Убийца

Она долго думала, что же все-таки пошло не так. Думала о том, как вообще она могла решиться на такое. Наступить на горло собственной еврейской гордости и сказать ему "да". Фредерик Цоллер настойчив в своих желаниях. Не так. Шошанна Дрейфус (теперь уже точно забыть это имя, теперь она навсегда Эммануэль Мимье) недостаточно сильна в своей борьбе. Наверное, все было бы по-другому, если бы Марселя не забрали. Если бы майор Хельштром не заметил его во время инспекции. Но на премьере все должно быть идеально, а темнокожий монтажер в идеальный нацистский сценарий не вписывался ни при каком раскладе. Молодец, говорила Бабетт из кондитерской, отхватила героя войны, но Шошанне хотелось выть от бессилия, глядя в наивные глаза рядового Цоллера. Глядя на неумелые попытки завязать беседу, дотронуться её руки, поцеловать при встрече. Когда с рядовым пришлось лечь в постель, она надеялась, что сможет хотя бы сдержаться и не ударить Цоллера по его смазливой немецкой мордашке. Разумеется, спать с ним так скоро не было никакой необходимости, но Шошанна, прекрасно понимая, что однажды это всё же произойдет, решила не оттягивать неизбежное, тем самым упрочив свое положение в нежном сердце шутце Цоллера, романтичного юноши и убийцы почти трех сотен человек. Убийцы. Он был убийцей, хотя она едва не успела забыть об этом, несмотря на толпы поклонников и поклонниц, что постоянно возникали вокруг них. Фредерик искренне радовался триумфу, и все, что оставалось Шошанне - аккомпанировать зубным скрипом всем этим встречам, полным восторгов и автографов на салфетках и билетах в кино. Все забыли, что он был убийцей. Даже он сам. Фредерик Цоллер начинал забывать, за что чествует его Германия. Этого Шошанна допустить не могла. "Скольких ты убил?" - спрашивает она по ночам, слыша число в ответ, слыша и не веря ему. Фредерик Цоллер не способен на подобное, уверена Шошанна. Фредерик Цоллер слишком мягкотелый, слишком нерешительный для того, чтобы эта история могла быть чем-то большим, чем просто солдатская байка, миф военного времени. "Сколько солдат не вернутся домой из-за тебя?" Её голос шуршит из-под простыней, теряясь в складках постельного белья, но находя дорогу к его уху. "Сколько крови на твоем железном кресте?" Шошанна шипит как старая ведьма, впиваясь ногтями в его плечи, обвивая ногами его торс, прижимаясь к нему так же сильно, как ненавидит его её сердце. "Достаточно". Его сильные руки переворачивают её на спину, железом прижимая тело Шошанны к кровати. Его ответ, исчерпывающий, не требующий возражений, переворачивает с ног на голову всю их жизнь. Теперь она знает, что это был он, там, на колокольне. Теперь она знает, на что он способен. Теперь она по-настоящему растеряна. Потому что он и правда убийца. *** Доктор Гёббельс приглашает их на ужин, чтобы в очередной раз обмусолить все подробности предстоящей премьеры его детища в Le Gamaar. Фредерик сахарно улыбается и внимает каждому слову патрона. Фредерик любит эту свалившуюся на него славу, любит то внимание, что она принесла ему. Настолько, что речь даже не заходит о самом подвиге героя. Шошанна недовольна, недовольна своим героем, недовольна неожиданной честью принимать нацистскую верхушку в своем кинотеатре. Возможно, будь рядом Марсель, они придумали бы, как воспользоваться этим преимуществом сугубо в интересах угнетенной Франции и еврейской нации как таковой, но рядом с ней Фредерик Цоллер, сверкающий столь же ярко, как его начиненные до блеска сапоги. - Ты не была рада, - говорит он уже дома, в их квартире на бульваре Османа. Наверное, когда-то здесь жили богатые евреи. Впрочем, какое это имеет значение теперь. - Тебе показалось, - сухо отвечает она, снимая пальто и стягивая с ног неудобные туфли. - Это огромная честь...