Фукуро говорит

В приюте все говорили, что Фукуро странный. Он был шарообразным, со смешными маленькими тонкими ногами и руками, а зелёная поросль надо лбом меньше всего походила на волосы. Родителей своих Фукуро не помнил. Воспитатели утверждали, что они умерли, дети же тыкали Фукуро в бока и смеялись: «Тебя бросили, ты и укатился от мамы с папой! Как мячик, мя-я-ячик!». Ещё они пели глупые песенки, читали по слогам скороговорки и постоянно болтали, желая раньше других нажаловаться воспитательнице, что кто-то из них съел лишний кусок хлеба или спрятал под подушкой общую — одну на всех — книжку с картинками. С Фукуро они играть не хотели, дразнили его и показывали языки из своего угла комнаты, но натыкались на полнейшее равнодушие и временно переставали задираться. Не при воспитателях, во всяком случае, получить нагоняй из-за по-детски злобных шуточек не хотел никто. В приюте был свод неписаных правил и листочек с написанными, его приклеили на дверцу шкафа, где хранилось невкусное печенье. Воспитатели следили, чтобы сироты (чаще всего дети пиратов, естественно) ложились спать вовремя и вставали по звонку колокольчика. Обливались ледяной водой, чистили зубы одинаковыми щётками и, натянув безразмерные одежды — никому не подбирали ничего по фигуре, мало или велико, всё одно, — шли строем в столовую есть пресную овсяную или перловую кашу. Иногда давали чай, по большим праздникам с сахаром. Фукуро не мог сказать, что их обижают или плохо обращаются, он не знал другого к себе отношения и других слов, кроме: «Эй, яйцеголовый!» и «Молчун язык откусил!». Не с чем было сравнивать: на улицу сирот не выпускали, по двору позволяли гулять не больше двух часов в день. Из окон спален открывался чудесный вид на кучу с нечистотами и бедняцкие районы города. Приют финансировал мэр города в надежде вырастить из беспризорников приличных людей, однако воспитатели считали, что из озлобленных зверят ничего путного всё равно не получится и незачем их баловать лишний раз. Выделенные на содержание деньги они честно делили между собой, а для детей ввели особую статью расходов, чётко оной придерживаясь. Голодные времена или сытые, тепло или холодно, ни одного лишнего белли не тратили они на сирот, но и не воровали слишком уж нагло. Утомлённым жизнью дамам далеко за сорок не хотелось ничего, кроме тихой смерти в окружении детей и внуков, а чужие брошенные дети — на что они им? Своих бы прокормить, а остальное уже не их ума дело. Смертность в приюте, где жил Фукуро, была намного ниже, чем где бы то ни было (об этом шептались трубочисты), потому и жаловаться, вроде бы, не на что. Фукуро считали ненормальным. Другие дети задавали бесконечные «почему?» и воспитатели огрызались в ответ или отвечали слишком расплывчато, чтобы им поверить. Фукуро предпочитал не спрашивать. Его не любили именно за это: не играет, не шепчется со всеми по ночам, воображая прекрасную жизнь, когда их возьмут к себе новые мама и папа, катается себе по приюту и непонятно что думает. Больше всего в приюте не терпели тех, кто думает, и тех, кто понимает. Фукуро было уже три года, он не разговаривал и не требовал у воспитателей «Дай!» или «Буку». Он был тихим, спокойным ребёнком, слишком смешным и странным, чтобы всерьёз его бить или наказывать, но от его внимательного, цепкого взгляда многим становилось не по себе. Наставница приюта, мадам Ш., как её называли дети, подумывала позвать врача, чтобы выяснить, болен ли мальчик — все ребята уже лопочут и даже выговаривают сложные слова, а он только смотрит и складывает кубики. Непорядок. И ещё, настоятельница, конечно, не думала об этом долго и всерьёз, но… ей казалось, что Фукуро не просто слушает, но и запоминает: сплетни, принесённые молочником, пересуды воспитательниц, развязные тайны старших детей, постыдные секреты молодых девушек, уходивших вечерами на свидания… Про Фукуро говорили много гадостей, а он спокойно собирал и разбирал кубики, листал книжку с картинками и думал, что разговаривать с дураками