«Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на всё высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости». Книга Иова. Глава 41.
Последнее время у нас с братом нет передышек от сверхъестественных дел. Уже несколько лет подряд мы посвящаем нашу жизнь борьбе со злом. Иногда я называю это семейным бизнесом, ибо мы продолжаем дело наших предков, но после смерти отца это словосочетание стало отдавать горечью. Джон погиб как раз на охоте, и об этом я постоянно вспоминаю со щемящим грудь чувством вины. Его застрелил демон, а я находился рядом и ничем не мог ему помочь. Даже того черноглазого не смог толком изгнать обратно в Ад — он ускользнул быстрее из своей оболочки, чем я успел произнести первые слова экзорцизма. А отец умер сразу — пуля пронзила сердце. Он даже не успел закрыть глаза и что-либо понять, как его жизнь стремительно оборвалась. В тот день мы охотились с ним на вендиго недалеко от Каскадных гор в северно-западном Вашингтоне. Я вернулся в эти места спустя три года, когда эта тварь снова заявила о себе, убивая туристов, и прикончил её. В этот раз я охотился уже вместе с Сэмом. Сколько я себя знаю, я был предан нашему делу. Я не знал другой жизни, полностью отдаваясь охоте и исправно выполняя приказы и поручения отца. В отличие от Сэма. Брат недолго пробыл в нашей команде, отдавая предпочтение учёбе в колледже и подростковой обыденности. Сэмми просто от нас сбежал на долгие-долгие годы, пока не случилось несчастье в лесах Каскадных гор. Сейчас мы уже столько с Сэмом пережили (от обычной охоты на сверхъестественную дрянь до пребывания в Аду и Раю по нескольку раз), что, кажется, больше уже некуда, но с каждым днём мир всё сильнее и сильнее нуждается в нашей помощи. Подтверждение тому — левиафаны, выпущенные из чистилища, решившие из стран сделать забегаловки для себя-проглотов. Каждый день в их зубастых пастях погибают десятки, сотни, если уже не тысячи невинных человек! Но помимо этих тварей есть и другие, что периодически попадаются нам на пути. Те же самые демоны, ругару или просто, сверхъестественные явления. Вот, например, совсем недавно, кажется, два вторника назад, мы раскрыли дело СВСМ в Айове. Синдром внезапной смерти младенцев стал самым настоящим кошмаром целого штата. А оказалось, что просто древнее заклинание просочилось в выпуск детских книг «Стишки и потешки для самых маленьких» — колыбельная песня, которой в допотопные времена ведьмы усыпляли раненных на войне бойцов, чтобы те не мучались перед смертью. Усыплённых детей вернуть мы были не в силах, но зато мы хорошо постарались, убрав текст заклинания из всех источников. А вот вчера я лично прикончил вервульфа, вонзив ему серебряную вилку в грудь. Он был молод, так что, ему хватило и такой малости. Мне это показалось странным, но разбираться с данной мелочью нет времени. Бутылочка с моющим средством выскальзывает из моих рук и падает на пол, трескаясь и разливаясь здоровой мыльной лужей по всему кипельно-белому полу. Брызги попадают мне на ноги и задевают клетчатое колючее покрывало единственной белой кровати. Парочка капель зелёной жидкости оказывается и на белых стенах, чуть выше такого же белого плинтуса. — Чёрт! — само слетает с языка и заполняет собою всю скудную комнату скудного мотеля. Моющее средство — единственное оружие против одних из самых могущественных, зубастых тварей. Удивительно, но левиафанов от него разъедает, будто ты их не мылом облил, а серной кислотой. — Ещё минус одна бутылка, — своего бубнёжа я не замечаю. А то, что у меня всё валится из рук — раздражает. — Итого, — небольшая прикроватная тумбочка забита мылом и моющими средствами. Рядом с ней, возле самой кровати — несколько рядов бутылок с разноцветными этикетками, на которых в разделе о составе упоминается бура. Я ещё раз пересчитываю свой арсенал. — Пятьдесят восемь, — вздыхаю и морщусь от резкого запаха лаванды, заполнившего небольшое помещение. Он уже смешался с лимонным ароматом