***
А поэтому, когда Анна довольствуется скупым «Горит» на вопрос о том, как там Ад, Эна невольно радуется и стряхивает ощущение капли пота между лопатками: Киояма бегает уже несчетный круг, а горит все почему-то у нее. Хотя вроде мертва, холодна. — Ты… — сбивчивый топот ног постепенно останавливается, как и Анна, что сипит на вдохе, сгибается пополам. — Ты… — пот градом стекает по лбу и вискам, и мерзость заключается в том, что россыпь соленых капель ощущает на себе и Эна. — Ты можешь хотя бы намекнуть, чем я занимаюсь? И перейдя на визг в последнем слове, Анна очумело распахивает глаза, глотнув кислорода много, но недостаточно, чтобы горящие легкие успокоились. Эна осматривает ее: дрожащие колени, поцарапанные лодыжки, кое-где в волосах таится веточка — прихоть Эны: свернуть с дорожки в парке и побежать напролом через кусты, — красные щеки и кончик носа, как при температуре. Эна уверена, Анне сейчас жарко, очень жарко, и палящее в затылок солнце сейчас эту жару изнутри припечатывает еще и жарой снаружи. Киояма вновь опирается деревянными пальцами на колени, переводит дыхание и поднимает голову: неясный взгляд, в котором топится вопрос за вопросом: какого черта? когда все закончится? — Я же сказала: всего лишь тренировка, — как ни в чем не бывало пожимает плечами, а Анна не то хмыкает, не то давится этим хмыком. — Что, Киояма, спустя столько времени впервые занимаешься по-настоящему, и дыхалка сдает? — Дело не в дыхалке, и ты знаешь об этом, — наконец придя в себя, Анна распрямляется, и к красным участкам на лице прибавляется еще и шея, кончики ушей, не прикрытых волосами. Эна приподнимает в удивлении бровь. — Ты знаешь, как проводить тренировки; знаешь, как выжать из человека максимум результата при минимальных затратах. Сегодня же ты не только совмещала несовместимые штангу и бег, но еще и, кажется, давала их от балды, не задумываясь! — Тебе только кажется, — Эна чувствует, как освежающим ветром к ним присоединяется Элиза, как она обдувает спину Анны. — Ты заставила меня бежать за автобусом на перекрестке Синаномати, — отбривает Киояма, и уверенности в собственных словах прибавляется больше. — А потом, когда я пробежала за ним два квартала, что ты мне сказала? Мертвые губы растягиваются в усмешке: она помнит. — «Ой, я перепутала!», — Анна кривит гримасу, и Эна прикрывается ладонью, хоть и тихий смех это не глушит, лишь оскорбляет сильнее. — Перепутала, чтоб тебя! После чего сказала бежать за другим обратно и еще несколько кварталов сверху, «для профилактики»! Так что, будь добра, — все же останавливает она гонор, понижая тон и подходя ближе. — Скажи мне, что ты задумала, и давай сделаем это по-нормальному. Ты знаешь, что я исполнительна, и отлынивать не буду, что бы ты ни задумала. Эна осматривает ее еще раз: что-что, а вот в исполнительности Анну действительно не упрекнешь. Любые заморочки, любая прихоть, любое «Нет, мне не нравится эта сторона улицы, давай побежишь по другой?». Сегодня Анна показала исключительную покорность, которой с ней не случалось долгие месяцы — Эна уже молчит о том, как вообще их знакомство начиналось — и, покачнувшись с носка на пятки, все же решает поделиться: — Мне нужно убить тебя в ноль, — от прежней легкости и напускной пренебрежительности не остается и следа. Анна замечает, как мимолетно дергается уголок ее губ, и тут же опускается, прячется за игриво изогнутой прядью темных волос. — Физически; полное истощение. Неважно, каким способом, какими методами и как ты себя будешь после этого чувствовать. Как только ты перестанешь контролировать себя и свое тело, тогда мы сможем начать настоящую тренировку. — Но Госпожа бегает уже четвертый час! — все же встревает Элиза, обеспокоенно поглядывая на напряженную спину и лопатки, блестящие от пота. — Если Госпожа хочет чему-то научиться, — нажимает Эна, замечая, как Анна невозмутимо затягивает крепче узлы на кроссовках и с каким-то мазохистским удовольствием потягивается, растягивая ноющие мышцы. — То ей необходимо следовать четким указаниям. Тебя не было, когда мы только встретились, а поэтому… — Госпожа