Off the charts

Финальный эпизод. Нужно только держаться. Помнить реплики, вовремя начинать, не заходить за черту и помнить репетиции. Все просто. Все слишком просто. Если бы не было так сложно. Гарри, одетый в наряд Магнуса, с этим замысловатым гримом, от которого порою чесалось лицо, а про блестки, что были везде, даже там, где их быть не должно, уж и говорить не стоило, стоял в коридоре Института. Декорации были отменными, и вышагивать туда-сюда было все равно, что метаться в ограниченном пространстве подобно замкнутому в клетке тигру. Гример несколько раз поправлял его волосы, укладывал яркие пряди, и умолял не трясти сильно головой. В руке ассистентки, что крутилась рядом, вновь возник баллончик с лаком, и Гарри, отшатываясь от девушки, покачал головой. — Аккуратнее, пожалуйста! Я скоро воспламенюсь! — Тогда не дергай головой! Они постоянно падают! — гример всплеснул руками, отправляясь прочь, а следом за ним, словно хвостом, поплелась и ассистентка. Шам перевел дыхание, а потом прислонился спиной к стене. Стоять было неудобно — рельеф дерева больно впивался в спину, там, где выступали лопатки. Шам сдвинулся влево на шаг, «пробуя» спиною новый участок поверхности, а потом вернулся вправо на несколько шагов. Наконец нашел не столь раздражающую поверхность и замер. Попытался расслабиться, чтобы перевести дыхание. Закрыл глаза, вспоминая свой текст, вновь и вновь проговаривая мысленно реплики, готовясь к сцене. Все шло по плану. Строго по плану. Все, как и должно быть, прямо, как и…. Затылком упирается в стену, и на сей раз рельеф дерева не отвлекает. Руки сцеплены в замок. Гарри помнит, что должен развернуться, качнув плечом. Должен вскинуть на парня взгляд, полный переживания и волнения, а на дне его глаз должно заплескаться беспокойство, припорошенное страхом — вдруг Алек пожалел или передумал? Он должен быть сдержанным, но поддерживать. Улыбаться, но не скалиться, чтобы не спугнуть Нефилима, не оттолкнуть от себя, но…. Это чертовски сложно! Потому, что Гарри помнит. Гарри помнит язык Мэтта, скользящий по его шее, когда он стоял в точно такой же позе в своем трейлере. Он помнит, как пересохло во рту, как покалывало кончики пальцев, когда пальцы касались, сжимали сильные плечи Даддарио. Он помнил, как тот вырисовывал алфавит на его шее, обводил языком кадык и зарывался пальцами в торчащие пряди танцора. Гарри дышал часто, быстро, позволяя Даддарио сжимать его в объятиях и шептать какие-то приятные мелочи. Ему нравилось. Он хотел. И он помнил… — Я же просил не портить прическу! Шам оттолкнулся от стены, хватая ртом воздух. Его вырвали из воспоминаний. Из сладкого рая, забытья ощущений и чувств. Слишком резко, от чего закололо ниже лопатки. Он тихо шикнул, коснулся пальцами плеча и отвел руку в сторону, разминая. Невидящий взгляд, растерянное выражение лица. Он полностью сбит с толку, но старается это скрыть, замаскировать под напряженное волнение перед съемкой. Из головы, однако же, вылетели все реплики, он даже забыл, где находится и что сейчас снимают, и снимают ли? Перед актером стоял все тот же гример. — Я принес это. Посильнее. Надеюсь, выдержит. И не хватило сил противиться. Короткий кивок. Ладонь гримера в миллиметрах от лица Гарри, закрывая так, чтобы лак не попал в глаза. Неприятный, тошнотворный запах. Танцор даже закашлялся. Снова попытки уложить непослушные пряди, и, наконец, удовлетворенный вздох гримера. — Хорошо. Так пойдет. Он уходит, оставляя Гарри одного в коридоре нюхать пары лака, которые будто бы осели тому на язык, стоило открыть рот, чтобы не втягивать носом эту химию. — Никогда не понимал, как ты это выдерживаешь. Мэттью. Шам