About time

      Лайтвуд никогда не любил солнце. Почему-то оно ассоциировалось у него с ощущением постоянной тревоги, так как по какой-то странной закономерности именно в погожие дни происходило всё самое плохое. По крайней мере в его жизни.       Вчера, когда чистое небо искрилось золотом, а ветер будто покинул пределы Бруклина, укатив в "выходной" куда-то за город, всё окончательно полетело под откос, и расхлёбывать последствия приходилось ему одному. Радовало только то, что сегодня бесконечно огромное небесное пространство над его вихрастой чёрной макушкой заволокло пеленой серых тяжёлых туч, даря слабую надежду на то, что хотя бы пару часов ничто не будет трепать остатки его нервов. За исключением, возможно, сестры, но та, похоже, решила пожалеть старшего брата и оставила в покое на неопределённый срок. С отцом они почти никогда не созванивались, Джейс уехал в Идрис по срочному заданию Конклава, а с матерью Алек во время вчерашнего завтрака в конец разругался из-за глупой мелочи. Дошло даже до биться тарелок и швыряния столовых приборов в стены. Странно, Мариза никогда раньше не закатывала истерик.       Поезд подошёл к станции с точностью до минуты, но брюнет нисколько не обрадовался этому. Сейчас поднять настроение ему мог разве что младший брат, но парабатай забрал Макса с собой в гости к старым друзьям семейства, и Александру пришлось остаться один на один с нервозностью и извечным недовольством собственной матери, таки сумевшей довести его до белого каления всего за несколько дней. Ему мучительно хотелось уехать куда-нибудь, и выбор изначально пал на их с Изи и Джейсом любимый китайский ресторанчик, куда они наведывались чуть ли не по пять раз на неделе. Однако, почти мгновенно Лайтвуд осознал, что не желает видеть никаких знакомых лиц, коими пестрила закусочная, поэтому решение сесть в первую попавшуюся на глаза электричку и укатиться в неизвестном направлении показалось ему наиболее правильным.       Автоматические двери вагона пропустили высокую широкоплечую фигуру внутрь. Людей было немного, и Алек плюхнулся на самое ближнее к нему сидение, устремив взгляд карих глаз в окно, в котором не видел ровным счетом ничего. Из-за включенных кондиционеров воздух вокруг был довольно прохладным, и тонкая кожа его осенней куртки не согревала ни капли, а наоборот-будто впитывала в себя весь холод, заставляя поверхность тела покрываться мурашками. Но холод не особо его заботил. Как и возможность заработать себе простуду или, чего хуже, воспаление легких. В это время года подхватить вирус (даже для кого-то столь мощного и с виду почти что пуленепробиваемого) всегда проще простого.       За секунду до того, как тяжёлые металлические створки сомкнутся воедино и поезд тронется, покидая пределы серой бетонной станции, между ними ловко прошмыгнула низенькая рыжеволосая девчушка, показавшаяся с первого взгляда Алеку совсем ещё малышкой. Лет двенадцать или тринадцать. На худой, даже местами костлявой фигурке мешковатый джинсовый комбинезон с цветочными нашивками смотрелся безобразно, но в то же время очень забавно. Как и насыщенно жёлтого оттенка свитер из тонкой шерсти под ним. Бледные веснушчатые руки прижимали к груди несколько огромных, почти в половину роста самой девочки бумажных свертков, а с хрупкого узенького плеча свисала безразмерная холщовая сумка, заляпанная кое-где каплями краски, с торчавшими из неё папками. Лица Лайтвуд видеть не мог, так как оно было скрыто за плотным занавесом блестящих огненных локонов.       Кажется, она была погружена в свои мысли и абсолютно не замечала ничего вокруг, потому что из всего полупустого вагона, в котором без проблем можно было отыскать местечко для одинокой поездки наедине с самим собой, выбрала сидение напротив угрюмого брюнета, смотрящего на неё с полным безразличием. Тяжело дыша после неожиданной пробежки, девчонка, видимо, запарившись, вытащила из-за уха простой карандаш и быстрым движением собрала всю свою сияющую словно кострище в ночи гриву в массивный пучок на голове, воспользовавшись карандашом как заколкой.       Дыхание у Алека спёрло. Он ошибся, ей было далеко не двенадцать. Узкое и слегка розоватое после бега лицо девушки сияло даже в таком тусклом свете, а полные губы, периодически поджимаемые ею, беззвучно шептали что-то, что было доступно только ей. Будто выйдя из оцепенения, она вдруг ощутила на себе пристальный взгляд и наконец обратила внимание на Лайтвуда, который теперь вовсю таращился на незнакомку, не в силах оторваться от поразительно зеленых глаз, взиравших на него с плохо скрытым смущением. На ней не было ни грамма косметики, а кожа у виска измазана в чем-то сером. В грифеле, наверное.       Только сейчас охотник осознал, насколько жарко здесь на самом деле, когда два изумрудных омута изучают его, сканируют каждую черточку, словно стараясь всё запомнить, вбить в подкорку. А он внезапно забыл обо всех проблемах, оставшихся, казалось, на той невзрачной станции: забыл о ссоре с обозлившейся на весь мир матерью, о своей тоске по братьям, о проблемах в Конклаве и очередной любовной драме Иззи. Разве это имело теперь значение?       