потерпит, — перебивает ее Анна, чтобы опустить бесполезные оправдания и ссоры. — Говоришь, неважно как? — Эна кивает. — Отлично, у меня есть пара идей. — Пара… — Анна подтягивает ноги на вдохе, чтобы на выдохе оказаться прижатой лбом к асфальту. — Отврат… тител-льных… — через «не могу» отлипает на поднимающихся, дрожащих руках с земли, морщась, жмурясь. — Идей… И падает обратно, не в силах больше ничего сказать. Мышцы ноют, воют, разрываемые от череды нечередуемых упражнений, получаса болезненной йоги прямо на брусчатке без смягчающего коврика, а также нескольких повторений танцев, которые она не забыла еще со времен конкурсов с Оксфордом. В горле Сахара стоит комом, а сил на то, чтобы встать и дойти до бутылки с водой, которую держит в руках подходящая ближе Эна, тупо нет. Все тупо ноет, все тупо светит, давит. Все. Очень. Тупо. — Как ощущения? — едко интересуется Эна, а Анна понимает, что даже язык отлепить от неба сейчас кажется непосильной задачей. — Будто… — грудную клетку сдавило, голос выбивается со свистом из легких. — Будто мне снова одиннадцать, и я снова тебя ненавижу. На ее высказывание лишь хмыкают, после чего замолкают — Эна наверняка оценивает эффективность подобных идей, а Анна надеется, что в дальнейшем они не понадобится, и видит перед собой ладонь. — Хорошо постаралась, — и добавляя такое едкое «малыш», дух вздергивает ее на ноги рывком, отмечая, что рывок — инициатива Анны. Киояма вся подбирается, дрожит на неустойчивых коленках, а внутри мечутся все те крики, вся та ругань, что выдать истощенное тело просто не в состоянии. Отличный результат, то, что нужно. И пока Анна не набирается сил чтобы возразить хоть что-то, она крепче хватается за тонкое запястье и перемещает их на знакомый обеим пустырь — на окраине города, где им никто не помешает, никто не задаст глупых вопросов или вызовет полицию, где всем наплевать на высушенную солнцем траву и одинокое дерево, судьбу которого Эна решает почти мгновенно. Анна, пошатнувшись, все же удерживаетмся на ногах, поразительно отмечая про себя, что спустя время почти не ощущает дискомфорта от перемещения в пространстве. Или это тяжесть во всех мышцах атрофирует способность желудка выплевывать завтрак обратно? Насчет последнего решает не задумываться и позволяет Эне обойти себя со стороны, чтобы почувствовать, с какой приятной прохладой ладони падают на ее обожженные солнцем плечи. Что-то внутри отдается этим прикосновениям, и Анна застывает в ожидании, откидывается спиной на грудь осязаемого хранителя. Холодный мрамор кожи пускает незримые мурашки по ее телу, леденящее кровь дыхание запускает последнее иррационально и необъяснимо с какой-то ускоренной силой, толчками; а стоит Эне наклониться к ее уху ближе, выдохнуть черный дым, как Анна чувствует, ее сердце ускоряется, принимая через кожу, через поры весь темно-серый клубок в себя. — Отлично, — комментирует Эна, отстраняясь от нее и позволяя ощутить облегчение, но непродолжительное. — Твоя кровь резонирует с моей. — Это хорошо? — Анна ощупывает щекочущие кончики пальцев, проводит с нажимом по ним ногтями, но легкий зуд, перерастающий в аномальное желание разодрать те в мясо не пропадает, усиливается. — Это значит, что тебе будет легче воспринять резонанс твоей и моей крови внутри себя, — рядом возникает Элиза с немым вопросом на лбу, а Анна наконец одергивает от себя свои же ладони. Первая капля крови орошает жухлую траву. — Как ты помнишь, я ввела тебе еще несколько лет назад свою кровь, которая позволяет мне в бою залечивать твои раны, а также резонировать, превращаясь в косу. Анна кивает. — Тогда я считала тебя неготовой: демон Они, несформировавшееся тело и психика… — она неопределенно откидывает кисть на запястье. — Однако проникшую в твое сознание Вайолет мало интересовали угрозы и вероятности твоей гибели, и тем самым она запустила процесс, который позволяет тьме внутри тебя культивировать тьму снаружи. Иными словами, теми темными шипами, которыми я так люблю швыряться в несогласных, теперь сможешь швыряться и ты. Анна вспоминает, как сначала это был просто взорванный стакан, отдавший