улыбается, разворачиваясь к актеру. Сколько он тут простоял? Что он видел? О, боже. Шам ощущает, как заходится в волнении сердце. Только бы не покраснеть. И не покрыться испариной! — Это…как быть спортсменом. Ты просто идешь к своей цели, потому, что нет сил на обратную дорогу. Только вперед! — он улыбается, чуть покачивает плечами — перенимает у Магнуса, когда волнуется. И Мэтт это знает. Успел изучить. Парень приближается к коллеге, убрав обе ладони в карманы черных брюк. Взгляд Мэттью, как и его улыбка, — хищный, томный. Шоколадные глаза манят, блестят на свету. Он давит своим присутствием, но давит в хорошем, в приятном смысле. Даже в волнующем. И Шам отступает назад. Улыбка касается его губ, и смущение — то, как сделал бы это Магнус — берет вверх. Гарри отводит взгляд, скованно, но флиртуя, улыбается. Взгляд устремлен в пол, но так хочется посмотреть на Даддарио и… Пальцы Мэттью касаются ладони Шама. Шаг. Еще один. И вот, Гарри снова прижат к стене. Рельеф дерева совсем не беспокоит. Ему удобно. Было бы удобно, даже если бы Мэтт припер его к стене из острых, как бритва, гвоздей. Кончики пальцев скользят по тыльной стороне ладони Шама, касаются бедра. И даже через ткань одежды Гарри ощущает искру. Во рту снова пересохло, а в штанах стало горячо и напряженно. Сглатывает, поднимая в миг глаза на Мэттью. Нет, он не такой. Он не робкий. Гарри Шам младший не робкий. Он не пугается. Не забивается в угол, не боится делать шаги первым. Он не боится брать за руку, не боится быть грубым. Ему не страшно и не совестно шептать пошлости, прижимать телом к стене или другой поверхности. Ему совсем не претит оставлять на прекрасной шее парня свои метки — метки принадлежности ему, и только ему. Но он до безумия любит, когда Мэтт играет. Когда он напирает. Когда знает, что нет времени, нельзя и что их могут прервать. Вот тогда-то Гарри готов подхватить игру. Готов скосить глаза, допустить волну наивной, почти юношеской, непорочной дрожи по своему телу. И он знает, что когда коснется Мэтта, эта волна передастся и ему. И они вмиг поменяются ролями. И так до тех пор, пока не решат — оба — что хватит игр. Время действовать. И Гарри касается пальцами другой руки шеи парня, а тот пропускает вздох. Шам слышит это. Видит, как приоткрылись губы Даддарио, как взгляд скользнул по телу танцора, задерживаясь непозволительно низко. Шаг, и он прижат к стене. Вот теперь больно. Но даже сладко. Шам улыбается. Широко, искренне. Рука ложится Мэтту на шею, крепко сжимая, и в порыве страсти и нетерпения, Гарри целует Даддарио. Вовлекает в чувственный, страстный поцелуй. Кусает губу, толкается языком в рот партнера, изучая, словно впервые. А Мэттью стонет. Он прижимает Гарри к стене крепче, забираясь рукой под пиджак. Где-то на спине трещит ткань, сжатая цепкой хваткой Даддарио. — Гарри! Мэттью! Голос незнакомый. Голос громкий. Как и шаги. Приближающиеся. Оба отпрянули. Все еще тяжело дышат, смотрят куда угодно, но не друг на друга. Губы горят и пульсируют, и Гарри улыбается. Мэтт зарывается ладонью в свои волосы, и в скором рывке, подступив вновь непозволительно близко, запускает ладонь теперь уже в волосы Шама, сминая труды гримера за считанные секунды. Шам вторит быстрым, несдержанным поцелуем. Улыбается. — Пора. Гарри кивает. Он стоит на исходной, глупо глядя туда, куда за секунду до появления девушки ушел Мэтт. Он всегда держался лучше. Умело скрывал их порывы, прикрывал. Брал в свои руки. И Мэтт знал об этом, признавал это. — Да чтоб тебя, Гарри! Опять? Гример трясется над его прической, а сердце в груди танцора все так же отбивает румбу. Ему хорошо, ему прекрасно. Волнения больше нет.