скучно. Ему, может, и хотелось поговорить, но с кем? Кому раскрыть душу, полную знаний и впечатлений? Никто не станет слушать. Никому не интересно, значит, Фукуро будет молчать, пока не найдётся достойный слушатель. В три года Фукуро много слушал, понимал и хранил крупицы информации, как зеницу ока, как своё самое ценное сокровище. Спустя ещё три года десяток приютских детей отправили на стра-а-ашно секретный остров, чтобы там… играть? Фукуро стойко сносил побои от воспитателей, голодал и следовал всем правилам, установленным в приюте, но на безымянном острове ему пришлось не просто играть — выживать. Его и остальных детей (даже девочку с веснушками, которая очень нравилась Фукуро) поднимали до рассвета, заставляли бегать до изнеможения, били и ругали незнакомыми словами. А когда из десяти сирот остался он один, круглый и смешной мячик на ножках, случилось удивительное. Фукуро привели в огромное здание, напоминавшее вытянутое тело сороконожки, и сказали: ─ Теперь ты будешь тренироваться вместе с ними. Шесть детей. Пять мальчиков и одна девочка (светленькая, она Фукуро не понравилась, очки у неё глупые и веснушек нет). Они смотрели на Фукуро и чего-то, кажется, ждали. А когда не дождались, самый маленький из них, кудрявый и как будто квадратный (всё из-за носа!) спрыгнул с верхней койки и протянул руку — на вид тоже квадратную, но тёплую и мягкую. Он улыбнулся и громко объявил: ─ Меня зовут Каку! ─ назвал всех по очереди, начиная от ближайшей к стене кровати, и каждый пристально глядел новенькому в глаза, а Фукуро запоминал их имена, лица, выражения и позы. Они были не такие, как дети из приюта. Другие, а какие именно, непонятно. — А тебя как? Фукуро моргнул, его длинный искривлённый рот дрогнул, но из него не вырвалось ни звука, ни слова. Каку удручённо покачал головой, оглянулся на остальных и, вновь повеселев, разрешил: ─ Тут много свободных кроватей, выбирай любую! ─ Неудачников скинули в море, вот места и освободились, ─ буркнул парень в цилиндре и повернулся ко всем спиной. Знакомиться он не хотел, общаться тоже. Фукуро почувствовал к нему нечто вроде благодарности и вперевалочку попрыгал искать удобную для себя кровать. Прошёл год. Фукуро по-прежнему не желал разговаривать, кивал, всё-всё понимал, но молчал, как пират на допросе, по словам Джабуры. Он был самым старшим среди них, будущих агентов Мирового Правительства, самым активным и драчливым. Пока Фукуро методично собирал информацию, разбирался, чем им вообще придётся заниматься и наслаждался каждой минутой, проведённой вне казарм, Джабура искал себе приключения. Чаще всего, почему-то, они находились рядом с Луччи, который терпеть не мог слабаков, неудобные вопросы и Джабуру, естественно. Инструкторы били их, запирали в карцере, наказывали и отчитывали, но каменнолицему Луччи всё было нипочём, а Джабура, стоило унюхать запах свободы, начинал буянить с удвоенной силой. Фукуро не ожидал, что окажется здесь на своём месте, не ожидали этого и теперь уже боевые товарищи. Калифа обрабатывала драчунам ссадины и раны, журила Бруно, который «не доглядел» и поглядывала на Фукуро с немой просьбой: «хоть ты поддержи, они меня живьём съедят!». Вместе они вставали, застилали постели, купались в ледяной реке и бежали утренний кросс в лёгкой одежде, сшитой вроде бы одинаково, но для каждого по размеру. Кормили всего три раза в день, зато давали мясо и сахар, а каша была до того вкусная, что Фукуро высовывал язык и слизывал сладкие комочки со дна, пока Калифа больно не била его локтем в бок и не подсовывала свою порцию. Тренировали их так, словно хотели убить. Луччи выворачивал пальцы, пытаясь освоить шиган, Джабура ломал ноги — в разных местах, Калифа не могла лежать и беззвучно плакала от боли в каждой клеточке измождённого тела. Кумадори быстро вырос и согревал всех в особо холодные ночи, а Каку, мальчик-улыбка, старался развеселить после неудачного спарринга: рассказывал нелепицы и небылицы, которых просто не могло быть, потому что ничего, кроме этого острова, они