вибрацией по венам, затем — вспышки агрессии в битве с Вайолет, а после — ее последняя воля в желании подарить Вайолет долгожданную свободу и облегчение. Анна помнит, как тогда ее сердце окутала тьма плотным кольцом, почти сожрала заживо все людское в ней, но после внезапного озарения в виде диалога с Ханой, будто встало под контроль. И даже сейчас она чувствует, как все внутри нее напрягается, готовое вылиться чем-то почти подконтрольным — таким же смертоносным и едким, как у Эны, но подконтрольным. — Физическое истощение дает тебе лишнюю возможность прочувствовать тьму, которой я заживляла твои мышцы, скрепляла кости, — чеканит Эна, и Анна, подсознательно понимая, закрывает глаза. Палящее солнце меркнет на втором вдохе; оно будто растворяется за густым туманом, который опускается на нее тягучей патокой. Дыхание замедляется, практически пропадает из нее, оставляя место даже в легких чему-то темному, животрепещущему и смертоносному, растекающемуся от ноющих мышц, что сбивает оковы и смазывает четкое местоположение. Оно растекается по Анне, заполняет, выбиваясь легкой дрожью и хрипотцой, готовое разорвать изнутри. — Почувствовать, как она течет по венам, — зуд возвращается и теперь охватывает не только подушечки пальцев, но и ладони, которые, сколько ни чеши, сколько на них не отвлекайся, не перестают раздражать и раздражаться. Анна собирает под ногтями нечто склизкое и останавливается — это не кровь, слишком вязкое, тягучее, оно пульсирует. Не так, как ее сердце, выбиваясь из общего ритма, но стоит Анне сосредоточиться, сжать ладони в кулаки, настроиться, выдохнуть и без того отсутствующий в легких воздух, как оно медленно начинает приближаться к нему. Тук-тук. Плотное кольцо, окружающее сердце, рассыпается невесомой дымкой. Тук-тук. Пробирается через клапаны в самое нутро. Тук-тук. Камнем оседает там, поднимая в ней нечто, что она не может объяснить. Нечто, что физическую дрожь подменяет ментальной, что напрягает, аккумулирует все эмоции, выкручивает на максимум чувства, расходится от сердца до макушки, возвращается усиленное стократ, и… — Резонанс! — и подрывается. С громким свистом, с грохотом и треском омертвелого дерева. Анна распахивает глаза, чувствуя, как тяжесть с ладоней и сердца отступает, будто выливается чернилами на бумагу, и отмечает, что вместе с веткой, вместе с листвой, которую тьма сжирает на раз, на стволе и в корнях, в прожилках травы вокруг, тьма оседает, постепенно истребляя жизнь. — Неплохо, — Эна кивает, когда немного ошарашенно, подобравшись ближе к дереву и рассмотрев со всех сторон, Анна поворачивается к ней. — Со временем ты научишься делать это гораздо быстрее, однако для первого раза вполне неплохо. Сегодня ты должна закрепить это ощущение в себе, прислушаться к телу, понять, как и что отзывается в каких случаях: если применять эмоции, не применять их — а также подсчитать, сколько предметов и каких габаритов ты сможешь подорвать прежде, чем твое фуреку достигнет максимально низкого уровня. — Хорошо, — понимая, что это — только начало, Анна поднимается со слабых колен и, покачнувшись, отходит от дерева дальше, закрывая глаза и снова сосредотачиваясь на необходимом. Между тем Элиза с каким-то напряжением поглядывает то на нее, то на Эну; радости в хранителе намного меньше, чем серьезности в обеих вместе взятых. — Что? — не дожидаясь, пока она наберется смелости, Эна спрашивает, не отвлекаясь от Киоямы. — Ты сильная, — выдает Элиза, а Эна не норовит даже хмыкнуть. Что-то в этой интонации подсказывает — от комплимента эта фраза далека, очень далека. — Сильнее всех тех, кого я знала и знаю. — Детка, я жена Хао первого, — флегматично напоминает Эна. — Я должна быть априори сильной, иначе брак бы не состоялся. — Но Хао физически перерождался дважды, тратил годы на обучение, тогда как ты… — Я — что? — Ты являешься духом, обучаешь других, и при этом всякий раз, когда кажется, что вот он — потолок — ты достаешь новый козырь, удивляешь. Перемещение в пространстве, заживление ран, материализация собственного тела и трансформация в оружие, которое постоянно при