предыдущего разлитого моющего и от него начинает болеть голова. Слишком тяжёлым стал воздух. Слишком концентрированным на ароматы. Настолько, что вкус мыла ощущается во рту. Пару часов назад стало известно, что у нас под боком работает целый штаб левиафанов. До их укрытия всего полчаса езды — так сообщил Гарт, наш помощник, занимающий пост Бобби. Я не могу упустить такой шанс прикончить их, но для этого мне нужно как можно больше мыла, в составе которого есть бура. Я подхожу к двери, но она открывается сама и в неё, столкнувшись со мной нос к носу, заходит высокий мужчина с широкими плечами и отросшими тёмными волосами почти до плеч. В нём я легко узнаю своего младшего брата. — Ты куда-то собираешься? — вместо приветствия говорит он, приподняв одну бровь, от чего на его открытом лбу появились складочки. Он заглядывает за мою спину, и на его лице теперь читается нескрываемое и неподдельное удивление. — Так вот куда всё мыло исчезло! Зачем тебе столько, Дин? — Сэм упирает руки в бока и смотрит на меня так, будто старший брат из нас именно он, а не я; будто хочет меня отругать и поставить в угол, как нашкодившего ребёнка. Сэм всегда был моей ходячей энциклопедией, и поэтому сейчас меня особенно бесит его вид, будто он ничего не понимает. Мой Сэм знал и знает всё! А такую мелочь — как убить зубастых тварей — он уж должен помнить наверняка. Не так уж и давно мы раскрыли этот секрет, что бура, входящая в состав многих моющих средств, носит смертоносный характер для наших вечно голодных обитателей чистилища. — Ты сейчас специально меня бесишь? — одного его вопроса стало достаточно, чтобы мою погоду сделать раздражённой и вспыльчивой. — Сучонок… — Что, прости? — хмурится Сэм и смотрит на меня как-то странно. Удручённо и непонимающе. Он перекладывает из руки в руку бумажный конверт, который я замечаю только сейчас. — «Козёл», — сдержанно, сквозь зубы, процеживаю я, не понимая, куда делся мой прежний Сэм, продолжая разбираться с бутылками моющего средства. — …?! — младший просто раскрывает рот и закрывает, будто в последний момент передумал отвечать мне. Странный какой-то. Уже который день подряд рушит наши традиции и ведёт себя слишком…отстранённо. Будто не имеет к охоте никакого отношения! — Ты должен был ответить: «Козёл»! — Кхм, — Сэмми прочищает горло, а я, мысленно досчитав до пяти, всё же отвечаю на его вопрос: — Бура убивает левиафанов, поэтому мне нужно как можно больше моющего средства. Это пока что всё, что мне удалось найти в соседних комнатах, — я киваю на батареи бутылочек, но Сэм смотрит на зелёную лужу и морщит нос. — Примерно об этом я как раз и хотел с тобой поговорить, — на выдохе произносит он и указывает на застеленную кровать, приглашая этим жестом меня присесть. — Ты помнишь, что было вчера? — Сэм кладёт рядом со мной свой конверт и скрещивает руки на груди, но рядом не садится. Он останавливает свой взгляд на моих глазах и терпеливо ждёт от меня ответа, встав напротив, наступив в мыльную лужу своим белым ботинком. — Мы охотились на вервульфов и… У тебя проблемы с памятью что ли? Ты меня пугаешь, — усмешка появляется на моих губах, но на лице Сэма не дрогнул ни единый мускул. — Сэмми, ты последнее время ведёшь себя очень странно, — киваю я и указываю на него пальцем, забираясь на узкую, жёсткую кровать с ногами в кипельно-белых тапках. — Охотились на вервульфов и… Продолжай, — младший всё с тем же серьёзным видом сверлит меня взглядом глубоких карих глаз и не обращает ни единого внимания на мои ремарки. Но, тем не менее, тон его остаётся ровным и спокойным. Он говорит медленно, немного растягивая слова. Это начинает раздражать, но пока я держу себя в руках и молчу по этому поводу. Тяжело вздыхаю и закатываю глаза. — Я убил одного из них серебряной вилкой. Всё? Теперь объяснишь, в чём дело? — в комнате тихо и мой голос звучит громкими пушечными залпами. Я внимательно слежу за реакцией Сэмюэля, но он стоит, будто высеченный из мрамора. Только