***
Двое мальчишек бегут по просёлочной дороге, испачканные в грязи и взъерошенные прохладным ветром. Острые камешки впиваются им в босые ноги, а песок забивается под ногти и между пальцев. Но несмотря ни на что они сейчас, наверное, счастливее всех взрослых на земле. Один из ребят вдруг резко тормозит, а второй чуть не сбивает остановившегося друга, но с его носа всё же слетают очки. – Ты чего тормознул, Санька? – мальчик нагибается, чтобы поднять упавшую вещь, и осматривает оправу и стёкла на предмет царапин и трещин, недовольно бурча. – Я чуть не налетел на тебя. Тот, который был назван Санькой, развернулся к другу лицом и как-то заговорщицки широко улыбнулся, встряхнув кудрявой золотистой головой. – Речка недалеко, а мы мамам обещали только к четырём вернуться… Уловил? Он-то уловил, только обещал вернуться не как Сашка, к четырём, а часом ранее. Но Дима не мог отказать ему, потому что уже начало холодать, на небо всё чаще набегали дождевые тучи, и ласточки летали низко-низко к земле – осень вступала в свои полноправные владения. А её приход означал начало нового учебного года и долгую разлуку со своим лучшим другом, остающимся учиться в деревенской школе. И вот мальчишки, только успевшие немного передохнуть после длительной пробежки, снова бегут навстречу холодной речной воде. Санька всегда прыгал в воду с песчаного уступа, смешно, по-лягушачьи растопыривая ноги. Он плавал гораздо лучше городского мальчика Димы, который сначала аккуратно складывал очки и только потом осторожно входил в воду с берега, постепенно уходящего на глубину. Уже вовсю шёл проливной дождь, но мальчишки продолжали плескаться в воде, заливисто смеясь, брызгаясь друг в друга и боясь вылезать больше, чем по шею, ведь от ледяного холода кожа тут же покрывалась мурашками.***
Ух и здорово же меня отругали! Во-первых, я ходил на речку, довольно глубокую для плохо плавающего ребёнка, без взрослых, а, во-вторых, заболел на следующий же день и в Москву уже возвращался не только с банками варенья, корзинками грибов и мешками картошки, но и с красным носом, соплями и больным горлом. А Сашка, беззлобно подкалывая, говорил вместо прощальных или утешительных слов: – Слабенькие вы, городские! Слабенькие! И головой своей кудрявой покачивал, как только он умел. Тогда я страшно обиделся и только теперь, будучи взрослым двадцатисемилетним мужчиной, понимаю: это была родительская любовь, самая сильная из всех её видов. Разбил два яйца себе на яичницу, они аппетитно зашипели на сковородке. Но плотно есть с утра мне никогда не нравилось, поэтому половина сегодняшнего завтрака останется на поздний ужин, если не на следующий завтрак. Найти себе девушку, которая умеет готовить, – лишь очередной пункт в списке дел респектабельного «продажника». К сожалению, проводя целые дни на работе, обычные житейские потребности как-то забываются и становятся менее нужными. Но сегодня я, взяв отгул на целый день, посвящу себя лишь одному: встрече со своим лучшим другом.***
Первое сентября Дима перестал любить, как только стал гордо именоваться «старшеклассником». Само это слово звучало по-взрослому солидно, и разве могло быть дело такому серьёзному юноше до маленьких детей, путающихся под ногами старших и с опаской на них взирающих. Дима, Дмитрий Юрьевич, с прохладцей поглядывал на праздничную кутерьму: учителя суетились, школьники суетились, родители суетились. Казалось, весь мир суетился, кроме него самого. Но однажды, в точно такое же первое сентября, парень потерял свою привычную холодность и серьёзно-надменный вид. – Привет, городской! – и вдруг кто-то огрел его по затылку букетом цветов. Никто, кроме Сашки, не мог обратиться так к Диме. Парень, сияя от счастья, не верил собственным ушам и даже собственным глазам, когда увидел прямо перед своим лицом улыбающегося Санька, как всегда тряхнувшего золотыми кудрями. Тут же растеряв всю свою серьёзность и надменность, Дима кинулся в объятия другу, напрочь позабыв о том, что у них обоих в руках букеты.***