шамане. Теперь еще и способность Госпожи разбрасываться тьмой!.. Удивительно, как еще люди не становятся в очередь, не дерутся за право быть твоим шаманом. — Ах это, — неопределенно реагирует Эна. — Так вполне логично: большая часть нуждающихся отсеивается, когда они узнают цену этого счастья. Что, неужели ты думала, что все это дается просто так? Невнятное движение головой — как положительный ответ. — Бесплатный сыр только в мышеловке, Элиза, и как бы ты ни удивлялась плюсам, минусы у нас тоже не маленькие, — вздыхает Эна. — Полная зависимость от медальона, который снять с шеи Анны — и моя физическая оболочка рассыпается, а все способности: становление косой, экстренное заживление ран и прочие — сводятся на «нет». Он как и был, так и остается катализатором всего происходящего единения, на возможность Анны создавать тьму и мою в ней кровь, которая также перечеркивает всевозможные единения с другими духами. Ее тело физически не способно выдержать подобный натиск, и если она проигнорирует мой наказ, то постепенно будет разрываться на куски в агонии. — Да, но один дух на всю жизнь — мелочь, многие шаманы так и живут, обретя действительно достойного хранителя. Тем более, если не сложится, всегда же можно разорвать договор, который вы заключили, — Элиза удивляется тому, как Эна хмыкает, а после и вовсе заходится в каком-то истерическом смешке. — Нет. — «Нет»? — Пусть я и исцеляю ее раны, однако это происходит не так, как у тех же лекарей. Я глушу ее нервные окончания, проводимость болевых импульсов к мозгу — иными словами, искажаю восприятие боли, какой бы ни была травма. Сцепляю вместе разорванные мышцы, кости, однако не полностью — в них остается промежуток, который заполняет тьма. И если эту тьму извлечь вместе с моей кровью, а это — стандартная процедура при разрыве договора, то все полученные раны откроются одновременно, и Анна просто-напросто умрет от болевого шока. — Но если так, то для Госпожи это постоянная вероятность, что ты разорвешь договор досрочно, и она… она… — всхлипывает, даже не представляя, «что именно» она. — Нет, — Эна качает головой. — Пусть мы в некоторых аспектах жизни не сходимся, часто ругаемся, да и в целом наши отношения мало походят и будут походить на дружеские, первая я никогда не прерву договор. — Но почему? — Потому что хочу извлечь выгоду — это логично, — она ведет плечом, а Элиза не понимает: какая выгода у духа, который только обучает? — Ты же не думала, что все то, чем я владею, — мое родное, исходное состояние? Когда-то давно я оказалась такой же маленькой и бесполезной, бесплотной хранительницей с всепоглощающей жаждой мести, и меня это не устроило. Не устраивало ровно до того момента, пока мне не попался на пути маленький дурачок-шаман, решивший, что со мной справиться — легче легкого: «Я же девушка» — так он позиционировал себя и свое превосходство. Я же считала иначе, и, заключив с ним пари, скорее уловку, поставила на кон его душу… Элиза сглатывает, постепенно понимая, к чему ведет Эна. — За ним пошли остальные. Раз за разом, вместо обыкновенного «Спасибо за лучшие годы сотрудничества», я начала брать души шаманов, пожирать их, и, вместе с тем, постепенно перенимать их силы, которыми стали способность становиться материальной, залечивать раны, использовать тьму, перемещаться… — очередной взрыв тьмы в дереве отвлекает от перекошенного лица Элизы, а та не в состоянии поверить. — Ты поглотишь душу Госпожи! — и звучит даже мерзко, хочется отплеваться. Тогда как Эна не видит смысла отрицать. — По окончании договора, и она знает об этом, — пресекает одним взглядом начинающуюся истерику, что «Госпожа — невинная овечка, а Эна вся из себя растакая, коварный волк». — Большинство людей пугает этот факт, который я оговариваю четко перед передачей медальона, но Анне тогда было плевать на формальности. Она хотела силу чтобы отомстить Хао, и пусть этого пока не случилось, она все так же помнит, что как только закончится ее жизнь, я заполучу ее душу и отправлюсь на поиски новой шаманки или шамана. — Но неужели ты сможешь?.. — не хватает слов, чтобы описать свое