       — Я похожа на куклу! — сквозь шуршания и скрип половиц раздается недовольный голос Анны.       — Но ведь мы на это и ставили, разве нет? — он хмурится, помня безудержные идеи Сенсори насчет костюмов. Тот вдруг с чего-то взял, что черный фрак с белой рубашкой, подвязанной кислотно-оранжевым удавкой-галстуком на шее, будет отлично смотреться в тридцатипятиградусную жару.       Кондиционеров в здании не предполагается, а поэтому, как они будут играть задуманные быстрые ритмы, остается только догадываться и вздрагивать от ужаса.       — Я думала, это будет смотреться иначе, — Оксфорд вспоминает, как Сенс приносил какие-то эскизы Анне, как она тогда долго и упорно возмущалась, но все же согласилась на один из вариантов с внесением собственных правок.       И когда она распахивает шторку, он открывает рот.       Первое, что он видит, — это длинные, незаконно длинные ноги, что с помощью каблуков кажутся еще длиннее, — прямые, обтянутые кислотно-зеленым и кислотно-оранжевым чулками. Короткое черное платье на тонких бретельках — без рюш и бантиков, на которых так настаивал изначально Сенс. Вместо медальона — бархотка, вместо привычной косички через плечо — два объемных искусственных хвоста на макушке, посреди которых красуется маленькая шляпка из фетра.       Она поворачивается на каблуках, позволяя себя рассмотреть, и впивается в него испытующим взглядом ожившей куклы — слишком длинные ресницы, слишком ярко подведенные глаза.       — Слюни вытри, — ехидно усмехается Эна, а Милли улыбается тому, как инстинктивно, вслед за Оксфордом, вытирает подбородок и Йо, несколько раз сглатывая.       — Предлагаю не подключать ее гитару, — продолжает Эна, осматривая спину Анны. — А просто выпнуть на сцену, развернуть подтянутой задницей к зрителям, и все — победа ваша. А если она еще и за чем-нибудь нагнется…       Она ловит злобный взгляд Киоямы в пыльном зеркале у стены и пожимает плечами.       — Что? Я ведь о вашей победе беспокоюсь.       — Но не такими же методами, — вставляет Оксфорд громче обычного, после чего понижает голос до шепота. — Но знай, что в глубине души я с тобой согласен.       Резкий разворот на каблуках, и Анна прожигает в нем мысленно дыру.       — А где Милли? — тут же ангельски спрашивает он, вызывая смешок Эны столь резкой сменой темы.       — У нее игра сегодня, — Киояма вспоминает, как Милли выла волком от бесконечных тренировок и как те участились, стоило понять тренеру, что с «таким ростом и способностями из младшей сборной ее можно вполне пропихнуть и в старшую группу».       — Серьезно? Жалко, она не уви… — на полуслове его прерывает Сенсори, ворвавшийся в каморку с самым растрепанным видом из всех возможных.       — Вы еще здесь? — Анна находит его галстук слишком тугим, отчего лицо краснеет по секундам, а голос першит в горле. Кажется, он вот-вот потеряет сознание. — Нас объявили, а вы еще тут!       Он указывает на распахнутую дверь, подгоняя их одними глазами. Блестящими, с покрасневшими белками.       — Давайте, вперед-вперед! У нас тридцать секунд, чтобы оказаться на сцене! — и следит за тем, как Оксфорд, а затем и Анна, выбегают из кладовой, поворачивают за угол и под неодобрительные вперемешку с завистливыми взглядами выходят на сцену под свет софитов.       Она мысленно поражается тому, как Сенс умудрился в одиночку вынести их инструменты, и берет акустическую гитару за гриф, цепляя жесткий черный ремень на шею. Множество заинтересованных взглядов обращены к ней, и это внимание льстит и раздражает одновременно — она точно знает, что они восторгаются фигурой, макияжем — образом в целом — однако осознание того, что к этому всему примешан еще и животный инстинкт, заставляет поморщить нос в отвращении.       — Не обращай внимания, — обращается к ней Сенс, а сам не смотрит — взгляд направлен в толпу. Немигающий, пристальный.       Он шевелит губами, пытаясь собраться с мыслями, его пальцы бесконтрольно скользят по грифу, а сам он напряжен настолько, что вены на шее вздуваются.       — Все в порядке? — все же интересуется она, но вызывает лишь фырканье в ответ.       — Плевать, начинаем, — будто бы вовсе не ей, а кому-то невидимому, он отмахивается слишком резко и дергано, давая команду к включению музыки под медленно стихающие шуршания зала.       Какие-то помехи, перебежки битов. Оксфорд стучит барабанными палочками друг о друга, после чего резко ударяет по барабанам, и одновременно с ним вступают Анна с Сенсори. Она — на аккордах, он — на мелодии, набирающей обороты с каждой секундой.       Он прикрывает глаза, приближаясь к микрофону и понижая голос до шепота — мелодичного, с легкой хрипотцой.       Первые фразы, косые взгляды в зрительный зал, и девичий визг наполняет его уши громче, чем басы. Тщеславие разливается в груди в пер6емешку с гордостью — они захватили внимание на этом конкурсе, от них в восторге. Они победят.       — Ого, — Йо выдыхает, когда наступает припев, и Анна — человек, от которого он никогда бы не ожидал подобной ловкости пальцев — выдает аккордное соло, от представления которого ноют даже его собственные подушечки пальцев.       Громкие звуки, полная отдача и нависающее напряжение — все ноты подобраны настолько правильно, что песня мгновенно оседает в душе, просится на язык, даже без знания слов. Он готов ее слушать и слушать — сначала здесь, на живом концерте, а затем — и в голове.       Оксфорд бьет по тарелкам, сдувая прилипающие ко лбу пряди, ощущает каплю соленого пота на кончике носа, но не обращает на нее внимания, полностью сосредоточенный. Подобно Сенсу, для которого наступает кульминация, а барабаны затихают — лишь отголосок мелодии, тихой и медленной, играет на заднем фоне.       Его глаза наливаются блеском собственного триумфа, зрачки расширяются, а грудную клетку вот-вот разорвет от незабываемой эйфории — он почти смог. Еще чуть-чуть.       — Ведь это — фрик-шоу! — он срывает собственный голос, но наплевать — зал верещит, его разрывает от восторга и осознания того, что перед ними последние аккорды проигрывают действительные победители шоу талантов.       Протяжная гласная — Сенсори жмурится, ощущая, как связки стягиваются, как горло обжигает от жажды, жары и нехватки кислорода, но вытягивает, воздевая кулак в небо и рассекая им воздух.       Разворачивается на пятках, не имеющий возможности вздохнуть. Красный и вспотевший, не разбирающий ничего, но знающий лишь одно.       Сегодня он стал звездой. ***       — Духи! — Анна вываливается на улицу, оттягивая ворот платья в надежде на порыв ветра. Солнце нещадно бьет по глазам, заставляя жмуриться и выставить ладонь «козырьком» у лба. — Мне кажется, или здесь еще жарче?       — Пусть Сенс растрачивается на мороженое, — Эна шипит от слишком яркого света, заворачиваясь в пленку темной энергии. — В такую жару просто невозможно работать! Я прям вижу, как у тебя все плывет.       Она усмехается тому, как выразительно стекает по виску Анны тональный крем вперемешку с потом, а подводка образует черные разводы под глазами.       — Но толпа ревела — им понравилось, и, надеюсь, он сча… — темные глаза натыкаются на спину в белой рубашке на ступеньках, и тонкие брови сводятся к переносице. — Сенс?       Светлые волосы и чуть покатые плечи — она узнает его, даже когда он не откликается. Спускается на несколько ступенек ниже, присаживаясь рядом и откровенно не понимая: он же получил, что хотел — они выступили и более, чем успешно. Так что не так?       — Все в порядке? — она вспоминает его рыскающий по толпе взгляд, угасающий с каждым новым лицом, и понимает, что знает ответ. — Сенс?       — Он был единственной причиной, по которой я вас заставил принять участие в этом конкурсе, — тихий голос. Сенсори, упершись локтями в колени, подпирает ладонями подбородок и цокает языком. — Он не пришел, и все наши попытки можно смыть в унитаз!       Он психует, скидывая носком туфли какой-то камешек, и закрывает руками лицо, кипя изнутри.       — Кто не пришел?       — Продюсер. Знакомый директора — я подслушал их разговор чисто случайно в коридоре, и подумал: «Вот он — мой шанс», — его губы растягиваются в блаженной улыбке от одного лишь воспоминания, и тут же выгибаются в обратную сторону от осознания действительности. — Но он не пришел, и все было бесполезно. Я — бесполезный, и к тому же неудачник!       Еще неделю назад Анна бы сразу согласилась с его высказыванием и еще бы фыркнула на его угнетенное состояние — так сильно она ненавидела эту гитару и эти ноты. Однако сейчас, по прошествии множества часов тренировок и постепенно начинающего стираться воспоминания о фортепиано, она не может сказать, что Сенс бесполезный. Да, он не участвовал в поддержке напрямую, но способствовал не меньше Оксфорда, и она ему благодарна в какой-то степени.       — Знаешь, я не особо умею вдохновлять и ободрять людей, но не все ли равно, что кто-то там просто не пришел? Он не отказал лично тебе, сказав, что «ты — бездарность, и не играть тебе совсем». Да, конечно, он мог послушать нас и других ребят, но какова вероятность того, что он бы что-то предложил? — он обращает к ней взгляд, а она пожимает плечами. — И с твоими навыками и опытом… я не думаю, что стоит растрачиваться на школьные конкурсы — тебе надо метить выше, стараться попасть туда, где здесь хода нет, и тогда твоя мечта осуществится.       Сенс не может объяснить, почему именно ее слова на него действуют так ободряюще, почему он, проговаривая себе все то же самое, не мог набраться сил вздохнуть и продолжить свой путь дальше, но и не это важно теперь — когда она поддерживает его.       — Ты права, — он поднимается со ступенек, более решительный, чем, когда брал в руки гитару в зале. — Я добьюсь большего, и меня заметят. Не он, так другие!       — Мне кажется, или мотивирующие речи Оксфорда заразны? — Эна ехидничает где-то позади. — Только что ты говорила, что не можешь вдохновить, а теперь он готов покорить мир с тобой.       — И ничегошеньки не мир, — тихо проговаривает Анна, слабо улыбаясь.       — И очень даже мир! — восклицает он, не слыша Эну, но слыша ее. — Стану настолько известным, что обо мне заговорит целый мир, а альбомы будут раскупаться миллионами! — он оборачивается к ней, резко выдыхая и немного краснея. — Спасибо тебе, Анна.       — Всегда пожалуйста, — она пожимает плечами, принимая его руку и вставая на ноги. — Для этого ведь и нужны друзья?       Йо усмехается такому знакомому энтузиазму в становлении рок-звездой и, несмотря на то, что Сенсори отчаянно влюблен в его невесту, он мысленно желает счастья, обращаясь к Милли и замирая.       — Хотел бы я верить, что она наконец освободилась от печального прошлого, но судя по твоему лицу — это только начало? — она горько усмехается, качая головой.       — Это был последний вечер, когда я видела ее не украдкой, не убегающую на очередную встречу и тренировку. Воспоминания начинали сыпаться все больше, она пыталась забыть их все чаще — хваталась за все и всех, пока не произошел взрыв. Пока на выпускном не потеряла всех, кем дорожила.