Западное побережье

      Я всегда любил шум прибоя. Своеобразная колыбель бескрайнего океана убаюкивала меня и, по-своему, спасала от монотонности, когда я, в моменты страшнейшей апатии, бежал со всех ног к западному побережью на окраине Канагавы. Бежал, падал, чуть ли не сдирая колени в кровь, поднимался, но все равно бежал. И хотя в глаза летела пыль и я задыхался не только от колючих песчинок, оседающих на слизистой, но и от боли в грудной клетке, ноги сами несли туда. Это место было воспоминанием из детства, когда родители еще были вместе и мы всей семьей на выходных гуляли вдоль кромки воды, радуясь простоте момента. Кажется, мне тогда было семь или около того, когда отец впервые привел меня сюда. Будучи совсем маленьким, я не понимал, что значит бедствовать, а отец не знал, что вскоре настанут не самые лучшие времена, как только его, инженера на судне, сократят. Тогда мы, сидя на сыром песке, долго смотрели на то, как за горизонт заходит раскаленное солнце, окрашивая небо в оттенок цвета крыла фламинго и долго разговаривали. Отец был грустный и на вопрос «папа, что случилось?», он тяжко вздыхал, отвечая, что все хорошо. Он врал, но я это понял став чуть постарше. И дабы хоть как-то ободрить отца, я нес такую несуразицу о которой даже стыдно вспомнить. Но моменты того самого диалога из детства я помнил до сих пор. «Пап, я обещаю, что когда вырасту, стану точно таким же как ты. Я тоже буду строить корабли и пускать их в дальнее плаванье». Отец тогда снисходительно улыбнулся с моей наивной мечты, сказав, что в жизни так просто ничего не происходит. «Нет, сын, не станешь. Это стальные нервы и дьявольское терпение. Это опыт и азы этой профессии за день не освоишь. Ты неусидчив и невнимателен, а работа требует точности и не прощает ошибок. Ты вырастешь и сам поймешь, что не это предел мечтаний…» Отец понимал, что о будущей профессии говорить рано и все в этой жизни не раз изменится, и он был прав.       Я понял это только в шестнадцать, что не хочу быть таким как отец. Я не хотел принимать на себя его рутинную профессию, которая, возможно, нас и неплохо содержала, но в итоге вылилась для него в увольнение. Меня не прельщало сутками торчать над проектами, клепая чертежи. Это вовсе не та мечта — пережить кризис среднего возраста, развестись с женой, безвылазно находиться в запоях и учить меня жизни, как только появляется смелость от ударивших в голову градусов. Я ненавидел, когда мне говорили, что я похож на отца. Все это было ложью и только для того, чтобы меня позлить. Абсолютно разные, как характером, так и темпераментом. И чем старше я становился, тем сильнее не принимал сходства с ним: старался избавиться от его черт, протестуя и доказывая, что я совсем не похож на него. Только одно я, все же, перенял от отца - мне нравилось подолгу всматриваться в закат и думать о своем. Он точно так же молчал, когда я, с наивным щенячьим взглядом выпрашивал горсточку внимания от него, силясь дозваться и вырвать его из своих мыслей. Как ни странно, но единственное, что осталось от родителей и согревало мою душу теплом — были те воспоминания. Большего, именно такого душевного и приятного, я из своего детства и отрочества не припомню. Только депрессии, пустые бутылки и бег. Он думал, что я бегал ему за очередной бутылкой спиртного, чтобы спасти нерадивого папашу от похмелья, но я обманывал себя. Я бежал от него и, наверное, в первую очередь от своей жизни.       Никогда не отличался спринтерским дыханием, поэтому сдавался уже на коротких дистанциях, а когда прибегал к тому самому месту, то скорчившись и, опираясь о колени, жадно глотал воздух, стараясь отдышаться, точно заключенный, вырвавшийся на свободу. Такую, восхваляемую всеми, к которой все стремятся, свободу, я воспринимал совсем по-другому. Свободный, но зависимый. От людей, от обстоятельств, от самого себя.       