* * *
В следующую субботу, когда Курт буквально влетает в автобус и ловит взгляд Блейна, он чувствует, как его сердце делает сальто. Блейн не говорил ничего о, ну, новой встрече, поэтому Курту становится гораздо легче, когда он видит его там. И когда Блейн машет ему и хлопает по соседнему месту, Курт чуть не умирает от счастья. Словарный запас Курта всё ещё довольно скромен, чтобы поддерживать настоящую беседу, поэтому после короткого разговора, наполовину состоящего из знаков, он предлагает один из наушников Блейну, и они слушают несколько песен вместе, большинство из которых на итальянском, смеясь и подпевая одними губами (чтобы не потревожить других пассажиров). Курту почти что кажется, что Блейн может петь на английском, и когда его рот открывается в такт словам «Iʼll be your Teenage Dream tonight», Курт чувствует лёгкую отдышку. Поддразнивания, флирт, серьёзное выражение лица — это всё так ему подходит. Курт не знает, артист ли Блейн, а, может, ему хотелось бы им быть, но песни заставляют его буквально сиять изнутри, и Курт купается в тепле, которое излучает Блейн в этот момент. У него есть новое задание, которое он может вписать в список вещей, которые должен сделать. Он должен спеть дуэтом с Блейном, даже если ему придётся выучить несколько песен на итальянском для этого. — Mi piacciono le tue canzoni, abbiamo dei gusti simili [Мне нравятся твои песни, у нас похожи вкусы.], — говорит Блейн после того как они слушают ещё несколько песен, от заставок сериалов и старых хитов до современной музыки. — Noi siamo simili [Мы похожи.], — соглашается Курт, и Блейн смотрит на него с едва заметной надеждой во взгляде. В этот день, когда Блейн поднимается, чтобы выйти, ладони Курта начинают потеть. Он должен спросить, ему нужно обещание. Так что в последний момент Курт хватает его за ремень сумки и задаёт свой вопрос, хотя его голос пропадает ещё на середине реплики. — La prossima volta [До следующего раза?]? Он не уверен, что Блейн понимает его, но не знает, как сказать, что боится не увидеть его в автобусе в следующий раз, приходит в ужас от одной лишь мысли о том, что больше никогда не увидит яркую бабочку Блейна и не услышит его заразительный смех из-за каких-то глупых обстоятельств. — Certo [Конечно.], — Блейн просто кивает, улыбка освещает всё его лицо.* * *
Обещание Блейна наполняет его сердце надеждой на следующей неделе, когда Курт останавливается на автобусной остановке, держа в руках маленькую коробочку из Выпечки Джино, перевязанную голубой ленточкой и всё ещё теплую из-за содержимого. Коим являются парочка свежеиспечённых Сицилийский канноли, наполненных ванильным кремом и маленькими кусочками тёмного шоколада. За один их запах можно было умереть, и Курт не мог дождаться автобуса. Держащие коробочку руки Курта немного дрожат. Он хочет, чтобы Блейн был сегодня в автобусе. Он хочет, чтобы Блейн не принял его за чокнутого. Он хочет, чтобы Блейн не оказался на диете или чтобы у него не было аллергии. Нервозность наполняет его до края, когда он наконец замечает автобус, показавшийся из-за угла. В момент, когда Курт входит внутрь, он видит Блейна, машущего ему и улыбающегося, как и в прошлый раз, и облегченно выдыхает. — Ciao, Kurt, — говорит Блейн, отодвигаясь к окну и предлагая Курту место, которое в надежде сохранил для него. Курту нравится, как его имя звучит, когда его произносит Блейн, оно так отличается от любого американского произношения, когда-либо им услышанного. — Ciao, — отвечает Курт, и, едва присев, протягивает Блейну коробку, а затем выдаёт фразу, которую он перевёл и запомнил специально для этого случая: — Io ho portato un regalo per te [Я принёс тебе подарок.]