Окончательно смутившись, рыжая разорвала зрительный контакт, выуживая из уродливой сумки блокнот для рисования и ещё один карандаш, погружаясь в занимательный процесс любимого, как уже понял парень, занятия. Сам он, неловко прочистив горло, снова отвернулся к окну, делая вид, будто увлечен рассматриванием однообразного пейзажа в нём. Кому нужны промышленные постройки, когда прямо напротив тебя сидит лесная нимфа с блеском драгоценных камней в глазах?!       Пару минут оба прикидывались, будто не замечают обоюдной заинтересованности, но охотник порой чувствовал, как её взгляд останавливается на нём, а рука над гладким белоснежным листом бумаги замирает, крепко сжимая карандаш тонюсенькими пальцами. Она была словно сделана из фарфора-слишком хрупкая, слабая. Изящные девичьи конечности предназначались не для оружия, не для борьбы. Александр даже не мог представить её дерущейся с демоном. Это неправильно, сюрреалистично. Для неё битва с тьмой закончилась бы, даже не начавшись. А вот карандаш или кисть выглядели вполне уместно! Его разум услужливо подсунул ему порождённую собой картину, где эта самая девушка восседала на высоком табурете напротив громадного мольберта, а на самодельном столике с тонкими ножками с торчащими из них занозами валялись всевозможные тюбики, баночки, кисточки, палитры для смешивания и коробки с сухими салфетками. Сама она, в старой футболке и рабочем фартучке сверлила взглядом чистое полотно, грызя тонкий ноготок. Отчего-то ему чудилось, что у неё есть подобная привычка. Увиденное Алеку понравилось. Очень понравилось.       От неё веяло домом и уютом. Даже сейчас, в этот миг. Что-то теплое, весеннее. Прямо посреди мёрзлой и сырой осени. В волосах спрятался сияющий солнечный свет, оставивший на нежно-розовой коже золотые капли лучей, крапинки-веснушки. Впервые солнце дарило Лайтвуду чувство удовольствия от его созерцания.       Её мобильный, спрятанный в кармане комбеза, огласил вагон переливчатыми звуками пианино, оповещая о звонке. -Да, мам?-голос удивительно звонкий, но при этом мягкий и нежный.-Я уже еду домой. Да, минут двадцать ещё ехать, но мне нужно заглянуть в магазин, неополитанский желтый пигмент сегодня кончился, а курсовую работу закончить нужно к среде. Тебе что-нибудь нужно?       То, с каким недовольством она произнесла "неополитанский желтый пигмент", заставило брюнета улыбнуться, но он подавил эту улыбку до того, как она успела бы заметить. -Нет, ма, я хочу сама его купить. Я ни сколько не сомневаюсь в художественном видении Люка и в его высоких интеллектуальных способностях, но он стопроцентно возьмет не то.       Над второй усмешкой он возобладать уже не смог. -Хорошо, я буду осторожна.-рыжая провела пальцем по экрану и убрала мобильный обратно, ещё раз кинув мимолетный взгляд в сторону Алека, внутри которого сейчас разыгрывалась самая настоящая баталия-ему нестерпимо хотелось с ней заговорить, но более разумная часть осознавала тот факт, что разговором все и ограничится. Он не имел права привязываться к ней-такой неряшливой и очаровательной. И не имел права привязывать ее к себе. Его мир-демоны, смерть и вечная война. Её-неополитанский желтый пигмент, курсовая работа по рисованию и разговоры с матерью во время путешествий из дома в художественную школу и наоборот.       Но ведь разговор не навредит, верно? Всего лишь ни к чему не обязывающая беседа двух самых обычных людей. Ей вовсе не стоит знать, кем он является на самом деле. Хорошо, что Алек предусмотрительно нанёс перед выходом исчезающую руну. Все его охотничьи метки теперь оставались невидимыми для остальных. Помимо нефелимов, естественно. А минуты, между тем, неумолимо истекали. -Я Александр.-от долгого молчания и сильного волнения парень скорее прохрипел фразу, чем произнес, но не это вызвало в ней волнительную дрожь приятного удивления. Он не был похож на тех парней, кто обращает свое внимание на рыжеволосых девушек с измазанном в графите лицом и в откровенно стремном комбинезоне. -Кларисса.-ответила она, а затем скривилась.-Но лучше Клэри.       Клэри. Вот это подходит ей намного больше! -Вот скажи мне, Клэри...-вдох и выдох.-С чего вдруг такой потрясающей девушке смотреть на меня и говорить со мной?       Он выпалил это разом, и сердце стучало стаккато, ожидая ответа. Кларисса улыбнулась ему. Да так, что это самое сердце вообще перестало биться в какой-то момент. Нет, ему точно не будет достаточно этого жалкого времени рядом с ней, не будет достаточно одного разговора. -А вдруг девушка сама этого хочет?-шепнула она, а затем отложила принадлежности для рисования в сторону, протягивая ему ладонь.-И мне приятно познакомиться!       Он обхватил ее руку своей, и пальцы дрогнули под натиском теплой шершавой и смуглой кожи. Крепкое рукопожатие, но бережное. Лайтвуд не хотел причинять ей боль. -Мне тоже. -Интересные татуировки.-заметила Клэри, разглядывая витиеватый черный рисунок на сильной жилистой и длинной шее парня.-Расскажешь мне о них потом? Никогда раньше подобные не видела.       Похоже, их разговору суждено случиться далеко не единственный раз. И причин для переменно прекрасных и болезненных переживаний у Алека появилось и того больше. Но они еще не подступили, они угрожают своим приближением лишь в грядущем. Зато об одной вещи ему точно теперь уже не придётся беспокоиться. О времени. Его у них теперь предостаточно.