«Ударник»

*** Если когда-нибудь обыкновенному прохожему придёт в голову заглянуть в заведение на углу улицы имени старого учёного, да промочить горло хорошим кофе, ему несомненно покажется на редкость обаятельным парень за стойкой. Остриженные виски и выбивающиеся из заколотых волос прядки делают его бледное лицо чуть более женственным, чем ожидает незнакомец, а кольца в хрящах ушей и россыпь татуировок любого заставят заглядеться, но никто и не подумает, что бариста, улыбнувшись и отправившись к кофемашине, хранит в своём прошлом и настоящем бестиарий кошмаров. Он лишь целует в щёку кудрявую девушку, завязывающую фартук, и вгоняет темпер в портафильтр, не забывая обворожительно улыбаться в знак приветствия новым гостям. Он аккуратно оставляет перед посетителем кружку с трепыхающейся пенкой, молочными пальцами поправляет картонку на столике, обозначающую новинки в меню, и уходит, оставляя шлейф странных — не мужских и не женских — духов. Возвращаясь за стойку, непринуждённо общается с напарницей, то ущипывая её за локоть, то поправляя непослушную копну за её розовое ухо. Непременно есть что-то тяжёлое в совиных глазах, нечто усталое в кругах под ними, однако никто и не догадывается, что сегодня, в этот пасмурный четверг, парень закончит смену раньше положенного, чтобы накинуть на плечи длиннющее пальто и отправиться на другой конец города. Андрей выбегает из кофейни, врываясь в пахнущую весной улицу, вдыхает аромат нагретой земли и мокрого от прошедшего дождя асфальта и вклинивается в поток прохожих, спеша на остановку. Вкладывает в уши таблетки наушников и, разгоняясь, дышит полной грудью. Он должен быть сильнее. Он должен выдержать сегодняшнюю встречу. Трамвай довозит его до конечной и выплёвывает на окраине города, туда, где уже кончаются бесконечные заводы и начинаются просторные пустыри. Именно здесь, на отшибе мира, на краю Вселенной, обжился центр для людей с умственной недееспособностью. Многоэтажное серое здание принимает его молчаливо и чуждо. Хлопочущие за обитателями медсёстры снуют по лестницам и коридорам, точно лейкоциты по венам и артериям больного организма. Они вежливо улыбаются Андрею, словно узнавая постоянного гостя, и указывают на дальний кабинет, возвращаясь к своим делам. Туда он и проходит, стуча ботинками по деревянному паркету. Оля встречает его такая же хорошенькая, как и была пять лет назад, только сейчас ей — двадцать, и она старательная практикантка психологического факультета. Смерть отца — даже такая кровавая и беспощадная — казалось, совершенно не отразилась на её бойком нраве, даже напротив — укрепила его. Потому ли она выбрала психологию? Или это решение наобум? Кто её знает. Синие волосы падают отросшими прядками на хитровато улыбающееся лицо, когда Андрей входит, предварительно постучав. — Привет, милая, — произносит он тихо, и девушка бросается его обнимать. — Ты рановато, — выдыхает она ему на ухо. — Не рассчитал. Она отпускает его, ещё раз сверяясь с часами на пошарпанной стене. Из-под халата угадывается цветастая рубашка, и Андрей улыбается от этой мелочи, стараясь изо всех сил держаться. Сколько бы раз он не приходил сюда, набирая грудью чуждый запах лекарств и сломанных судеб, всё никак не привыкнет. Оля много раз говорила, что это место придаёт ей желания жить, однако у него центр вызывает лишь тошноту, насколько бы хорошим и приличным он не был. — Ладно, всё равно я переживала, что закончу раньше чем ты приедешь, — бросила Оля и подёрнулась, точно всхохлившийся воробей. — Сегодня у нас спокойно, смена тихая. — Я рад, — улыбнулся Андрей, хотя рад не был. Они выходят в гулкий коридор — каждый молчит по своей причине: Оля — завидев кураторку практики, Андрей — набираясь сил перед предстоящей встречей. Он почти привык к предшествующему ей досмотру, к шуму, стоящему в общей комнате и к тусклым лицам врачей. Оставляя позади слабость и первобытный страх, он уже направляется к стойке контроля — сдать телефон, ключи и прочие опасные предметы. Словно выцветшие голубые глаза с трудом вычленяют его силуэт из множества прочих. Он смотрит и на него, и одновременно мимо — точно сквозь. Иногда Андрею кажется, что Дима давно отсутствует здесь: его сознание перенесено в другой слой реальности, где ни медперсонала, ни больничных декораций не существует. Он осторожно опускается на стул напротив, игнорируя присутствие остальных больных — кто-то тихонько идёт вдоль окна, ощупывая подоконник, кто-то покачивается на стуле, беспечно беседуя с соседом. — Привет, — мягко произносит, всматриваясь в нечитаемое лицо. Дима мелко вздрагивает, и взгляд его вдруг собирается — всего на мгновение. — Сегодня четверг. Ты помнишь? — Андрей кладёт руки на стол между ними, едва касаясь пальцами серого пластика, чуть щекоча его. — Сейчас весна. Двенадцатое мая. Везде уже мать-и-мачеха растёт, представляешь? — Мамы нет, — глухо говорит Дима. — Знаю, — кивает Андрей тут же, сводя брови и подаваясь ещё немного вперёд. — Как ты себя чувствуешь? Карпов молчит и по обыкновению подносит пальцы к виску. Точно скомканная кожа в этом месте необычайно грубая и нежная одновременно — зажившая неприглядными лоскутами со швами от хирурга ткань тянется от уха ко лбу, изредка расцветая розовыми пятнами. Он гладит себя недолго — одёргивает собственную руку, будто невидящим взором возвращаясь к Андрею. — Чувствую нормально, — вырывается из него коротко. — Хорошо… — почти мурлыкает Андрей с нежностью оглядывая мутировавше-родное лицо. — Мы с Верой женимся этим летом. В августе. Она сделала мне предложение на прошлых выходных. Помнишь, я говорил, что она решила поехать в тот парк? Оказывается, у неё был план. Воспоминания о Вере несколько скрашивают реальность. Ему даже даётся искренняя улыбка. Он ошибался насчёт неё, это точно. Слишком был зациклен на собственных чертях, чтобы угадать в ней самородок. Они сошлись так странно и скоро, что ему даже было стыдно перед Карповым — хоть, с другой-то стороны, тот и не судил его. — Вера хороший выбор, — произнёс Дима, глядя куда-то левее, а потом взглянул на оставленную на столе ладонь. — Красивое, да? — шепнул Андрей, слегка шевеля пальцами — на безымянном блеснуло серебряное кольцо с чёрным камнем. Карпов промолчал. Андрей взглянул на помолвочное кольцо на собственном пальце и невольно вспомнил вечер, последовавший за предложением. Поцелуи в прихожей. Мягкое бодание Тиши о ноги. Хлопок двери — кошкам такое видеть не следует. Скрип постели. Ремни на бёдрах девушки и то, как она заполнила его до предела, толкнувшись внутрь. Абсолютно не то, что следует вспоминать на встрече со старым другом. — Я бы очень хотел, чтобы и ты пришёл… — промолвил он, возвращаясь мыслями к свадьбе. — Не могу. Я ничего не могу. — Не говори так, солнце. — Он поджал губы и обеспокоенно проследил за тем, как Дима снова подёргивает головой. — Мы обязательно навестим тебя вместе. — Я ничего не умею, — вдруг проговорил парень тихо и нашёл глазами его глаза. — Нонна? — Чшшш… — завидев страх в потерянном взгляде, он перевесился через стол и накрыл руки Карпова своими. — Всё хорошо. Дима не отреагировал, всё так же тревожно всматриваясь в его лицо. Глаза его накрыло влагой, и белки перепугано заблестели в свете больничных ламп. Закончилось это так же быстро, как и началось. Сморгнув набежавшие слёзы, Дима потупился и отвернулся. — Когда я ехал сюда, трамвай проезжал один пустырь, заросший берёзами. Ты ведь любишь берёзы, Дим? У них как будто есть глаза на коре. — Андрей поглаживает напоследок кисти его рук и садится обратно. — Ты говорил, они смотрят на тебя и успокаивают. Как твоя берёза во дворе поживает? Давно ты навещал её? — Красивые, — выговаривает Дима. Они сидят молча все последующие полчаса, лишь изредка встречаясь взглядами. Во дворе за окном и правда шуршит тонкая берёза с тёмными полосами-глазками на стройном стволе, поблёскивая влажными листьями в теплеющем с каждым днём солнце. Стул, на котором сидит Дима, порой негромко скрипит, когда тот вдруг решает поёрзать, словно что-то резко касается его плеча. Андрей выучил все его движения: и как парень морщит нос, когда не может вспомнить нужное слово, и как уставляется в пустоту, выпадая из этого мира, и как одёргивается, точно от ожога. Последнее происходит с ним редко, однако из всех коротких бесед он помнит: эти ожоги колючие, острые, как пальцы, что способны цепко схватить за затылок и ударить покрепче. Андрей кладёт свою ладонь поверх суховатой руки Димы — пускай ненавязчивый, но жест понимания. Примет ли парень тепло или одёрнется — его выбор. Они сидят так некоторое время, за которое Карпов едва ли пошевелился, пустым взглядом сверля воздух перед собой. Происходящее в его голове стало загадкой — раньше Андрей понимал ход его мыслей, привычки, теперь же это сломанная, криво сросшаяся система, укреплённая медикаментами и когнитивными упражнениями. Андрей часто думал о своих Димах. Дональт криво сшил грязными нитками два болезненных тела — против их воли, не обращая внимание на их ужасную боль и страх. Распорядился своей властью, как умел: уродливо и жестоко, но изменить что-либо в его прихоти не приходилось возможным. Так же распорядилось Нечто с этими двумя — связало червоточиной и крепкими нитками, проткнуло и прочно сшило, не спрашивая. Сгинул сперва первый, за ним — сопротивляясь недолго — второй. Сгинул и сам Создатель, застрелившись. Всё в этом мире может пойти наперекосяк в любой момент, оттого стали так ценны Андрею моменты счастья. Он тщательно собирал их, помнил, копил. И отрезать от своей жизни по кусочку он больше не намеревался. Собираясь уходить, он с грустью подумал, что Диме не побывать на его свадьбе, как бы тот этого не захотел. Не расписаться самому, ведь навряд ли Уродливый Творец приготовил ему вторую родственную душу. С другой стороны, Дима и не мог иначе. Собираясь на выход, Андрей потрепал его по мягким волосам и поцеловал в лоб — прямо у шрама от операции. Андрей пообещал себе, что будет приходить и рассказывать ему сказки до конца. Что будет счастлив за них двоих. Уходя, он оставил его наедине с собой, в том чёртовом лете, откуда не было выхода: только чистокол сосен и берёз, жёлто-зелёный лес, где он навсегда заблудился, и запах клетчатой рубашки, пропитанной кровью.