. — Per me [Мне?]? — глаза Блейна расширяются, и он вопрошающе смотрит на Курта, забирая коробку. Курт кивает, не уверенный, что ещё можно добавить. Блейн пялится на коробку чуть дольше положенного, и Курт пытается не начать ёрзать на сидении от нетерпения. Эти глупые бабочки в животе разрушают его изнутри. — Wow, — говорит Блейн, наконец открывая коробку и смотря на содержимое. — Gli conosco, questi sono buonissimi! Da bambino I miei me li compravano sempre, cioe, non sempre, quando facevo il bravo, pero» dio mio, questi non gli ho mangiati da una vita [Я их знаю, они такие вкусные! Когда я был ребёнком, мои родственники мне их покупали. В смысле, не всегда, конечно, когда я хорошо себя вёл, но, о боже, я не ел их уже целую вечность!]! Он выпаливает это всё на одном дыхании. Его глаза будто бы загораются, а улыбка такая широкая. Он смотрит на Курта тем взглядом, что буквально заставляет его таять, таким взглядом, будто он — единственный во всей чёртовой вселенной. Курт понятия не имеет, что значила вся это мини-речь, но то, как Блейн смотрит на него, заставляет его понять, что он сделал всё правильно. — Non dovevi [Тебе не следовало!]! — Блейн переводит взгляд с коробки на Курта и обратно. — Pero»… volevo, [Но… Я хотел.], — говорит Курт, сам поражённый своим уровнем, и Блейн краснеет, действительно краснеет. — Per favore, prendi [Пожалуйста, возьми], — вновь говорит Курт, подвигая коробку ближе к рукам Блейна. Прежде чем взять один, Блейн предлагает Курту тот, который предварительно заматывает в салфетку. Как только Блейн пробует сливочный вкус, он громко стонет, будто бы говоря: «deliziosi», «buonissimi», «fantastici» [вкусно, потрясающе вкусно, фантастически]. Если бы это был кто-то другой, Курт бы подумал, что это лишь сарказм, но Блейн неподдельно выражает свои эмоции, и буквально раскрывает свою душу. «Как настоящий итальянец», — думает Курт, сам пробуя кусочек. Канноли действительно потрясающие, он часто покупал выпечку в Джино, но на этот раз они были даже более вкусные, чем обычно, свежие, тёплые и наполненные мягким кремом, определённо из самой первой утренней партии. Они съели ещё несколько канноли в уютной тишине, и затем Курт закрыл коробку и заставил Блейна спрятать её в сумку, говоря: — Per te. Per dopo [Тебе. На потом.]. — Grazie, sei molto gentile, Kurt [Спасибо, это так мило с твоей стороны, Курт], — отвечает Блейн. — Gli portero» alle mie nipotine, mi aspettano anche oggi [Я отнесу их своим племянницам, они тоже меня сегодня ждут.]. Курт не особо улавливает смысл второй части, но благодарность в глазах Блейна заставляет его улыбнуться. Потрясает то, как что-то простое, вроде поедания пирожных может превратиться во что-то грандиозное, просто потому что происходит с кем-то особенным. Конечно, теперь всякий раз, когда Курт будет видеть канноли, он будет вспоминать этот потрясающий момент, он будет вспоминать теплоту и нежность, и эти канноли теперь всегда будут ассоциироваться у него с Блейном. Не то, что бы он возражает. На самом деле, то количество воспоминаний, которые он хочет создать с Блейном, пугает. — Hai della crema su [У тебя крем на…]… — говорит Блейн, прерывая мечты Курта и дотрагиваясь до своей верхней губы. Что это значит? Это какой-то особый жест? Курт читал, что жесты для итальянцев — что-то вроде отдельного языка, который может выражать буквально всё, но не особо в это углублялся. Ладно, ему следовало бы, но теперь слишком поздно, и Курт понятия не имеет, что ему делать. Курт смотрит на Блейна нервозно и неуверенно. Блейн улыбается, вновь дотрагиваясь до своей