теперь в его глазах появляется жалость, и я не могу понять почему. Сэм, пока не говоря ни слова, берёт свой большой бумажный конверт из жёлто-коричневой, шелестящей бумаги, достаёт из него фотографию и даёт её мне в руки. Молчит и опять следит за моей реакцией. Я провожу по глянцевой бумаге пальцем, очерчивая контур грубых, высоких скул запечатлённой девушки. Её распахнутые тёмно-карие глаза смотрят прямо в камеру, и мне кажется, что эта девица заглядывает в самую душу, ворошит в ней что-то… Что-то давно позабытое, от чего тоской заныло сердце. — Откуда ты узнал о вервульфах и левиафанах? — голос Сэмми тихий, можно даже сказать, нерешительный. Он держит в руках блокнот и ручку, собираясь что-то писать. А я… Я не могу оторвать глаз от фотографии. — Мне рассказала Майя, — сами еле различимо шепчут губы.***
— И ты, правда, веришь в эти сказки? — скептически приподнимаю бровь, удивляясь тому, как Майя с абсолютно серьёзным лицом может нести полную ахинею. — Нет, серьёзно веришь? — я беру в руки её книгу в чёрной, непроницаемой обложке, и трясу ею перед девчонкой, чистящей свои тоннели в ушах ватной палочкой. — Это же полный бред! В мире нет ничего подобного! И наукой не доказано существование всяких-там… Всяких там! — Не будь занудой, — фыркает она, и в её тёмно-карих глазах, привычно накрашенных чёрным, отражается раздражение. Она молча протягивает мне дешёвую пачку сигарет и зажигалку, а затем, когда сама уже сделала глубокую затяжку, говорит: — И не стоит воспринимать ибисов, грифов и левиафанов всерьёз. Нам так говорят на курсах. В библии можно найти множество ответов на множество вопросов, если читать между строк, — пожимает она худыми плечами и убирает с глаз тёмную, сальную чёлку. — И кто же тогда эти самые левиафаны? — выдыхаю горький дым в пожелтевший потолок, лёжа на старом, потёртом диване, на котором когда-то кто-то умер, если судить по неприятному запаху, пропитавшему обивку. — Существа, чью силу и мощь приравняли к Геенне огненной, — хмыкает девушка, надевая на неровно обстриженные короткие чёрные волосы оранжевую бандану. Ей не идёт этот цвет. Кожа её лица сразу кажется ещё синее, желтее и зеленее одновременно; приобретает чересчур болезненный вид и выглядит несвежей. Майя продолжает, снова сделав затяжку и выпустив клубы дыма практически мне в лицо: — Семиглавые драконы — чудища настолько страшные и ужасные, что любой при виде их упал бы в обморок, — она натягивает на своё тощее, костлявое и угловатое тело, словно состоящее только из локтей и колен, отвратительный мешковатый комбинезон такого же отвратительного оранжево-морковного цвета. А её слова у меня вызывают пренебрежительный смех. — Зря смеёшься, — закатывая рукава робы, абсолютно серьёзно говорит она. — Между прочим, левиафан описывается, как кровожадная, зубастая тварь непомерно сильная и совершенно неубиваемая людским оружием. Существо жестокое и беспощадное, наводящее дикий ужас и неописуемый страх. И знаешь что? Существует мнение, что левиафан — это самый обычный крокодил, обитающий в реке Нил. Просто крокодил, Дин! Те люди его боялись до смерти! И преувеличили мнение о нем в несколько тысяч раз, — она не докуривает сигарету до конца и тушит её конец о собственную кисть руки и кладёт её себе за ухо, бросая тихое себе под нос: — Потом докурю. — И всё равно получается какой-то бред, — хмурюсь я, скрестив ноги на сломанном подлокотнике дивана. — Это не бред, Винтовка! — гаркает моя подруга, тут же заводясь и выходя из себя. — Все эти мифы, сказки, сказания и прочее, что ты считаешь бредом — основываются на реальности! — выкрикивает она, а затем пинает пуф ногой. — Чёрт! И нафига я хожу на эти грёбаные курсы?! Будто мне заняться больше нечем! Нотации о библии меня уже не спасут! — Но тебе ведь это нравится. Мифология, теология и прочее, что вы там обсуждаете, — пожимаю плечами и подхожу к Майе сзади, слегка сжав её плечи. — И ты мне обещала, что пройдёшь весь курс. Всё наладится, вот