Темнота

      Сорока начинала слепнуть.       Нет, это произошло не разом, не в миг, не однажды утром. Просто в один момент она начала щуриться. Где-то вдалеке нельзя было рассмотреть какую-то незначительную деталь. Вроде она и есть, а вроде и просто пятнышко. Не особо на что-то влияет, просто картинка становится неполной, незавершенной. Словно художник почти закончил работу, но отвлекся и не дорисовал какой-то элемент. Чуть отойди от картины — ты его и не раздглядишь. Просто пока ты здесь, стоишь, уткнувшись носом в полотно знакомого тебе мастера, это как-то странно. Просто непривычно.       Потом пропадают объекты крупнее. Краски постепенно начинают смешиваться, словно на палитру попала вода. Пока немного, слабо, почти неощутимо, но ощущается халтура художника, нежелающего тратить время на задний план. Пожалуй да, печально, но не более. Однако затем дело принимает печальный оборот.       Впервые девушка не разглядела надпись в другом конце комнаты еще в колледже. Она уже не помнит, что это был за набор букв, начертанный мелом на зеленой доске с отколотым краем. Подросток нехотя покинула свое место в углу аудитории и пересела на свободные первые парты, где и просидела до самого выпуска, больше на недомогание не жалуясь.       Второй раз, когда девушка заметила усиление несовершенства своих глаз, не заставил себя ждать. Через пару лет в коридоре онкологического отделения, без сил опустившись на скамейку, светловолосая осознала, что объявление на двери в метрах шести от нее не поддается прочтению. Тяжело вздохнув, она приподнялась и, шатаясь после двух бессонных ночей, проведенных у постели брата, подошла чуть ближе. Зона комфотного видения сокрасилась еще на порядок.       Девушка не могла прицелиться. Сколько выстрелов уже было впустую? И ни одним она не задела банку. Валерий Николаевич, старый знакомый ее покойного отца, который после смерти друга приглядывал за его детьми, предложил изменить тактику, опираясь на ее сильные стороны. Мужчина даже не заикнулся об очках или линзах, зная какой сильной хочет казаться дочь его приятеля, оказавшись в такой тяжелой жизненной ситуации.       Нож пришел на смену пистолету, а боевые искусства, заброшенные светловолосой, когда скончался ее отец, стали неплохой основой.       Со временем перед глазами появилась неприятная дымка. Сорока часто терла глаза, отчего они всегда были чуть покрасневшими. Стрелять она научилась с горем пополам и делала это из рук вон плохо, но все же умела.       «Глаза не нужны мне, чтобы воровать, » — хвасталась сталкерша перед напарником, который единственный знал о ее проблеме. Девушка и правда была мастером этого дела, но со временем стала больше ошибаться, будучи не в силах доверять своему зрению.       Так во время вылазки на базу Долга воровка чуть не попалась патрулю, уходя с парой приятных «мелочевок» с местного склада. Много воды утекло с тех пор, охрану усилили, базу укрепили, но не вовремя.       Кабинетная работа напрочь убивала все инстинкты самосохранения. С тоской подполковник смотрела в окно, силясь различить что-то вдали, услышав очередной отказ в вылазке хотя бы к Периметру от начальства. Шрам на боку под ребрами уже не болел, но покидать базу девушке запретили. Она не понимала, чего добивался генерал, держа ее здесь. Быть может мужчина боялся, что она сбежит, разболтав все секреты противнику, а может и правда беспокоился за жизнь подчиненной. В любом случае девушка была заперта здесь и могла довольствоваться лишь недолгими прогулками по территории базы.       Пленница.       Росток был расположен в живописном месте, и сочетание природы и урбанистической застройки завода завораживало. Впервые девушка с сожалением задумалась об очках. Как бы ей тогда хотелось увидеть все в полной мере и разглядеть детали. Но даже та картина, что напоминала плохо прописанное масляное полотно, заставила ее замереть, прислушиваясь к звукам, доносившимся снизу. Там, многими метрами ниже, база Долга жила своей жизнью, а Сорока, стоя на крыше башни, наслаждалась красотой Зоны, наблюдать которую было дано не всем. Новоиспеченная генеральша ВСУ мягко улыбалась, силясь запомнить то, что пока еще может видеть.       Ответственным за оцифровку документов Сорока назначила капитана. И дело было даже не в том, что она слабо разбиралась в этой технике. Да, мысль о своей отсталости вгоняла ее в краску, но это было не главным. Просто от мерцания монитора глаза начинали болеть сильнее. Да и буквы плыли у нее перед глазами, чтение давалось с большим трудом.       Но однажды проснувшись, девушка так и не смогла понять, какое сейчас время суток. Коммуникатор, лежавший на подушке рядом, съехал с койки на пол. Сорока пыталась нащупать его, но нарастающая паника не позволила ей сделать это.       Хлопнула дверь, раздался голос капитана, который поднял ее с холодного пола, усадив на кровать. Перед глазами замельтешило тусклое светлое пятно, а парень выругался. Послышались быстрые шаги в коридоре, до боли знакомый голос.       Дрожащая рука дотронулась до щеки Сороки. Лицо пришедшего исказилось от боли при взгляде на беспомощную теперь сталкершу, при виде ее пустых и таких неживых глаз. А одна тихо сказанная фраза дала волю слезам:       — Прости меня, но я тебя совсем не вижу…       Наступила темнота.