- начинает старую песню Фредерик, расстегивая пуговицы кителя. - Честь - показывать в моем кинотеатре бездарный фильм о том, как ты в патриотическом экстазе убиваешь сотни людей? Благодарю, не стоило тратить силы на то, чтобы это устроить. Шошанна едва успевает закончить, когда он подлетает к ней с выражением бешенства на его лице, припечатывая её к стене. - Неужели так сложно проявить благодарность? - хрипло дышит Фредерик ей в лицо, - Чёрт возьми, хотя бы раз! Я старался для тебя, Эммануэль, и не могу услышать в ответ хотя бы доброго слова. Достаточно! Шошанна уже слышала это слово. В прошлый раз после него болело между ног. Это слово Шошанне не понравилось. Фредерик краснеет от гнева и кажется, что воротник его рубашки вот-вот лопнет: шея с бешено пульсирующей сбоку веной раздулась и сделалась совершенно багрового цвета. Его руки словно клещи стискивают Шошанну, избавляя от платья. Он делает это по-немецки аккуратно, и в этот момент даже хочется засмеяться. Это желание исчезает, как только в руках рядового Цоллера оказывается его широкий солдатский ремень. Он не бьет наотмашь, но и не примеряется с ударами. Он делает это как профессионал, с запалом, но без удовольствия. Дубленая кожа врезается в тело с влажным, потным шлепком, оставляя бордовый след и жгучую боль. Шошанна молчит, хотя спину печет нещадно, так, что даже глаза застилает черно-сизой пеленой. Она ждет, когда же будет достаточно. Фредерик не говорит ни слова, убирая ремень и избавляясь от оставшейся одежды. Его лицо снова спокойно, точно у ребенка, и Шошанна готова поспорить, он вот-вот расплывется в своей наивной, так иронично, виноватой улыбке. Улыбке, теперь уже навсегда связанной в её воображении с убийцей. Утром Фредерик готовит ей завтрак и приносит в постель свежесваренный кофе, к которому вместо сахара - его собственное невинное лицо с ямочками на щеках. Шошанна отрешённо принимает этот дар в качестве извинений за вчерашнее. Делает вид, что принимает, потому что её прощения рядовому Цоллеру не заслужить никогда. - Что-то не так, Эммануэль? - озабоченный тон Фредерика точно окатывает её ведром ледяной воды. Ярость захватывает Шошанну с головой, но она не в силах произнести ни звука - лишь смотреть на него, убийцу, затравленным еврейским взглядом. Вот только сейчас перед ней не убийца, а Фредерик Цоллер, приторно милый молодой солдат, тот самый, что делал неловкие попытки познакомиться с ней у кинотеатра. - В самом деле не понимаешь? - Шошанна критически выгибает бровь, оглядывая Фредерика с нотой презрения. Шутце не меняется в лице, будто бы и правда не понимая, в чем дело. - Ты была не в настроении вчера, - он растерянно пожимает плечами. - И, видимо, испортила его тебе, - фыркает Шошанна. - Ты говоришь что-то странное, - Фредерик непонимающе принимается за одежду, - право, вчера вечером я так устал за ужином у доктора Геббельса, что был счастлив всё-таки оказаться в кровати, а не уснуть обессиленным на коврике у двери, - он хихикает собственной бездарной остроте, обшаривая мебель в гостиной и спальне, - куда же подевался мой ремень? - Он здесь, - глухо отзывается француженка, подавая своему вчерашнему мучителю орудие собственной пытки. - О, благодарю, ты очень мила, - он снова улыбается, чёрт подери, Фредерик Цоллер постоянно улыбается, и эта улыбка, гори она в аду вместе с ним, скоро будет сниться ей в кошмарах. Шошанна не может уложить это у себя в голове, мысль бьется в висках, раздирая коробку черепа, но она не понимает, как он смеет не помнить того, что сделал с ней. Кто стегал ее голое тело солдатским ремнем? Был ли это настоящий Фредерик Цоллер, ежедневно упаковывающий себя в личину пряничного мальчика? Шошанна в смятении, потому что каким бы он ни казался, Фредерик Цоллер был и остается убийцей. Но она не боится его. Страх означает смирение. Шошанна слишком горда, чтобы склонить голову перед немцем. Ни одна нацистская свинья не заставит ее покориться. Даже тот убийца, что ежедневно засыпает рядом с ней. До премьеры в Le Gamaar остается один день. *** Когда люди в черных плащах эвакуируют нацистскую элиту из ее кинотеатра, Шошанна готова выть от разочарования. Уже сегодня эти бонзы могли стать горсткой пепла, и ради такого она бы даже согласилась присоединиться к ним, но штандартенфюрер Ланда уже второй раз ставит на ее надеждах жирный крест, заковывая в наручники отряд американских евреев, пробравшихся на премьеру. Геббельс недоволен, но напуган и всё-таки до сих пор уверен в лояльности Эммануэль Мимье. Фредерик напуган за Эммануэль, но рад сорванной премьере. - Признаться, я постеснялся бы увидеть себя на экране, - говорит он уже дома, глядя на нее, завернутую в плед и с чашкой успокаивающего чая в руках. А убивать людей ты не стеснялся, думает Шошанна. Фредерик