состояние. В уголках глаз Элизы собираются слезы, а сама она не хочет, не может поверить, что спустя годы, спустя огонь и воду, Эна беспристрастно сможет уничтожить душу такой, как Госпожа. — Неужели, у тебя хватит духу уничтожить подругу? У Эны дергается краешек рта. Она внезапно закрывается и съеживается, когда, казалось бы, простой, отстаивающий чужие интересы, вопрос вторгается молотом по наковальне из воспоминаний времен предыдущего Турнира — когда уже зрелая, но привыкшая, она оторопело отнекивалась, отрицала необходимость в пожирании души Эллейн. И в итоге была вынуждена наблюдать за тем, как юная и еще не повидавшая мира Королева постепенно становится белее, протягивает к ней руки и говорит о том, что она должна, «должна!» это сделать, Король духов не подарит ей просто так свои силы. И если она все еще хочет отомстить — как тогда мелочно это звучало! — если ранее поступала так с каждым, то Эллейн не должна стать исключением… Она оцарапывает серую кожу ногтями и оборачивается к Элизе с вернувшимся самообладанием, отдающим тем смертоносным, что всегда в ней пугало. — Исключений не будет, нравится тебе это или нет, — и оставляет ее наедине, уходит как можно ближе к Анне — той, что не задает вопросов и уже давно согласилась на общие правила игры.***
— Естественной смерти, Элиза, — поясняет напуганной хранительнице Анна, еще не совсем истерично и визгливо, но уже не так спокойно, как десять минут бесполезных разговоров назад. — Это значит «от старости», а на кой черт мне витать бесплотным духом, если вся жизнь прожита? — Ну, — Элиза опускает подбородок, печально осознавая, что обнять Госпожу ей не удастся никогда. И не то, чтобы ей было спокойнее от того факта, что Анна, в принципе, в курсе и согласна с условиями Эны, но кричать о несправедливости и жестокости последней хотелось меньше. Совсем чуть-чуть. — В загробной жизни есть свои плюсы. Анна заправляет выбившуюся из хвоста прядь волос за ухо, немного щурится от закатного солнца, которое пробирается остаточной теплотой вечера под кожу, и хмыкает: — Например? — разум подкидывает сразу же образ Нины, заставляет задаться вопросом о том, чем она занимается, когда ее не просят побыть сестрой-близнецом, и на какие именно «срочные дела» ссылается, когда ситуация вокруг начинает откровенно пахнуть жареным, но Анна быстро отвлекается. — Например, наблюдать за любимыми, за детьми… у вас же будут дети, Госпожа? — Элиза глупо загибает-разгибает пальцы, бубнит нечто свое, но когда не слышит ответа, оборачивается — Анна остановилась еще с пару метров назад, и сейчас настороженно, странно и сосредоточенно наблюдает за ней… или же? Элиза медленно поворачивает голову: огромный каменный забор, которым огорожена бывшая гостиница «Фунбари Онсен» и нынешний дом Йо, а возле него — парень, скрюченный, стоящий к ним спиной и что-то не то жующий на ходу, не то дергающий. Что-то мерзкое скребется под ребрами от его вида, воздух наполняется чем-то горьким, противоестественным и разбивается искренним удивлением и переживанием, когда сквозь необъяснимое омерзение и легкий испуг Госпожа на ее глазах приближается к нему. — Вам помочь? — но в ответ — только звук, напоминающий рвотный позыв. Темные волосы на макушке взъерошены, торчат в разные стороны, виски обжигающе-холодные на вид, покрыты застывшим потом, а руки — острые, субтильные, искривленные выпирающими венами. — Молодой человек? Анна осматривается по сторонам, ловит взглядом хмурое лицо Эны, не менее испуганную Элизу, но не найдя ни одного прохожего, который мог бы помочь в случае чего, касается теплой ладонью до прохладного плеча. — Вам… — и не успевает договорить, резко отпрыгивая в сторону. Руку обжигает острой болью, а белая майка расплывается красными пятнами. Анна хватается за раненное предплечье, шипит, стиснув зубы и чувствуя, как через быстрый выкрик ее имени Эна уже залечивает три кривых глубоких пореза. В то время как парень с острыми когтями вместо пальцев, с холодной как лед кожей, медленно оборачивается… сверкая пустыми глазницами и пастью, переполненной клыками. Его череп искривлен, больше