Оказывается, родители Сашки настояли на том, чтобы тот поехал в Москву получать хорошее столичное образование, а ему пришлось нехотя соглашаться с таким положением дел. Санька быстро влился в сложившийся коллектив нашего класса, так как был гораздо словоохотливее меня, поэтому уже через месяц травил анекдоты с моими одноклассниками. Я же лишь слушал их и улыбался, иногда, когда друг рассказывал особенно смешные байки, приглушённо смеялся. Раньше, ещё до появления Санька в моей школе, я почти не общался с одноклассниками и не мог назвать их даже своими знакомыми, а теперь мы стали единым целым и все радости и беды делили вместе, и на одного приходилось ровно столько же, сколько и на другого – неважно, будь то горе или счастье. Как я и думал, половина яичницы осталась на потом, потому что еда совсем не лезла в горло. Снял очки и отправился в душ, после чего в гардеробную. Вопрос с выбором одежды не стоял открытым: выглаженная белая рубашка с накрахмаленным воротником и серый костюм. Всегда любил этот деловой стиль одежды, нарочито подчёркнутую солидность, а Сашка был простым: вместо пиджаков и брюк носил широкие футболки и рваные джинсы, получая за это выговоры от учителей. А ещё он просто ненавидел «эти удавки на шею», галстуки то есть.***
То было лето между восьмым и девятым классом: потраченный на учёбу и сдачу экзаменов июнь. Ребята приехали в деревню в июле: Санька строил планы на оставшиеся два месяца и говорил, что надо наверстать всё упущенное, а Дима… Он ничего не строил на июль и часть августа, лишь думал о грядущем учебном году, уже сейчас взяв с собой книги из школьной программы и не только. Пока у Димы было летнее чтиво, он не замечал, что они с Сашкой видятся реже, чем в прошлые года. Но книги уменьшались с катастрофической скоростью. В этот же период ему приглянулась девчонка с рынка, торгующая со своей бабкой яблоками. Парень купил у неё целый (совершенно ненужный) килограмм и добился своего: её звали Викой, жила она совсем недалеко от Диминой дачи, а номер её домашнего телефона начинался на цифру три и заканчивался восьмёркой. Парень спешил домой, чтобы поделиться новостью с лучшим другом, но того не оказалось на месте. С Саньком они встретились лишь на следующий день, почти под вечер. Он выглядел слишком счастливым, даже для своего обычного состояния. Тогда Дима не выдал подозрения и позволил себе лишь чуть-чуть нахмуриться. Но это было настолько обыденным для него выражением лица, что невнимательный от счастья Сашка ничего не заметил. Он взахлёб рассказывал о какой-то девчонке: о том, какая она красивая и милая; про самые вкусные яблоки из её сада, хотя они были самыми обычными, некоторые даже кислили; пытался найти для неё сравнения, но это получалось весьма коряво. Однако Дима смог уловить для себя самое главное: предметом обожания друга стала Вика, его «девочка с яблоками».***
Я надкусил зелёное кислое яблоко и вцепился в него зубами, освобождая свои руки, чтобы надеть рубашку. Она была ещё тёплой после глажения. Можно было, конечно, погладить рубашку вчера, чтобы потратить меньше времени сейчас, но я слишком устал, поэтому заснул прямо в офисном костюме. Мысленно поставил ещё одну галочку: привести его в порядок. Была бы жена или хотя бы невеста, было бы проще, но я её намеренно не искал, как и лёгкого выхода из ситуаций, даже в таких бытовых мелочах. Кстати, та история закончилась ничем для всех троих. Санька поспешил к Вике, а я остался со своей детской обидой и злостью. Я не привык, что мне нужно конкурировать с лучшим другом, и точно также не привык проигрывать кому-то, а ещё терпеть не мог второе, «почти первое» место. Страшно бесился, читая Брэдбери и до скрипа сжимая зубы. А потом понял, что всё равно теряю смысл произведения, и лёг спать. Утром я проснулся, с радостью обнаруживая необычайную свежесть мыслей. После сна чувства остыли: растаяли злость и ненависть ко всему миру. Тогда, едва одевшись, я бросился к дому Сашки, чтобы отдать ему номер и адрес Вики. Конечно, пришлось солгать о том, как мне удалось получить такую ценную для него информацию. Но несмотря на эту незначительную по сравнению с тем, что было открыто в нашей дружбе, ложь, моему счастью не было предела. Сашка и Вика встречались, а я любил другую женщину, чьё