Уже не тот

Там было холодно и пустынно — бездонные черные пятна окон, груды растерзанной мебели во дворах и улицах, порванные мягкие игрушки, разбитая кухонная утварь, нетронутые тряпки, которые раньше, возможно, были одеждой, развевающиеся по ветру провода и много никому ненужного железа. Но главное — там не было ни-ко-го, абсолютно. Город был пуст, как он сам — и ему было комфортно. Гажил спал вполглаза, иногда не спал вовсе — так было и в те времена, сегодня и, наверно, будет всегда. Ему не нужны были удобство, тепло, уют, мягкость — всё это лишнее, не для него. Не для Стального. Город пустых домов, безымянный город, был единственным местом, где он мог скрыться — туда никто не заглядывал, никому не было до него дела. Рассеянные эхо, тревожное умиротворение, одинокий шорох шагов и огромное — пустое — пространство принадлежало лишь ему, Гажилу. Он продолжал спать вполглаза на холодных, исковерканных влагой и солнцем досках — и слышал свист ветра в раскрытых нараспашку комнатах. Он не ежился от страха, незаметно для себя засыпал, а утром просыпался до непривычного рассерженным. Ни единого намёка на присутствие человека, даже шороха листвы и пения птиц — нет. Только безразличная жизнь ветра да скрип качающейся двери. И, конечно, ослепительное солнце — белое, назойливое. Руки сами сжимались в кулаки. Гажил не мог, не хотел совладать с собой — камень поддавался ударам, как пластилин, сменяясь чьей-то наглой мордой. Удары, удары, правой, правой, правой, всё стремительнее и резче, быстрее и смертоноснее, и он сжимает челюсти до боли в скулах — уже не скалиться, не смеётся безумцем, как раньше, — и мякоть раздробленного черепа разочаровывает. Гажилу хочется ещё ударов — он ищет взглядом, ему нужно, он жаждет большего, хочет выплеснуть себя, вывернуться наизнанку. Гажилу хочется — и он это получает. И остаётся неудовлетворённым. К чёрту магию. Он хочет почувствовать себя опустошённым, снова. Чтобы выбросить лишние мысли из головы. Выбросить груз с плеч — непонятный, неосязаемый, необоснованный. Уничтожить, растоптать. Для этого ему нужны сила тела да безумство духа — всё, что осталось у него после унизительного поражения. Только когда рваное тряпьё прилипало к коже, когда колени дрожали, сгибаясь, а рука переставала держать удар — он чувствовал, что сможет заснуть спокойно. Облепленный чужой кровью, пылью и потом, томимый болью во всех частях тела — но спокойный, безразличный. Без лирических отступлений перед очередным кошмарным сном. Пустой. Дни были скоротечными и скучными. Противники (или жертвы?) — немногочисленными. Протянутая ладонь Макарова — тёплой и шершавой. Молния Лексуса — убийственно-расслабляющей. А взгляд Леви — напуганным. «Не отходи от меня,» — так он говорил на острове Тенрю. «Не рыпайся, общипанная фея,» — так говорил он, пальцем рисуя герб «Фантом Лорда» и ощущая её мягкий живот. Чуть надавишь — проткнёшь насквозь, как сочный плод. Гажил не страдал на эту тему давно — перегорел, отдался ветру, пустоте, сну без снов, ночи без звёзд. Да и не так всё сейчас — работа почти бок о бок, дел завалом, только и успеваешь, как бросить пару шуток и по-дружески потрепать по лохматым волосам — на удачу. Но когда вспоминал об этом, становилось тошно. — Ты спишь? — Нет. Он оглядывается, окидывает её взглядом — алые глаза сверкают в темноте. Леви привыкла — не в первый раз на общем задании, не в первый раз заходит к нему ночью, не в первый раз застаёт бодрствующим, при свете луны и звёзд. — Я знала, что не спишь. Он молчит. Она подходит, присаживается напротив — подоконник холодный и жёсткий, деревянный. «Как полы в безымянном городе,» — подумал Гажил. — Сегодня прекрасная ночь. Я не могла заснуть. Гажил смотрит в сторону. Этот город был другим — живым, пульсирующим. Здесь сверкали огни и смеялись дети, приветливо раскрывали двери кафе и продавали сладкую вату. Здесь — сейчас — все щели были переполнены вкусом, цветом, звуком. Ничто не стояло на месте. Гажил вспомнил первый фестиваль в «Хвосте Феи». Кажется, с того дня прошло тысяча лет — так чертовски далеки эти времена, нас всех разбросало по свету, нас теперь не найти, не собрать воедино, нас — уже нет и, кажется, не будет. Но так ли это ужасно?.. — Гажил, ты странный сегодня. Что-то произошло? Осекается — поднимает глаза. Леви обеспокоено смотрит на него, кажется, ей искренне интересно, что с ним происходит. Чувствует, мелкая, и спрашивает напрямую, метко выбрав время и место. Гажил усмехается, становясь более похожим на себя, сползает с подоконника, становясь спиной к окну, и темнота комнаты проглатывает