увидишь, — я целую её в щёку, вдыхая насыщенный, терпкий аромат её тела. Дешёвая туалетная вода с сигаретным дымом и пот — вот, чем пахнет моя подруга. — Фу, уйди! — ворчит она и отстраняется. — От тебя воняет пивом, — морщит Майя нос с небольшой горбинкой на переносице. Она подходит к прикроватной тумбе и достаёт из неё аптечку, высыпая содержимое коробочки на пол. — Здесь ничего нет, — говорю я, зная, что ищет девушка в робе. — Здесь даже аспирина нет, можешь не искать. Я всё выбросил. — Рехнулся? — рычит она, с раздражением и злостью запихивая немногочисленные медикаменты обратно в коробку. — Ты мне мать родная что ли? Какого хрена ты вмешиваешься?! — гаркает девица, длинными бледными пальцами с обгрызенными ногтями собирая рассыпавшиеся таблетки от астмы. — Потому что ты мне небезразлична, — спокойно пожимаю плечами. Я уже успел привыкнуть к таким резким переменам настроения Майи. Это, можно так сказать, её особенность — яркое проявление светлых и тёмных полос в её существовании. — Иди в жопу! Из-за тебя я, между прочим, опять опаздываю на отработку! И из-за тебя мне вчера снова сделали выговор за задержку заказа! Стоимость пиццы вычли из моей и так ничтожной зарплаты! — Я не виноват, что ты остаёшься со мной на банку пива, а потом сломя голову мчишься к следующему заказчику, — пожимаю плечами и засовываю руки в карманы рваных джинсов, держа дымящую сигарету между зубами. — В следующий раз, если захочешь мило поболтать, просто позвони мне, а не заказывай еду в нашей компании! — Майя отходит от меня и надевает разношенные, затёртые и застиранные до дыр кеды. Она смотрит на мои наручные часы и громко ругается, проклиная и меня, и принесённую ею пиццу, и пиво, и пустую аптечку. — Не дай бог, мне накинут ещё часа два к моим ста восьмидесяти оставшимся этих грёбаных общественных работ! — ворчит она себе под нос, засовывая шнурки внутрь. — Тогда исчезнет вся романтика наших встреч, — ухмыляюсь я и подаю своей гостье её же книгу в чёрной обложке. — Да пошёл ты! — она хватает мою сигарету и, показав средний палец, выходит за порог комнаты старого общежития. — Потом отдашь, — указывает этим же пальцем на книжку и захлопывает за собой дверь, оставив после себя шлейф своего запаха. Я возвращаюсь в тесную, грязную комнату, пропитанную вонью сигарет, потом и алкоголем. Распахиваю пожелтевшую с облупившейся краской тяжёлую раму большого окна, впуская в это смердящее адом моё пристанище несвежий, загазованный воздух Пало-Альто. Шум оживлённой улицы частично перебивает звуки бурной гулянки соседей за стенкой и плач детей соседей снизу. Моторы проносящихся по дороге автомобилей заглушают звоны бутылок и бокалов, стучащих после каждого слова, принятого за тост. Громкоговорители со звучащей из них рекламой заглушают голоса пьяниц, от которых у меня уже готовы лопнуть барабанные перепонки. Голова идёт кругом… С улицы начинает нести протухшим мусором, свалкой, образовавшейся прямо под окнами общежития. Там стоят мусорные баки, которые не выносили уже давно. Возле них теперь постоянно жужжат мухи и мошки, а внутри контейнеров копошатся крысы и дворовые кошки. Я помню, как сказал когда-то Сэм, когда он всё же решил со мной повидаться: — И почему я не удивлён? — он тогда приподнял бровь и поморщил нос, показывая свою брезгливость, обводя эту комнату взглядом. — Знаешь что? Тебе здесь самое место. Ты сам выбрал такой путь, что теперь стоишь по колено в дерьме, — звучало обвинением, приговором из его уст. Мусору место среди мусора. Дерьму место среди дерьма — вот, что было в его словах. — Зато ты у нас — золото, — в своей привычной язвительной манере огрызнулся я, потирая больную с похмелья голову прохладной ладонью. — Даже на похороны отца не приехал, — фыркнул я, доставая из небольшого холодильника бутылку пива, не предлагая Сэму выпить. Я и так знал, что брат откажется. — Это для тебя он — отец, а для меня — никто, — всё также брезгливо морщась, смотря на меня, бесстыдно