напоминает череп животного, как и то, с каким дерганьем он подается назад, будто бы осматривая ее тем, чего нет, и взрывает барабанные перепонки ревом. «На зубах что-то красное», — последнее, о чем успевает подумать Анна, прежде чем неизвестный и опасный срывается на нее и хватается за запястье Эны. Секундная задержка в виде невероятного облегчения, полноценного осознания, что Эна вернулась, она вновь может пользоваться косой, стоит ей вспоротого плеча и шварканья о стену, но она быстро собирается. Отставляет ногу назад, замахивается и одним точечным ударом, высвобождением фуреку, припечатывает противника к цветущей неподалеку сакуре. Вторым закрепляет результат и окончательно вырубает, заставляя дерево пойти трещинами, а безвольное тело упасть с глухим звуком на землю. Анна подходит к нему медленно, будто бы неуверенная в итоге поединка и собственных силах, но даже когда она древком косы несколько раз тычет того в бок, а после, осмелев, переворачивает безобразной мордой вверх, неизвестный не вскакивает. Смотрит пустыми глазницами куда-то в бесконечность неба и закрома ее души, отзывающиеся тревогой. — Элиза, где Йо? — Анна смачивает губы, спрашивая сипло, непривычно тихо. — Что? — Элиза внезапно понимает, что ее «проверю Госпожу на минутку» превратилось в полдня, и заминается. — На тренировке… должен быть… — Ты думаешь, это за ним? — Эна выскальзывает легкой дымкой из ладони Анны, обретая человеческий облик, и легонько пинает в тощую ногу не то демона, не то мертвеца. Киояма оборачивается на пустынную гостиницу, задумывается о том, могло ли это чудище с орлиным носом выйти на Асакуру по запаху или же напасть точечно, по приказу, чтобы «выведать силы», и впервые понимает, что… она не особо-то и в курсе, кто именно должен напасть на Йо. Да, Хана сказал о самом факте, но кто и с какой целью… Просчет. — Элиза, найди Йо и предупреди Нину, — Анна подмечает, как в окне на втором этаже, в их общей спальне, выглядывает светлая голова сестры, и сжимает немного брезгливо рубашку на груди нападавшего. — Мы с Эной доставим его в офис и будем позже. — Хорошо, — и не успевает отзвук заполнить уши, как Анна растворяется вместе с хранителем.***
— Полчаса назад возле дома Асакуры Йо на меня напал вендиго*, — не здороваясь, Анна залетает в дом серьезной фурией. Выплывший с кухни Хана так и застывает языком в сырных из-под чипсов пальцах, а в темных глазах отражается мыслительный процесс. — И что потом? — по-странному растягивая слова, Хана медленно облизывает последний палец и поворачивается к матери всем корпусом. Щурится едва заметно, что ускользает от Анны, но не от Йо, которого как реакция, так и дернувшееся горло, не на шутку заинтересовали. — Что сделал Йо? — Ничего, его там не было. — Что?! — восклицает эмоциональнее, чем планировал. Хана бросает пачку с рассыпающимися чипсами под удивленные, видимые и не очень, взгляды, и в несколько шагов-прыжков оказывается перед Анной. — Как он выглядел? Такой, с печатью на лбу, будто на слюну приклеенной? — Что? — теряется Анна на мгновение, и, будто поставив себе на заметку, что будут и такие, опускается на колени, но словесный поток сына остановить удается не сразу. — Такой полумертвый, в каком-то странном прикиде. У него еще руки здесь и здесь, — указывает на одно плечо, на другое. — Будто бы сшиты нитками? — Он знает о нападении Джун, — заключает тихо Йо и слышит в собственном голосе удивление. — Что? Какие нитки? Какой прикид? Хана! — она слабо встряхивает мальчишку, заглядывая тому в лицо. — Успокойся! — Ты меняешь историю, — вдруг перебивает он и снижает напор: ведь еще чуть-чуть и выдаст все с потрохами. — А этого нельзя делать. — Хана, я защищаю Йо, как и должна, как ты просил меня. — Я просил защитить исключительно от того, кто должен повредить его душу. Все остальные нужны, чтобы он вырос; нельзя просто так взять их и убрать с его дороги! — и все же заканчивает насупившись, громко. — Нет, Хана, нельзя давать установку на защиту и исключать кого-либо — это работает не так! — терпение — штука тонкая, а в случае с сыном, полностью копирующим мимику и