имя начиналось на «н» и заканчивалось на «а». Нет, никакая не Наташка или Нинка, и вовсе не Надежда. Она даже не была живой, и её звали Наука. Я был жаден до знаний, стараясь добыть их отовсюду, откуда только мог, и не потерял этой своей страсти до сих пор. Почему же всё закончилось ничем? Потому что начались учебные будни: Санька и я уехали в Москву, а Вика осталась в деревне. Некоторое время они слали друг другу любовные письма, а потом им обоим наскучила эта детская романтика в духе «Ромео и Джульетты». Так и кончилась наша первая любовь. Я оделся и вышел на улицу: серые тучи заволокли небо, моросил мелкий холодный дождь. Сейчас без пяти одиннадцать. У меня мало времени, чтобы успеть выполнить все запланированные дела до встречи с другом, тем более мы встречаемся за городом. Работу придётся сделать завтра в офисе, а дела по дому отложить на вечер. Оставил в сегодняшнем расписании я лишь одно дело, значимое и для меня, и для Сашки.***
Рано или поздно всё заканчивается. Все школьники, так или иначе, мечтают побыстрее окончить школу и получить заветную корочку – аттестат. Но с приближением выпускного даже Дима боялся смотреть в будущее, во взрослую, самостоятельную жизнь, хотя всё было распланировано и расписано чуть ли не погодам. Санька, кажется, наоборот ничего не боялся, а возможность пролететь с институтом даже радовала его, ведь в случае неудачи он смог бы, наконец, вернуться в любимую деревню, а все доводы лучшего друга о важности поступления в ВУЗ шутя пропускал мимо ушей, раздражая того своей беспечностью. Вовсю шла подготовка к выпускному. Классная руководительница Лидия Михайловна, престарелая учительница пения, была весьма педантична и безжалостно гоняла бедных выпускников по актовому залу, словно те были солдатами Кремлёвского полка, не меньше. Даже Дима, всегда придерживающийся правил и поставленных планов, начинал от этого уставать. Но помимо официальной части самими выпускниками готовилась ещё и неофициальная, только для них, молодых юношей и девушек, с интересом и одновременно с опаской глядящих в будущее. Репетиции не прошли даром, и, как сказала Лидия Михайловна, комар носа не подточил. Теперь по улице шли счастливые выпускники, громко и неразборчиво горланящие то песни, то стихи, перебивающие друг друга и безудержно хохочущие. Они показывали свои аттестаты всем прохожим подряд, всколыхнув у тех воспоминания о былой молодости и вызвав улыбки на их лицах. Ребята не могли нафотографироваться на фоне московских достопримечательностей, не могли напеться, не могли насмеяться, а главное – не могли унять своего счастья. В кафе, заказанном заранее, празднование продолжилось не менее бурно. Даже серьёзному Диме сорвало крышу. Он в первый раз танцевал до упаду смесь вальса и твиста, только что изобретённую самим собой, в первый раз попробовал алкоголь, в первый раз кривлялся для школьных фотографий, в первый раз улыбался так, что сводило скулы, и мог наконец избавиться от «этой удавки на шею». Парню было неожиданно весело: безразмерная радость накрыла его с головой. Но в самый разгар вечеринки Дима вдруг заметил, что Санька засобирался к выходу. Парень еле связывал буквы в слова, а слова в предложения, однако он задержал своего друга, когда тот уже повернул ручку двери. Дима просил Сашку остаться, а он лишь качнул своей кучерявой золотистой головой и улыбнулся: – Я пойду: меня предки ждут. А ты оторвись на всю катушку и за меня тоже! Парень вывернулся из слабоватой хватки своего друга, пьяного скорее от счастья, нежели от выпитого им шампанского, и вышел на улицу. Дима услышал, как шумит проезжающий мимо транспорт, ощутил духоту летних московских улиц, а потом за Санькиной спиной с грохотом захлопнулась дверь.***
Сейчас я сижу за рулём своего автомобиля и направляюсь в один из московских пригородов, потому что с тех самых пор, как за Сашкой закрылась та дверь, мы ни разу не виделись. Почему? Как так могло получиться, что два лучших друга не виделись почти десять лет? А вот как.Перекрёсток. Авария. Гроб.
И сейчас на заднем сидении лежат две красные гвоздики, потому что я еду к своему лучшему другу Саньке.На могилу.