половину его лица. Но Леви не обмануть — ей не нужна его усталая физиономия, чтобы понять, что происходит. Она же, блин, чувствует. — Честно говоря, я не знаю. — Ты... ты хочешь поговорить об этом? Леви боялась быть назойливой. Это было неприятно — навязываться кому-либо ради утоления собственного самолюбия; так она это называла, хотя самолюбия в ней было столько же, сколько в Гажиле — счастья. Она не богиня, отпускающая грехи, не высококвалифицированный психолог и, кажется, даже не друг — но она преодолевает страх и всё же произносит эти слова. Без причин и следствий. Ей захотелось говорить. Может, захочется и ему? Гажил устремляет на неё взгляд — Леви неуверенно улыбается в ответ. Он вздыхает, сутулясь, устало трёт переносицу. — Мне нечего говорить. Я... я не знаю, что говорить. — Говори то, что на душе. — У меня нет души. — Не смейся, Гажил. — Я не смеюсь. Снова взгляд в упор. Леви растеряна и, кажется, готова уже извиниться, но Гажил прерывает её. — Дерьмовые мысли лезут в голову. Не могу от них избавиться. — Какие мысли? — Разные. Но их много. И они трещат, как мухи. Сидит в печёнках. Хочется кому-нибудь шею свернуть. — Пробовал снотворное? — Я Убийца Драконов, мелкая. Меня этим не свалить. — Досадно... — Чертовски досадно. — Что конкретно тебя тревожит? Гажил задумался. Прошлое. Будущее. «Хвост Феи». — Ты, Леви. Она вздрагивает. Гажил остается невозмутимым. — ...И не только. Вспоминаю. Знаешь, я вспоминал... город, в котором жил после роспуска «Фантома». И всякое другое... нехорошее, — он хрипло усмехнулся. — Вспомнил Макарова. Ивана. Первые дни в гильдии. — Они были тяжёлыми... — Да нет, не очень. Леви вздохнула. — Вы казались мне странными. Шумная, придурковатая гильдия. Что я тут забыл? Но, как ни странно, Макаров оказался прав. — В чём? — Никто не сможет унести бремя одиночества. Он говорил со мной перед вступлением в «Хвост Феи». — Я не знала. Ты не говорил об этом. — А должен был? Леви смутилась, Гажил ехидно оскалился. Странно, но ему было легко произносить слова. Оказывается, душа есть, и слова тоже — есть, копошатся в нём, ждут. Ему хочется разговаривать о том, чего сам не понимает, потому что Леви всё поймёт, примет, простит. Она это умеет. — Ты мне ничем не обязан. Как и гильдии. И мастеру. И всем нам. Гажил громко рассмеялся. Сначала хрипло захихикал, как типичный злодей из сказок МакГарден, а затем разразился раскатистым смехом — даже люди на улице услышали его и остановились, оглядываясь. Леви испугалась этого смеха. Ей показалось, что Гажилу сейчас очень больно. — Я никогда не был никому обязан, Леви! Никому! Я заплатил по счетам. С меня хватит. Ясно? Они оба понимали, что Гажил лжёт. Но Леви лишь кивнула в ответ — и он был ей за это бесконечно благодарен. Они умолкли и взглянули на улицу. Город продолжал течь мимо них — спокойный, процветающий, ночной. Родители вели за руки своих детей, влюблённые парочки смущённо шли рядом, шумные компании молодых людей не замолкали ни на минуту. На прилавках пестрели разноцветные маски, сладости, покачивались красноречивые вывески, приглушённо играла музыка. Приятная прохлада щекотала кожу — Гажил был в одних штанах и босой. Леви — пижама и тапочки. Глядя на неё, Гажилу отчего-то хотелось спать. Он хрипло усмехнулся. — Иди спать, мелкая. Уже сегодня предстоит тяжёлая работа. Тебе нужно набраться сил. Она взглянула на него, будто вопрошая, но не решаясь продолжать разговор. Гажил молча смотрел на улицу — он чувствовал её взгляд — и говорить ему уже не хотелось. Он выглядел усталым — беспорядочно лохматая шевелюра, отпечатки недосыпа под глазами и появляющиеся морщины в уголках губ и на лбу. У Леви появилось нелепое желание утешить его прикосновением — похлопать по плечу, например. Но она и на это не решилась и, лениво поднявшись с подоконника, направилась к выходу. Когда дверь противно скрипнула — так до боли знакомо скрипнула, так невыносимо, нестерпимо, что захотелось зарычать от злости — Гажил неожиданно произнёс: — Железный Убийца Драконов уже не тот, верно? Он смотрел в окно и ждал. Тишина дышала ему на ухо, скрипела старыми полами, прерываясь приглушённым шумом ночного городишки. Когда дверь закрылась, Гажил вздохнул, упёрся руками устало в подоконник и опустил голову, закрыл глаза. Он точно знал, что этой ночью ему не уснуть. — А может, это и к лучшему? Он вздрогнул и поднялся. Леви стояла спиной к двери — маленькая и беззащитная, освещаемая жёлтой полосой света; она смотрела на него уже без вопросов и тревоги. Гажил опомнился и пригляделся к ней. Взгляд Леви не был напуганным — в нём читалось ожидание.