Наблюдая за тонкой линией песка, которая осталась от дикого пляжа, я старался найти самый укромный угол, где никто меня не найдет, где я буду наедине с собой. И если не приду к какому-то выводу, то, по крайней мере, спущу пар, выкуривая сигарету за сигаретой, выпуская дым, который тут же растворится в ночной прохладе. Здесь не было ни боли, ни проблем, ни тошнотворных лиц. Здесь был только я, несменная обстановка на краю пирса и мой друг детства. — Аки, прикури, — я наклонил голову к парню, чиркающего от безделья зажигалкой. Пускай займется полезным делом. — Така, совесть есть? Уже полпачки выкурил, тебя не стошнит? — он всегда возмущался, но при этом, никогда не отказывал моей просьбе. Я хмыкнул. Тон его был с нотками беспокойства и, наверное, это единственный человек, который хоть как-то проявлял ко мне заботу, конечно, не считая моей матери. Только если мама это делала из родительского долга, дескать, чтоб дитятко не расшибло себе голову и не покалечилось, то этот блондин, с темными отросшими корнями, вечно равнодушным взглядом и доброй улыбкой, делал это искренне, по-братски. Наверное, это я в нем и ценил, и Сузуки был тем человеком, которого я вечно с собой таскал на побережье. — Я обещаю бросить, — глубоко затянувшись, я, с усмешкой, специально выпустил дым в сторону Акиры. Он забавно поморщился и кашлянул, наигранно помахав ладонью, рассеивая пелену дыма. Я не смог сдержать улыбки. — Ну да, вечно ты обещаешь, но ни черта не выполняешь свои обещания. Не надоело уже трындеть? Акира завороженно смотрел куда-то вдаль, гипнотизируя темную морскую зыбь, периодически отхлебывая ром-колу из вспотевшей холодной бутылки. Мне кажется, что ничего его так не волновало, кроме того, что происходило со мной и, наверное, между нами. Мне нравилось посматривать на его профиль и задумчивое выражение лица. Так он казался взрослее и, как ни странно, мудрее, хотя ничего такого шибко умного и не говорил мне, да и высокими фразами не блистал. Еще та непрочитанная книга, скажу я вам, этот Акира. Простой как дверь, но со своими тараканами и скелетами. И, кажется, именно это меня в нем и привлекло. Иногда хотелось просто взять и залезть в его голову, куда-то в ворох его безудержных мыслей и легко их прочесть. Я даже забавлялся с таких поистине детских желаний и не смог сдержать смешок сейчас. — Чего ты? — Акира повернулся ко мне, непонимающе посмотрев, как только услыхал мой тихий смех с хрипотцой. — Ничего. Смешной ты просто. — Начинается, — он цокнул и закатил глаза под лоб. — Нет, серьезно, ты чего? — Да так, вспомнилось, — я потупил взгляд вниз, рассматривая истоптанные, посеревшие носы своих кед, придумывая на ходу, чтоб такое соврать. Плохо, но в голову ничего не лезло, поэтому незаконченность после фразы «вспомнилось» Акира принял на свой счет и не тормошил меня расспросами.       Мы привыкли жить с ним в недосказанности и давно затянутые паузы были чем-то должным. Признаюсь, я не любил, когда наступал тот самый неловкий момент, когда то ли заканчивались темы для разговора, то ли иссякал весь словарный запас. Еще знаете, в «Криминальном чтиве» главные герои не выносили кратковременных пауз, так вот, их не выносил и я. Но иногда это было к месту, прямо как сейчас. Каждый из нас, если не высказался полностью, то попытка была, а на данный момент, нет ничего лучше, чем просто наслаждаться тишиной, пускай думая совсем о чем-то отвлеченном и своем. — Така, — он позвал меня раз. — Така… Таканори, блять! — во второй раз он резко вырвал меня из моих раздумий, пихнув локтем в плечо. Было неприятно, я поморщился. Ну, а как по-другому меня можно было дозваться? — Что, Акира? — я перевел на него свой слегка недовольный и пьяный взгляд. Парень, напротив, улыбнулся. — Мы долго собираемся вот так торчать? Выпивка заканчивается, холодно, батя, скорее всего, тебя разыскивает… Комары меня уже зажрали в конце-то концов. Мы сгоняли на концерт, все зашибись, но, Така… — Акира, — тирада из нытья была прервана моим тихим, но строгим обращением. Сузуки немного стушевался, кивнув в вопросительном жесте, потирая озябшие от холода плечи. — Что? — Давай помолчим…