верхней губы, но Курт всё ещё не понимает, кивая головой так, как он делает всегда, когда хочет, чтобы Блейн объяснил ему. Он внимательно смотрит, как Блейн достаёт салфетку, готовый расшифровать, что значит этот таинственный жест, и с почти кошачьим любопытством наблюдает за тем, как Блейн сворачивает её. Затем Блейн аккуратно поднимает салфетку и подносит её к — глаза Курта расширяются — к лицу Курта и стирает капельку крема с уголка его рта. И в этот момент Курт чувствует себя так, будто они совсем одни во Вселенной, время и пространство совсем не важны, а сердцебиение Курта может остановиться прямо сейчас. Это такой интимный и внимательный жест, будто Блейн действительно заботится о нём, будто они знают друг друга всю жизнь. — Oh, s-scusa, grazie, [Оу, п-прости, спасибо], — Курт заикается. Он чувствует, как потеют руки, когда он начинает сжимать их в кулаки. — Di niente [Ничего особенного], — говорит Блейн, его голос выше, чем обычно, а глаза бросают ещё один взгляд на губы Курта, заставляя его сердце биться чаще. Это должно быть просто, всего лишь наклониться… Он отворачивается от Блейна, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Это мелочь, которая заставляет его чувствовать слишком много.* * *
Волосы Курта промокли. Он должен был взять зонтик, он никогда не был таким беспечным, особенно в том, что касалось модных аксессуаров. Но в это утро он был слишком взволнован и выбежал из квартиры, не позволяя Жану-Батисту закончить речь о том, как важно найти идеальный костюм для выступления перед Кармен Тибидо. Субботы, кажется, теперь влияли на него совершенно по-особенному. Дождь начался, когда он подошёл к остановке, и к тому времени, когда он входит в автобус, его идеально уложенная причёска разрушена. Курт садится на своё обычное место (и, ох, как это греет его сердце — у него есть обычное место в автобусе, рядом с Итальянцем собственной персоной), нервно проводя рукой по волосам и стараясь привести их хоть в какое-то подобие причёски. Он знает, что когда его волосы уложены вниз, он выглядит лет на пять моложе, и он совершенно уверен, что Блейн должен быть избавлен от этого зрелища. Наклоняясь ближе к Курту, Блейн пытается завязать простой разговор, говорит о погоде, и хотя всё, что говорит Блейн интересно Курту по определению, прямо сейчас он не может сосредоточиться на том, чтобы что-то отвечать. Он продолжает поправлять волосы, интересуясь, насколько ужасными они стали. Он знает, что, скорее всего, сделает только хуже, постоянно их трогая, но не может остановить себя. Неожиданно Блейн тянется к сумке и достаёт оттуда элегантное карманное зеркальце, протягивая его Курту. Как только Курт видит своё отражение в зеркале, он разочарованно вскрикивает: — Oh, merde [Франц.: О, дерьмо!]! Он пытается сделать хоть что-то, потому что на его голове беспорядок похлеще, чем когда он встаёт, но он не может, не может… А потом он буквально чувствует взгляд Блейна на себе, и понимает, что только что выругался на французском. Он хочет провалиться сквозь землю, смущенно закрывает лицо руками и мысленно проклинает Жана-Батиста за это. Он виноват целиком и полностью. Именно он настоял на том, что ругательства на французском элегантнее, хотя единственное, что есть в нём от француза, — его имя. Боже, Курт не хотел выглядеть ужасно перед Блейном, но он только что выставил себя невоспитанным дураком, что даже хуже. Пальцы чувствуют жар на щеках, и он, посмотрев на Блейна, понимает, что тот смеётся, а в его глазах горит удивление. На его губах появляется наполовину застенчивая, наполовину извиняющаяся улыбка… — Scusa tanto [Мне так жаль.], — говорит