нежно гладит ее по волосам, укладывая в постель. Шошанна не слушает его речей о любви, она в отчаянии, а руки Цоллера, сжимающие ее в объятьях, сковывают в тиски, точно нацистский плен, из которого ей теперь уже точно не выбраться. *** Война всё-таки заканчивается. Союзники входят в Париж, а Фредерика даже не судят за военные преступления. Даже враги забыли о том, что он сделал. Цоллер умело этим пользуется, постепенно забывая сам. - Это ведь так здорово, наступил мир, - он довольно намазывает масло на кусок багета. Шошанна молчит. - Я думаю, для нас это повод начать новую жизнь. Здесь, в Париже, вдвоем. Шошанна вдруг задается вопросом, какого черта она все еще здесь, с ним и в этой квартире, что держит ее теперь, когда ей больше не нужно его покровительство? Она не знает, что ответить себе на этот вопрос. Она остается, потому что больше у нее всё равно ничего нет. Даже кинотеатра теперь нет. - И было бы здорово завести ребенка. Шошанна не выдерживает. - Посмотри вокруг, Фредерик! Люди продолжают умирать от голода, а ты несешь какую-то чушь о благополучии и ребенке? Мы остались ни с чем, а ты, нацистский герой, надумал плодиться? Да тебя расстреляют за то, что сделал, за твои никчемные подвиги! Она распаляется все сильнее, пока мужская рука не перехватывает ее горло. - Пусть для начала попробуют, - шипит он ей в лицо. - Я хочу ребенка, Эммануэль. Будь добра исполнить мою просьбу. Он больше не просит, хладнокровно и уверенно разрывая подол ее платья (в прошлый раз он выбросил все брюки из ее комода - она орала до третьей пощечины), усаживая на стол и впиваясь пальцами в ее бедра. Бескомпромиссно вгрызается в шею, входит в нее, сухую, совсем не желающую того, и врезается, двигается, не заботясь о ней. Его руки обхватывают костлявые ноги Шошанны, пальцы бегут вверх, цепляясь за тощий зад, проходясь по выступам позвоночника - она считает каждый из них. Шошанна отворачивается, но закрыть глаза не хватает сил. Фредерик хочет, хочет ребенка. Эммануэль должна дать ему его. Шошанна уверенна, что вытравит это дитя. Но Эммануэль не сможет. *** Шошанна смотрит на орущий сверток в кроватке и не знает, что с ним делать. Она надеялась, что он умрет при родах, задохнется, запутавшись в склизкой пуповине, но он, чёрт возьми, выжил. Когда она впервые взяла его на руки, два наивно распахнутых глаза посмотрели на нее, словно бы извиняясь за эту оплошность, за сам факт своего существования. Но Шошанна не поверила им. Потому что это были глаза Фредерика Цоллера. Фредерик счастлив. Он меняет пеленки и успокаивает малыша по ночам. Они почему-то не спешат дать ему имя, и сын героя уже больше месяца остается просто "малышом". Шошанне это кажется иронией, потому что в первую встречу они обсуждали именно "Малыша". Она зовет его "le kid"*, но стоит Фредерику скрыться за дверью, все, что она может выдавить из себя - ядовитый шепот. "Le bâtard".** Фредерику недостаточно. Они лежат в холодной постели, спиной друг к другу, когда он неожиданно произносит это. - Нам стоит пожениться. Шошанна не отвечает ему. - Ребенок должен расти в браке. Она с усмешкой думает о том, что долго же до тебя доходило, немецкий герой, но отвечает сухо и просто, разрывая тишину прокуренным голосом: - Нет. Она чувствует, как напрягаются его мышцы: злость закипает под кожей Цоллера, и Шошанне слышен каждый свистящий вдох и тяжелый выдох, рвущийся из трепещущих ноздрей. - Должно быть, ты шутишь, - он цедит это сквозь зубы, пытаясь склонить ее к верному ответу. - Я не шучу, Фредерик, - Шошанна поворачивается на другой бок и совершенно бесстрастно смотрит в его глаза. Ее чаша переполнена, предел достигнут, и она не станет больше терпеть. - Довольно того, что я стала шлюхой нацистской свиньи. Довольно того, что родила этой свинье ублюдка. Твоей женой я быть не желаю. Она знает, что за этим последует. Несмотря на свою горячность, оригинальностью Фредерик никогда не отличался. Чувствуя, как сбегает по подбородку дорожка крови, Шошанна смеется. Смеется, потому что за прожитый бок о бок с Цоллером год она едва не забыла самого главного. - Знаешь, почему я смеюсь, немецкий герой? - она не хочет ждать, когда же он спросит сам. - Потому что твой любимый сын, твой малыш - еврейский ублюдок. Он замирает, замахнувшийся для