damage

Это невыносимо. Это несправедливо. Этого просто не может быть. Сэм, словно выброшенная на берег рыба, бессильно открывает рот, пытаясь захватить губами больше воздуха. Долгожданный кислород, такой нужный именно сейчас, предательски отказывается касаться легких. Мальчишка задыхается. Он захлебывается кровавой жестокостью этого мира, не веря собственным глазам. А в их зрачках отражается мать, но совсем не та, какой пятнадцатилетний мальчишка привык ее видеть. Женская кожа больше не сияет, упругие черные кудри не подрыгивают на каждом шагу, грудь не вздымается от учащенного дыхания. И глаза… те самые, которые смотрели строго, но справедливо, все еще смотрят, но не видят. Стеклянные. Слепые. Мертвые. Его мать, лежащая на асфальте в луже собственной крови, теперь не человек, а просто тело – бездыханное, бездушное. Мертвое. Она не будет больше печь блинчики с черникой по выходным, не будет старательно накручивать непослушные черные волосы на громоздкие бигуди и не будет отчитывать непутевого сына за то, что он опять пришел слишком поздно. Не будет? Сэм не верит – не потому что не может, а потому что не хочет верить. На негнущихся ногах он подходит к матери, садится возле нее на колени. Новые джинсы пачкаются чужой кровью; Сэм рефлекторно отодвигается, переживая, что мать отвесит знатный подзатыльник за то, что бестолковый мальчишка умудрился испортить вчера купленную одежку. Сэм отдаляется, но сразу спохватывается, понимая, что подзатыльники ему не грозят. Больше никогда. И все равно он не может поверить. Дрожащая рука на бесчувственном автопилоте поднимается вверх – Сэм касается холодной ладонью щеки матери. Почему-то он надеется, что сейчас, вот-вот, еще секунду! – и она проснется, улыбнется этой своей ласковой улыбкой, заправит волосы в высокий хвост и пойдет на кухню готовить завтрак. Ну же, давай, открывай глаза. Просыпайся. Просыпайся, черт возьми! Дьявол. Почему она не шевелится? Почему она не двигается? Почему не просыпается? Потому что она никогда больше не проснется. Сэм тяжело опускает голову, жмурит глаза, пытаясь сдержать подступающие к горлу слезы отчаяния. Кажется, еще мгновение, и он сорвется на крик – и это будет вопль не раненного, а убитого животного. Но Сэм молчит. Подсознание, чертова сука, играет с ним злую шутку и подсовывает воспоминания о смерти отца. Два года назад он также лежал в луже собственной крови, только не на улице, а в церкви. Интересно, куда смотрел Бог? Явно не в сторону Сэма. Похоже, Бог вообще никогда не смотрел в его сторону. Сэма трясет; дрожь овладевает не только телом, но и сознанием. Что теперь с ним будет? Что будет с пятнадцатилетним мальчишкой, который остался один против целого мира? ― Уберите его отсюда, ― какой-то далекий голос врывается в подсознание. Сэм хмурится, но глаз не разжимает, не понимая, где находится источник звука. Как будто за стеклом. Но глаза приходится открыть, когда чужая рука опускается на худощавое плечо. Сэм инстинктивно вздрагивает, поднимает голову и смотрит на женщину в медицинской форме. Команда медиков приехала спасать его мать, но опоздала. Сэм сжимает зубы, желваки на лице ходуном ходят от непонимания и раздражения. Сейчас он обижен на медиков, он обижен на полицейских, он обижен на бандитов и на мирных людей, он обижен на целый мир и готов его уничтожить, наказать за несправедливость. Ладони невольно сжимаются в кулаки. Пора брать справедливость в собственные руки, которые второй раз за пятнадцать лет окропились кровью по самый локоть. Он готов. Он заставит посмотреть Бога в его сторону. И ужаснуться.