Курт себе под нос, ёрзая на сидении. Он всё ещё смотрит на зеркальце в надежде, что может исправить свою ниндзя-причёску, пока Блейн не смотрит. — Veramente [На самом деле], — Блейн делает небольшую передышку между смешками, — Dovresti dire «merda», se vuoi dirlo in Italiano perfetto [Ты должен сказать: «merda», если хочешь говорить на идеальном итальянском], — и он толкает Курта в плечо. Курт недоверчиво смотрит на Блейна и тоже начинает смеяться. Он точно не собирался становиться экспертом по ругательствам на разных языках, но он на правильном пути. Он читал, что итальянцы много ругаются, и это нормально для них — передавать эмоции таким способом. Это часть культуры, а культура — часть языка, так не следует ли ему выучить и их? — Merda, — несколько раз повторяет он себе под нос так, как делает каждый раз, уча новое слово. — Si, merda, — говорит Блейн, кивая с притворной серьёзностью и повторяя более громко и чётко. Они улыбаются друг другу, и, хотя это не то, что представлял Курт, он считает, что этот момент идеален. А затем он слышит робкий голос Блейна: — Posso [Могу я?]? Он поворачивается к нему и видит, что у Блейна в руках маленькая баночка геля для волос. В этом есть смысл, он использует так много геля, что было бы странно, если бы он не носил его с собой на всякий случай. Курт поднимает взгляд от баночки и видит щенячьи глазки Блейна, смотрящие прямо на него. Если бы это был кто-то другой, Курт бы ответил: «Никогда». Он бы скрестил руки на груди, показал бы лучшее лицо-стервы, на какое только способен, и убедился бы, что этот человек не подойдёт к его причёске ближе, чем на несколько световых лет. Но перед ним Блейн. — Si, — шепчет Курт. Это можно считать жульничеством, потому что он всего лишь хочет почувствовать, как пальцы Блейна прикасаются к его волосам. Это так странно, потому что Курт никогда не хотел ничего подобного, даже с Адамом. Блейн выпускает милый победный клич и достаёт немного геля, и он выглядит сосредоточенным как щёнок, готовый подпрыгнуть и схватить фрисби. — Un po, per favore, solo un po [Немного, пожалуйста, совсем немного.], — судорожно добавляет Курт, потому что такое большое количество геля неизвестной и потенциально опасной марки рядом с его волосами кажется причиной достаточной для того, чтобы вырваться из-под гипноза Блейна-могу-сделать-всё-что-угодно. — Calma e sangue freddo [фразеологизм: «сохраняй спокойствие», дословно: «спокойная и холодная кровь»], — говорит Блейн, несколько раз закручивая чёлку Курта хорошо отработанными движениями. Курт снова не понимает, он знает лишь слово «calma», потому что оно очень похоже на английское «calm» (спокойный). Что значит остальная фраза? - Calma e… san guefreddo? — вопрошающе повторяет он. Блейн хихикает: — Si, calma e sangue freddo, — он кивает, немного расчёсывая волосы, чтобы поднять их. — San Guefreddo? — повторяет Курт, чётко отделяя два слова, думая, что первое слово — это сокращение от слова «Святой». Итальянцы очень религиозны и поклоняются многим святым в Католической Церкви. Может, Блейн пытается сказать ему быть спокойным, как тот бедный мученик, распятый римскими еретиками? — No, no, sangue, mmm, — Блейн на мгновение задумывается, затем указывает на вены на запястье несколько раз. — Dentro cʼe sangue [Там кровь внутри.]