говорил младший, неблагодарный Винчестер. Его слова меня задели. Да, Джон часто оставлял нас одних, подолгу пропадая на охоте, но эти его вылазки нас кормили. Благодаря его делу мы смогли выжить. И растил он нас так, как мог. Как получалось после потери матери. — Ты можешь быть ему хоть каплю благодарным? — За что, Дин? За такое «ахрененное» детство в номерах мотелей? За каждую неоправданную подзатылину и запах перегара, когда он приходил с охоты? Быть благодарным за то, что он хотел превратить меня в себе подобного? В пьяницу без гроша за душой, без образования, зато со старым ружьём за спиной?! — Ничего подобного он не хотел, — слова Сэмюэля казались мне самой страшной отравой. Она облепляла меня, как вонь сигаретного дыма, въедалась в кожу и в одежду, оставалась вонью и на волосах; через кожу проникала в организм и ядом проносилась по венам пьяной кровью. — Да что ты говоришь? А из тебя он как раз такого и вылепил. Посмотри, во что ты превратился! Глянь, кем стал! Дин, тебе еще тридцати нет, а ты уже достиг самого дна! У тебя ничего нет! У тебя себя нет, ты копия отца во всём! Носишь отцовскую куртку, водишь его машину, иногда охотишься и постоянно пьешь не просыхая. Вместо нормальной комнаты у тебя эта помойка, — он обвёл рукой пространство и взглядом остановился на старом потёртом диване. Снова поморщился. — Тебе ещё нет тридцати, а ты уже спустил свою жизнь в унитаз, следуя воле и приказам отца. Вместо нормальной работы ты мошенничаешь с кредитками и за гроши копаешь могилы, чтобы хоть как-то расплатиться за комнату и купить себе ещё пойла. Всё потому, что ты вовремя не решился и не ушёл из-под контроля Джона, что свято в него верил и себя ни во что не ставил, был его долбанной шестёркой! — Заткнись! — перебил его я, сильно сжав кулаки, не в силах вынести этот словестный поток грязи. Не мог стерпеть, потому что знал: брат отчасти прав. — Если бы я не делал то, что он мне наказывал, нас бы не было, Сэм. Мы бы элементарно не смогли выжить. — Я тебя умоляю, — закатил он глаза и упёр руки в бока. — Он тебя использовал. Вытирал ноги, сваливал на тебя всю грязную работу, а ты даже сейчас не хочешь этого увидеть и понять! Джон просто тобой пользовался! Ты был его преданным щенком, свято в него верящим. Вспомни хотя бы, как он, нежась перед теликом, в мотеле прихлёбывал пиво, а тебя заставлял разделывать туши кроликов на улице в мороз, чтобы не наследить в комнате. Или вспомни, как он в очередной раз оставил нас одних, в Кентукки, вложив тебе в ладонь вместо купюр охотничье ружьё, а мне дал складной нож! — У него не было денег. Мы и сами могли охотиться, — ответил я словами Джона. Да, за тот случай я и сам на отца был зол. Но я позаботился о Сэмми. Мне удалось подстрелить пару белок и наворовать продуктов у соседей, чтобы накормить его. — Тебе было десять! А мне — шесть! — всплеснул он руками и убрал с глаз лезущую, отросшую чёлку. А я отвернулся и прикрыл глаза от щемящей грудь обиды и тоски. От того, каким тяжким бременем стали эти чувства, повиснув на моих плечах многотонным грузом. Обида на Сэма, потому что не ценил Джона. Не понимал, что благодаря делу отца — охоте — мы могли позволить себе такие мелочи как шоколад или содовая, что у нас была хоть какая-никакая, но крыша над головой, пусть эта крыша была не своим домом, а мотелем. У нас были игрушки, и мы ходили в школу, пусть и менять учебное заведение приходилось часто из-за частых переездов с места на место. У нас были книжки и одежда. У нас был отец, заботящийся о нас. Как мог. Как умел. Как получалось. У нас была семья. Да, Джон был не идеальным. Но мы с братом для него были всем, мы были для него смыслом жизни — он сам мне это говорил, когда напивался, когда Сэм вышел из-под контроля, когда он нас бросил, когда они с отцом сильно поссорились. И с тех пор больше не виделись и не общались. Мне приходилось слушать пьяные речи отца о том, как он скучает по младшему сыну, как он зол и обижен на