интонацию, так вообще почти эфемерная составляющая. — Я не могу ходить со списком и говорить Йо о том, что «вот этого ты побеждаешь сам, а вот этого оставь на меня». У меня нет времени возиться с ерундой! — Но есть время ходить на тренировки без него, ага! — и только когда оседает в воздухе это ядовитое «ага», когда Анна давится непроизнесенным высказыванием и мрачнеет, Хана понимает, что зря не смолчал. — Я… это не так… должно было звучать… мам? Раскрытая ладонь — как приказ остановиться. — Мне нужно описание того, кто повредит его душу: внешность, рост, если известен вес, то и его тоже, отличительные признаки, — она пропускает мимо ушей жалобное «Прости», становится непроницаемо-холодной, в уме прикидывая их силы, как можно изловить негодяя и, если не за Йо, то откуда появился тот вендиго, напавший на нее. — Также я хочу получить полный список всех известных тебе врагов. — Нет. — «Нет»? — Анна вскидывает вопросительно брови, а тонкая пленка, покрывающая ее злость, начинает плавиться. — Нет, — настойчивее повторяет он, подаваясь вперед и обжигая темным взглядом. — Остальные нужны ему, и ты не должна мешать его развитию. Ты должна поверить ему, довериться мне! — «Поверить»? Ты в своем уме? Поверить! — и обидно для Асакуры хохотнув, Анна возвращается к сыну с тем скептичным выражением лица, с которым наблюдала, как Хоро пытался починить телевизор, и в итоге его ударило током. — Если бы мы верили в способности и силы каждого нашего подзащитного, то количество погибших людей было бы выше в разы. — Но Йо — не обычный человек! — Хана цепляется за то последнее, что остается. — И шаманы погибают, Хана, — но Анна разбивает все об аргументы и логику, с которой в другой ситуации он согласился бы, конечно. Но не сейчас. Сейчас все должно быть иначе. — Но ты оставляешь его на других, им ты доверяешь! — с безотчетной паникой, некоторым страхом, что затея провалится, восклицает он, а Анна подается назад, слыша в этой фразе одновременно и упрек, и надежду на ее милость. — Потому что они могут его защитить или сказать об этом мне! — вспоминает слова Мэй о том, что Нина, будучи ее близнецом, может преспокойно владеть всеми теми навыками, что и она. Элиза так вообще стихийный дух. — Йо пока не в состоянии этого сделать самостоятельно! — Но ты не видела!.. — Я видела его нежелание участвовать в Турнире, несмотря на желание победить, полную необходимость действовать по указке и тягу к инфантильным приключениям без смысла. И не знаю как тебе, но мне достаточно аргументов, чтобы сказать, что как шаман он слаб! — она сжимает кулаки, ощущая предательское чувство тепла и уюта, которое прочувствовала при подготовке к тесту по истории, и отбрасывает его как можно дальше. Возможно, сам по себе, Йо Асакура и не плохой человек, она не берется утверждать, но силы его невелики, это Анна точно знает, и было подтверждено как Ниной, так и Эной, усмехнувшейся еще сегодня утром с его кряхтения. Осталось только чтобы и Хана это понял. Но он не понимает. Хана кривится, будто готовый разреветься, поджимает нижнюю губу под верхней, смотрит на нее так, что у нее колени против воли подгибаются, а сердце ухает куда-то в желудок, сжимаясь, и психует. Он дергает маленьким кулачком и, резко разворачиваясь, убегает. По кухне и через заднюю дверь на улицу, на промозглый ночной ветер. Хана вдыхает полной грудью обжигающий холод, жмурится от того, как сердце заходится в протестующем ритме, давит на гортань и виски, и стискивает зубы до скрежета, до проступающих желваков на челюсти. — Она не понимает, — тихий шепот, который Йо разбирает только когда подходит ближе. Этот мальчишка… его реакция… они слишком странные, они слишком экспрессивные, они слишком… связаны с ним, и от этого ему становится обнадеживающе не по себе. Йо теряется в собственных ощущениях и эмоциях, хочет протянуть руку к психующему мальчишке, невидимо утешить или того больше, прижать к себе, но Хана разворачивается, открывая темные, осознанные глаза. — Он станет сильнее, станет сильнее ее самой, стоит только дотянуть до второго раунда… стоит только прочитать книгу Хао первого.