. Там что-то внутри. Хмм… Кости? Мышцы? Нервы? Кровь. Хорошо, что-то этого рода. Курт кивает. — Freddo, — Блейн скрещивает руки и гладит себя по бицепсам, создавая бррр-звук с жестом, который в любом языке обозначает «холодно». Конечно! Холодно, Курт учил это слово, он просто забыл. Он вновь кивает и продолжает размышлять, когда Блейн возвращается к волосам. Холодные нервы? Это, должно быть какой-то фразеологизм, призванный успокоить кого-то. Ему надо будет проверить в словаре, но он всё равно считает, что его уровень определённо улучшается. И хотя он понимает только половину того, что говорит Блейн, это очень мило, что Блейн хочет что-то объяснять, не смеясь над ним. — Finito [Готово.], — говорит Блейн, отодвигаясь от Курта, заставляя того почувствовать потерю прикосновений рук Блейна к его волосам. Курт смотрит на своё отражение, и он действительно впечатлён результатом. Он бы не уложил так волосы, он бы не стал использовать гель без лака, но причёска, созданная Блейном, — лучшая из того, что можно сделать в таких условиях. — Grazie [Спасибо], — говорит он, возвращая Блейну зеркальце. — Adesso io sono fantastico [Теперь я невероятный.]. Блейн громко смеётся, и это хороший знак, потому что Курт не был уверен, заметит ли тот дерзость фразы. Приятно знать, что Блейну нравится смеяться с ним, и заставлять его смеяться — это одно из лучших чувств, которые Курт испытывал. Но потом всё становится ещё идеальнее, потому что Блейн кладёт руку на предплечье Курта. — Tu fai sempre zig quando penso che starai per fare zag e ti adoro per questo [Ты всегда делаешь зиг, когда я думаю, ты собираешься сделать заг, и я обожаю тебя за это.]. Курт не понимает значения, потому что он слишком увлечен тем чувством, которое появляется в нём от того, как рука Блейна давит на ткань его рубашки, и от осведомлённости о том, какое количество их атомов соприкасаются прямо сейчас. Но ему нравится теплота в голосе Блейна, нравится этот тон, будто Блейн делится чем-то сокровенным или признаётся в чём-то. А так же он любит, что Блейн прикасается к его предплечью, потому что это так старомодно и интимно и оставляет ему выбор. Он немногословен, он не знает, сможет ли когда-нибудь сказать Блейну всё то, что хочет, даже если они будут общаться на английском. Так что он просто тянется, чтобы накрыть руку Блейна своей. Это так напряженно, ново и захватывающе, но в то же время приятно, уютно и правильно. Блейн выглядит приятно удивлённым, но он не напуган, и Курт решает, что это хороший знак. Они сидят в своём уютном вакууме не-держимся-за-руки-но-мы-близки-к-этому на предплечье Курта до конца поездки, слушая звуки дождя, настукивающего по окну автобуса, и наблюдая за яркими зонтами людей снаружи. И, может, они покажутся странными какому-то стороннему наблюдателю, но для них это точно не странно и не глупо. Именно поэтому Курту грустно от осознания того, что приближается остановка Блейна, и ему нужно будет идти, и они не увидят друг друга следующие семь изматывающих дней. Блейн поднимается, чтобы уйти, разрывая их прикосновение, и Курт чувствует острую боль, будто с него резко сорвали пластырь. Но затем он видит, как Блейн что-то протягивает ему. Зонтик. — Pero e» tuo [Но он твой], — говорит Курт, интересуясь, как Блейн может отдать ему свой зонтик, когда снаружи дождь похлеще, чем во время Всемирного Потопа. — Non fa niente, tu ne hai bisogno piu di me [Всё нормально, тебе он нужен больше, чем мне], — говорит Блейн, пожимая плечами и указывая на карман, где лежит баночка с гелем. — Io ho questo [У меня есть это.]. Курт принимает зонт дрожащими руками. Двери автобуса открываются, и Курт наблюдает за тем, как Блейн спускается по ступеням, частично прикрывая себя сумкой. — La prossima volta, [До следующего раза.], — говорит Курт, прежде чем Блейн выходит из автобуса. — La prossima volta, [До следующего раза.], — одними губами отвечает Блейн через затуманенное окно, пока Курт крепко сжимает его красный зонт.