него, но и одновременно, как сильно любит и боится за своего бунтаря Сэмми. А я слушал и слушал, вспоминая, что мне всегда приходилось быть постоянным мерилом между ними, разнимать их, как сцепившихся псов. Мне приходилось слушать, терпеть и продолжать выполнять свою работу — делать то, что скажет отец. Зачем Сэм приехал — я уже не помню. Кажется, он занял мне немного денег. Или хотел занять. После его ухода мне опять пришлось заказывать пиццу в «Папа Карло», точнее, её курьера, Майю, чтобы она составила мне компанию и разделила со мной утреннее похмелье. Это был второй раз, когда мы виделись с Сэмом в Калифорнии. Первый был еще хуже. Я приехал к нему в Стэнфорд после смерти отца. Мчался несколько суток на отцовской машине, летел, как мотылек на огонь. Думал, что раз Сэм не отвечал на мои звонки, не оставлял сообщений и не приехал на похороны, то с ним что-то случилось. Я думал, брат в беде и мчался его выручать. А когда с высунутым на плечо языком, валящийся с ног от усталости, я ввалился в его квартиру, то услышал сухое «Проваливай». Ему не нужна была помощь. Ему не нужен был я или отец. Он прекрасно устроился в Калифорнии, поступил в один из самых престижных университетов, обзавёлся друзьями и любимой девушкой. В тот раз я был мотыльком, а Сэм — огнём, который безжалостно меня опалил. И, кажется, я до сих пор горю в этом разгоревшемся кострище ненависти и злости ко мне. Неоправданной и жестокой злости, которую я никак не могу понять. Не понимаю, откуда она? С чего Сэм на меня так взъелся? За что? Почему я вдруг стал для него настолько противен? Вонь с улицы напоминает мне об этих наших встречах. А уличный шум и соседский балаган как рой нескладных мыслей в моей голове, неразборчивый и противоречивый, полный пьяного бреда и нарастающих сомнений. Хаос, царящий вокруг, словно отражение моего внутреннего мира. Кто-то кричит, где-то рыдают дети, рядом бьётся стекло и гудят автомобили, мимо проносятся дворовые псы, лающие на каждого прохожего, из дома напротив доносится громкая музыка, от жёстких переборов гитар которой сводит желудок в спазме; внизу кто-то постоянно хлопает массивной металлической дверью, на крыше галдят птицы и их гоняют кошки, через улицу ведётся шумный ремонт дороги, а через стенку сверлит дрель. Эти звуки можно перебирать целую вечность, стараться из общей какофонии выделить каждую ноту и разобрать каждый сигнал по полочкам. Так можно часами вслушиваться в шум и определять его источник. Жаль, что точно также я не могу прислушаться и к себе. Не могу послушать и разобрать всё по нишам, навести порядок в голове и выгрести из души весь мусор, нажитый годами. Но дело в том, что каждая деталь в моём личном хаосе и так на своём месте. Уберу что-то — и точно развалюсь на части. По крайней мере, мне так кажется. Я так себя ощущаю, когда голова начинает трезветь. Сделать глубокий вдох. Постараться выдохнуть. Моргнуть пару раз. Тряхнуть головой, прогоняя удручающие мысли. Повторить. Книгу, оставленную Майей, я кладу в стопку таких же, оставленных ею книг. Самых разных: от кулинарных до сборников мифов и легенд. Все они с закладками и с вложенными в них листочками с конспектами, написанными непонятным, корявым почерком. Первая из стопки — легенды Арапахо. Первая закладка в ней — легенда о вожде племени арапахо, способном обращаться в волка, дабы защитить свой народ, убитым серебряной пулей чужака, пронзившей его сердце. Первый конспект в ней — рисунок человека с волчьей головой. То, о чём Майя рассказывала мне две недели назад. То, о чём она увлечённо трещала без умолку и то, что она пыталась мне доказать. «Вервульфы реальны! Их убивает серебро!» — кричала она и на эмоциях лупила меня своей рабочей жилеткой с эмблемой фирмы, в которой работала. Мысли об этой неадекватной вызывают на моём осунувшемся лице улыбку и я, накинув рубашку, выметаюсь из комнаты прочь, решив Майе сделать небольшой сюрприз, заранее зная, что она, к сожалению, его не оценит.