никогда в своей жизни не видели. Калифа робко заикалась про своих родителей, но стоило развить эту тему, как она мрачнела и отводила глаза. Их никто не любил, никто не жалел, никто не учил состраданию и жалости. Вопреки законам логики и здравому смыслу, самый безжалостный и бесчувственный из них, Роб, мать его, Луччи, как говорил Джабура, однажды притащил в казарму голубя. Лил тропический дождь, Луччи промок до нитки, а птицу завернул в свою майку и донёс в тепло, как сокровище. Фукуро понял его сразу — он почти так же относился к словам, которые оставлял не рождёнными на языке и губах. Луччи не скрывал шрамов на спине, светил ими, будто бросая всем вызов: «Ну, ударьте меня! Скажите что-нибудь, если кишка не тонка!». Его взгляд лучился решимостью, он бы за голубя, крохотного и белоснежного, им шеи свернул голыми руками. Каку едва слышно вздохнул и подвинулся на кровати, освобождая нагретое место. Через месяц Фукуро заговорил. Случайно (совершенно!) проходя вечером мимо тренировочной площадки, где никого не должно было быть — ужин по расписанию — он услышал тихую, внятную речь. Так говорил только Луччи, выплёвывая слова в лицо собеседнику. «Что ты делаешь?» Луччи небрежно повёл плечом, отвечая: тебе какое дело, катись отсюда, но Фукуро не желал катиться. Он хотел послушать, как Луччи учил своего голубя, Хаттори, в смешной шапочке, сшитой украдкой по ночам, говорить. ─ Ты меня отвлекаешь. ─ Уху! ─ подтвердил Хаттори, взмахнув крылом. Фукуро не уходил. ─ Ладно, ─ Луччи заметно напрягся, но непреклонно вздёрнул подбородок. ─ Скажи: «Роб Луччи!». ─ Уху-ху! — печально ответил Хаттори, глядя на хозяина умными, всё понимающими глазами. Фукуро тихо хихикнул. ─ Роб Луччи! ─ Уху! Фукуро подошёл ближе, заглянул в раздосадованное и совсем не каменное лицо Луччи (Каку тоже оказался совсем не деревянным), и с сочувствием сказал: ─ Неправильно ты его учишь, чапапа. Ты звукам учи сначала, которые он выговорить сможет, а потом имя своё повторяй. Это ж тебе не попугай, чапапа. Есть люди, которым очень сложно выражать эмоции: у них почти всегда одинаковое выражение лица, а понять, что они чувствуют, можно лишь после долгого знакомства. У Луччи с выражением эмоций было всё крайне печально, за что его хвалили наставники, но друзьям от его продвинутого навыка легче не становилось. Для себя Фукуро отметил сегодняшний день как знаменательный, поворотный, исключительный ─ великое множество слов передавало краткий миг изумления, что проступило на лице Луччи. По обыкновению надменно сощуренные глаза широко распахнулись, брови дрогнули и поползли вверх, а рот приоткрылся, словно Роб хотел что-то спросить, но не мог из-за напряжённой внутренней борьбы. Проще и понятнее всего повёл себя Хаттори: он взмахнул крыльями и свалился с тренировочного столба. Никто не верил, что всё это время Фукуро не разговаривал просто потому, что не хотел. Калифа от души потягала его за уши, Джабура влепил подзатыльник, а Луччи сверлил спину настолько убийственным взглядом, что хотелось взлететь под потолок и притвориться воздушным шариком. Говорящим. Друзья окружили его плотным кольцом, тормошили, дёргали, повторяли один и тот же вопрос на разные лады, а Фукуро взахлёб рассказывал всё, что приходило в голову. Он не мог остановиться, язык заплетался, а горло пересохло с непривычки, но столько всего хотелось ещё добавить, столько обсудить! Фукуро выбалтывал секреты воспитательниц из приюта, подслушанные разговоры инструкторов, смеялся и плакал одновременно от острого, невероятно приятного чувства, что теперь ему есть, с кем говорить. В пяти мальчиках и одной девочке скрывалась нечеловеческая сила, но ещё глубже в них сидели боль и одиночество. По иронии судьбы их свели вместе, чтобы вершить Абсолютное Правосудие, то будет много позже, когда-нибудь потом, а пока Фукуро накинул всем на плечи одеяла, усадил в кружок и заставил взяться за руки. Он хотел говорить со своими друзьями. Объяснить, что теперь они вместе, а семеро — это уже не один против всего мира.

