Nightmares

      Чарльз просыпается глубокой ночью от неясного гулкого шума. Звуки тихие и неприятные для слуха, доносятся до него, словно сквозь толщу морской воды. Хаотичное постукивание, бряцанье и скрежет, как если бы кому-то приспичило порыться в ящике со старыми железками среди ночи.       Ксавье кое-как садится на кровати, подтягиваясь на руках, и потирает глаза. Он почти не спал двое суток до этого, собирая своих воспитанников на летний отдых, вверяя их в надёжные руки Хэнка и Рейвен, и сейчас согнать пелену столь желанного сна кажется чем-то непосильным, сверхъестественным и невыполнимым даже для Профессора Х. Мысли мечутся в голове, словно стая испуганных птиц в тесной клетке, и на то, чтобы собраться и привести сознание в порядок, уходит добрых две минуты.       Мужчина замирает и прислушивается. Шум ненадолго утихает, и мирную тишину его спальни нарушает лишь мерный шелест тюля на открытом окне и гул идущего где-то далеко-далеко за холмами поезда. Чарльз решает, что ему просто приснилась вся эта какофония звуков, и уже было ложится обратно, как шум возвращается с новой силой.       Сонливость испаряется за долю секунды. Мысль о том, что в поместье кто-то пробрался с неясной целью, простреливает сознание, подобно отравленной игле. Страх сдавливает горло раскалённой проволокой, и Ксавье поспешно «сканирует» здание на наличие посторонних. И к своему удивлению обнаруживает, что кроме него, пары детей, решивших остаться на каникулы в особняке, и Леншерра, два месяца назад вернувшегося на порог школы, в его родовом поместье больше никого нет. А шум между тем нарастает, и телепат слышит, как что-то с треском врезается в стену.       Тихо ругаясь на свои абсолютно бесполезные в быту ноги, в дикой спешке, обусловленной страхом, он кое-как перебирается в коляску. Конечно, он мог бы узнать, что случилось, не выходя из комнаты, но практика и горький опыт давно научили его, что люди ощущают дискомфорт, когда кто-то вероломно залазит к ним в голову без крайней на то надобности. Да и сам Ксавье всегда полагал, что там, где можно обойтись без своих способностей, следует поступать именно так.       В полумраке узкого коридора неизвестный шум кажется ещё более пугающим. Наверное, оттого, что в доброй половине фильмов ужасов, которые когда-либо смотрел Чарльз, были подобные сцены: тёмной ночью одинокий мужчина в расцвете лет решает проверить, откуда доносятся странные звуки, а в следующей сцене погибает самым нелепым способом из всех, какие только можно вообразить. Ксавье криво ухмыляется собственным мыслям: во-первых, монстров не существует, кроме тех, что живут внутри всех нас, а во-вторых, многие ли из погибших в хоррорах были сильнейшими телепатами своего времени?       Мягкий ворс ковра глушит звук от колёс его коляски, и это несказанно радует – так намного проще двигаться на слух, проверяя комнату за комнатой в поисках причины, нарушившей его ночное спокойствие. Шум то затихает, то возобновляется с новой силой, и всё больше напоминает метания дикого животного в цепях: лязг, скрежет, и, как выясняется позднее, невнятные стоны и рычание.       Он останавливается напротив массивной дубовой двери. За последние два месяца он буквально наизусть выучил всё, что за ней находится, ибо каждый день бывал в гостях у её владельца. Чужие эмоции ощущались так чётко, что ужасный скрежет и металлическое бряцанье сразу ушли на второй план. Страх, тревога и злость словно хлестали телепата по щекам, заставляя сердце в груди болезненно сжиматься, а пальцы сильнее стискивать подлокотники кресла.       С тех пор, как Леншерр вернулся в школу после своего двухгодичного «отпуска», его отношения с Чарльзом получили новый виток развития, и теперь их едва ли можно было назвать «просто хорошими друзьями». Долгие разговоры, с каждым разом носящие всё более откровенный характер, случайные взгляды, обнажающие душу и желания, и осторожные тёплые касания – словно не было двадцати лет боли, страха и обид, словно не было Шоу и Апокалипсиса, словно никто не умирал, никто не терял семью и друзей. Однако ту грань, после которой один мог своевольно вторгаться в личное пространство другого, они ещё не переступили, и потому войти без стука казалось Чарльзу моветоном в худшем его проявлении.       – Эрик? – Зовёт он в полголоса, тихо постучавшись костяшками пальцев. Ответа нет. – Эрик, у тебя там всё в порядке? – Ничего, кроме гулкого стука и тихого стона.       – Я вхожу, – Чарльз предупреждает скорее сам себя, поворачивает ручку двери (та, к счастью, не заперта) и осторожно толкает дверь.       Комната встречает его полумраком и духотой. Надо бы открыть окно, но это последнее, что сейчас волнует Ксавье. Час близится к рассвету, и солнце ещё за горизонтом, но даже толики его света хватает, чтобы разглядеть происходящее. Леншерр лежит на кровати, прикрытый одной лишь простынёй. Его тело и постельное бельё мокрые от пота, пальцы судорожно сжимают край простыни, голова мечется на подушке из стороны в сторону, а с губ то и дело слетают неясные слова. Кажется, это немецкий, но голос звучит так тихо и хрипло, что Чарльз не может быть уверен. Волны отчаяния и страха, исходящие из сознания мужчины, буквально заполняют всю комнату и топят телепата. Но даже сильнее, чем это, пугают десятки мелких металлических предметов, кружащих над спящим мутантом, словно рой рассерженных пчёл. Они мечутся хаотично, сталкиваются, врезаются в стены, падают и вновь вздымаются в воздух. Ксавье еле успевает уклониться от какой-то пуговицы и перьевой ручки, а связка ключей угождает по спицам его коляски. Он благодарит всех богов, что когда-то давно предусмотрительный Хэнк заменил все металлические части его коляски на другие материалы.       – Эрик, дружище, проснись, - зовёт Чарльз, не решаясь подойти ближе и попасть под «обстрел», но кошмар мёртвой хваткой острых когтей вцепился в свою жертву и не желает отпускать.       Новая волна боли и отчаяния пронзает сознание телепата, и на этот раз он чётко слышит слово «Mutter» из уст Эрика.       Чарльз не может выносить это дольше. Что-то металлическое пролетает возле его щеки и больно царапает кожу, пока он пробирается до кровати на своей коляске, и Ксавье тихо ругается себе под нос, стараясь впредь быть ещё более осторожным. Голос разума подсказывает, что любая из этих парящих металлических безделиц может и убить его ненароком.       Он останавливается точно напротив Эрика, и даже на расстоянии чуть меньше метра ощущает жар, идущий от его тела. Грудь мужчины часто-часто вздымается в такт неровному сбивчивому дыханию, а капли пота стекают от висков на подушку. Они через многое прошли вместе, но Чарльз готов поклясться, что ещё никогда не видел Эрика таким. Никогда не ощущал столько боли, словно до этого дня, а точнее ночи, Леншерр хранил её где-то глубоко внутри, за семью печатями собственного сознания. Прохладная ладонь телепата ложится на взмокший горячий лоб, и Чарльз пропускает через себя сотни сумбурных отрывков воспоминаний. Он видит тысячи смертей во время войны, видит, как Шоу отнимает у ещё совсем юного Эрика мать, видит и смерть самого Себастьяна, и дорогу из сотни жизней, приведших к ней. Видит лицо каждого человека, что пали от рук Магнито, и каждого мутанта, которого он не смог спасти. Видит гибель его жены и совсем маленькой дочери. И каждая новая смерть проходит через сердце Чарльза острым концом металлической проволоки, опутывая его и сжимая тисками из боли утраты, чувства несправедливости и глухого отчаяния. Это слишком. Слишком много для одного человека.       – Всё позади, друг, – тихо шепчет он, стирая свободной рукой слёзы с глаз и прогоняя кошмары из чужого сознания, даря спящему частичку своего покоя и умиротворения, вытаскивая из его памяти редкие, но яркие моменты счастья. – Всё кончилось. Теперь всё будет хорошо.       Телепат поддаётся какому-то неясному порыву и нежно проводит ладонью по лицу Леншерра, с которого постепенно сходят тени. Дыхание его становится мерным и спокойным, и Чарльз слышит звон монет и прочей металлической мелочи, падающей на пол. Ему думается, что нужно открыть окно и впустить немного свежего воздуха, прогнать духоту и остатки кошмаров, но отвести взгляд от умиротворённого лица кажется чем-то из области фантастики. И Ксавье просто сидит, тихо наблюдая за своим спящим другом, на долю которого выпало больше страданий, чем способно выдержать человеческое сердце.       