очередного удара, и его рука стремительно падает вниз, как если бы ее сковал паралич. Он не верит ее словам. - Быть может, не будь твоя любовь так глуха и слепа, рядовой, ты уже давно узнал бы, кто такая Эммануэль Мимье. Фредерик не может двинуться с места, он лишь хлопает остекленевшими глазами и беззвучно разевает рот. - Ты... - только и может выдавить он. - Шошанна Дрейфус. Мать твоего чудесного, жаль, правда, совсем не арийского, дитя. Цоллер в оцепенении поднимается с кровати, подходя к колыбели. Он долго всматривается в лицо спящего младенца. Шошанна отворачивается и засыпает: ей все равно, что будет дальше. Фредерик получил, что хотел, и не ее вина в том, что его желания обернулись против него самого. *** Ей странно впервые за месяц проснуться не от плача. Проснуться одной. Она не находит ребенка в кроватке. Она не находит Фредерика. Она не знает, что думать - может, это всего лишь сон, все, что было, война и немецкий герой, но кровоподтек на подбородке твердо заверяет в обратном. Она варит кофе, когда за спиной раздаются шаги. Шошанна оборачивается, ожидая застать картину семейной идиллии. Но застает лишь Фредерика, лицо которого не выражает ничего. - Где малыш? - холодно спрашивает она, снимая турку с огня. В Шошанне говорит лишь любопытство, праздный интерес. - О чем ты, Эммануэль? - он смотрит на нее и улыбается, будто бы в самом деле не понимает, о чем она говорит. - О нашем сыне, Фредерик. - Бог с тобой, Эммануэль, он ведь родился мертвым, - его голос сладкий, голос шутце Цоллера, голос паренька из кондитерской, юного заложника громкой славы. Шошанна не понимает, какого черта, не могла же она сойти с ума, не могло же ей этого привидеться. Она помнит эти разрывающие ночь крики, беззубые десны, терзающие ее соски, и грязь, горы грязных пеленок. Она помнит, потому что все это было только вчера. Смущенный Фредерик уверяет, что это не более, чем ее воображение, что ей просто сложно смириться с болезненной утратой. Фредерик мило улыбается, пытаясь успокоить ее. Но потом она видит его глаза. Шошанна знает этот взгляд. Этот взгляд она чувствовала вместе с болью ударов, свистом ремня, с треском разрываемой ткани. Она не перепутает его ни с чем и никогда. Потому что это взгляд убийцы. - Почему ты не купил молока? - Шошанна старается, чтобы ее голос не дрожал. Она не должна показать ему свой страх. А ей впервые становится по- настоящему страшно. - Какая непростительная оплошность, - на его щеках снова приторные ямочки, омерзительные, как и он сам. Фредерик целует ее в лоб, - сейчас же исправлю ее, дорогая Эммануэль. Дверь за ним закрывается, но Шошанна прекрасно понимает, что он вернется очень скоро. И тогда она уже больше не покинет этих стен. Ей следовало убить его, она это знает, но ее еврейская злость, жажда возмездия, что сподвигла ее на тот самый так и не состоявшийся поджог кинотеатра, неожиданно оставляет ее. Бежать - все, что она может теперь, снова бежать, не оглядываясь, как тогда, в сороковом году. Она берет с собой лишь самое необходимое, выбираясь из дома по пожарной лестнице. Ей не привыкать спасаться и прятаться, не привыкать бросаться навстречу неизвестности. Шошанна не знает, где ей найдется пристанище на этот раз, но она точно знает, куда идти. Фредерик Цоллер успел забыть, за что чествовала его Германия. Шошанна Дрейфус не может допустить того, чтобы герой отрекся от своих подвигов. *** Она изучает смету и пересчитывает еще раз. Новый проектор сможет окупиться за полгода, хотя здесь, в Лилле, нельзя быть уверенной настолько же, как это было в Париже. Хрипы радиоволны отвлекают ее от расчетов, и она не может сдержать улыбки. "Нюрнбергским трибуналом признан виновным в военных преступлениях и приговорен к смертной казни через повешение рядовой Фредерик Цоллер..." Попранная подошвами союзнических сапог, Великая Германия не смогла не забрать своего героя с собой, как забирала всех своих героев. Может быть, она оставила бы его, отпустив, ведь Германия давно забыла, в чем же состоял подвиг рядового Цоллера. Но Шошанна помнила, что его подвиг был лишь в том, что Фредерик убил несколько сотен людей. Шошанна не позволила рядовому Цоллеру отречься от этой славы. Потому что Фредерик Цоллер остался убийцей даже тогда, когда перестал быть героем.