***

─ Ты слишком много треплешься, Фукуро! ─ рыкнул Джабура, пихнул в бок ногой и получил в ответ тычок под рёбра. ─ Ничего не могу с собой поделать, чапапа. ─ Но разбалтывать про нашу миссию зачем?! ─ Чтобы было веселее, чапапа? В кабинете Спандама на самого Спандама никто внимания не обращал. После пятилетней разлуки Фукуро дико хотелось обнять Каку, потрепать Калифу по волосам и протянуть руку Бруно ─ он таким серьёзным стал, не узнать. С Луччи обниматься слишком больно и страшно. Как и в детстве, взглядом он мог кромсать на кусочки, но видно было по взъерошенному Хаттори, что встрече он тоже рад. Немного. Плохо не уметь выражать эмоции, чапапа. ─ Миссия выполнена, ─ ледяным тоном сказал Луччи, его высокомерный голос напомнил Фукуро вечера на пустой тренировочной площадке, где они тайком от других учили Хаттори говорить, а потом самого Роба ─ чревовещать. И не убивать всех неугодных. Терпения у него мало, гордости выше головы, тут уж ничего не поделаешь, таким вырос, таким и умрёт. Об этом Фукуро никому не рассказывал, как и про действительно важные вещи. Молчать сложнее, чем говорить. Фукуро старался совмещать. И когда они шли по шпалам, оставив позади разрушенный Эниес Лобби, всё вдруг стало таким смешным. Абсолютное Правосудие, что показало клыки тем, кто убивал ради него. Сила и способности, бесполезные против упрямства и желания жить. Опыт и жестокость столкнулись с любовью и верой, и проиграли, и остались ни с чем. Фукуро обернулся, долго смотрел на дым. Пламя, обрывки флага Мирового Правительства, безумие, охватившее остров вечного дня, пронеслись перед глазами быстрее, чем вся жизнь, чем Морепоезд, ускользнувший в последний миг от Аква Лагуны. Фукуро не до конца понимал, что именно чувствовал, и не мог пока подобрать правильное слово, но проговорил громко и с чувством, чтобы все точно услышали: ─ Я рад, что вы все живы, ребята. Чапапа. ─ Не до конца, ─ горько улыбнулась Калифа, коснувшись руки Луччи, который безжизненно свисал с плеча Кумадори. ─ Но ты прав. Мы живы, а дальше будет видно. ─ Потрепался бы, что ли, ─ вдруг буркнул Джабура и широко, как прежде, оскалился. Лицо Каку просветлело, и он дёрнул своего носильщика за усы, вызвав бурю негодования. Успокоившись, Джабура закончил мысль: ─ Идём, как на поминки. Твоя болтовня здорово отвлекает. Нет, не буду я тебе рот зашивать!.. Фукуро подпрыгнул, упруго оттолкнувшись здоровой ногой от воды, и начал говорить.