Чарльз сидит возле кровати Эрика ещё несколько долгих минут, после чего решает, что его эта ночь тоже порядком измотала, и неплохо было бы поспать хотя бы пару часов до того, как прозвенит треклятый будильник. Кажется, ему просто не суждено выспаться на этой неделе.       Ксавье последний раз мягко проводит ладонью по чужому лбу, убирая взмокшие пряди от лица, и отъезжает, чтобы открыть окно, как чужая рука крепко хватает его за запястье.       – Останься, – не то просит, не то требует Эрик осипшим голосом. Его глаза закрыты, и Чарльз не может понять, спит он или нет.       – Эрик, я… – начинает было Ксавье, но вдруг понимает, что просто не сможет сейчас уйти. Да и не хочет, если честно. – Я только открою окно.       Свежий утренний воздух врывается в комнату порывом лёгкого ветра и уносит запахи тяжёлой ночи, страха и кошмаров. Он наполняет комнату озоном и ароматом свежей листвы, и Чарльзу думается, что сегодня наверняка будет гроза. Так всегда пахнет перед дождём.       Ксавье оставляет своё кресло и неловко перебирается на свободную половину кровати. Эрик всё так же крепко спит, видя сны, полные гармонии и умиротворения, и восстанавливает моральные силы. Телепат осторожно укладывается рядом, стараясь не потревожить чужой сон и занять наиболее удобное положение для своих ног. Ему кажется странным вот так просто ложиться спать в чужую кровать, не имея на то, по сути, никаких прав, кроме невнятной просьбы, озвученной, скорее всего, в сонном забытьи. Но он устал. Боги, как же он устал! Чарльз едва успевает подумать об этом, как проваливается в глубокий сон без сновидений.       Эрик просыпает от того, что солнце самым наглым образом светит прямо ему в глаза. Заставить себя разомкнуть веки крайне тяжело. Всё его тело ноет, словно после многочасовой тренировки, на которой ему пришлось жонглировать многотонными металлическими цистернами, но голова на удивление ясная. Леншерр садится на кровати, потягиваясь, и только теперь замечает, что он не один. Кровать достаточно большая, чтобы на ней свободно поместились двое взрослых мужчин, однако профессор сиротливо приютился у самого края, обняв подушку и тихо посапывая. Эрик бы улыбнулся даже такой трогательной картине, если бы вспомнил, как так вышло, что Ксавье ночевал в его комнате.       Он оглядывается, и понимает, что спящий рядом Чарльз – это далеко не самый странный утренний сюрприз. Жуткий беспорядок из сотни разбросанных по полу и мебели металлических вещей, царапины на стенах и стёклах объяснить ещё сложнее, чем наличие телепата в кровати.       Леншерр морщится и потирает виски, пытаясь хоть что-то вспомнить, но воспоминания слишком расплывчаты. Лишь жуткий страх и боль, на смену которым вдруг пришли покой и умиротворение вместе с прохладой на собственной коже. Эрик вспоминает, как ужасы войны вдруг сменились шумом дождя и шелестом листьев, плеском морских волн о камни и звонким смехом. Их с Чарльзом смехом.       Осознание приходит вместе с мягкой улыбкой, и Леншерр вновь переводит взгляд на спящего. Он уже мысленно представил, как неловко будет чувствовать себя Чарльз, когда проснётся, и как долго будет извиняться за то, что позволил себе такую фривольность. И Эрик понимает, что выслушивать всё это – не лучшая благодарность за избавление от кошмаров. А потому он ложится обратно в кровать и осторожно притягивает телепата к себе под бок, решая дать им обоим небольшой выходной для восстановления душевных сил. Он прижимается грудью к чужой спине, а носом зарывается в густые каштановые волосы. Чарльз настолько вымотан, что даже ухом не ведёт, когда его тело соприкасается с чужим. Только что-то тихо бормочет, устраиваясь удобнее в тепле чужих рук.       – Спасибо, – тихо выдыхает Эрик, едва задевая губами чужое ухо, и крепче прижимает к себе телепата. Он не знает, к чему приведёт их связь, и нет уверенности, что всё это не кончится новой болью. Но будущее сокрыто, а всё, что важно сейчас – это тепло чужого тела рядом и осознание того, что их встреча двадцать лет назад была одним из лучших событий в жизни Леншерра.