Иногда так случается – и это самое естественное и закономерное дерьмо, которое может произойти: герои уходят и больше не возвращаются. И Генос был готов к невозвращению с самого своего конца, как человека, и своего начала, как киборга.
Но когда он открывает глаза, когда нащупывает взглядом морозное небо и солнце, такое далекое и стылое, что его цвет отдает синевой, факт его жизнеспособности не нуждается в подтверждении.
Что куда сложнее осознать – это сенсея. Сенсея, который несет его на руках.
Ощущения, они так искажаются, когда ты лишаешься кожи. Генос чувствует: вибрацию сердца Сайтамы через прочную грудную клетку и его неровный шаг, когда он по самые колени проваливается в снег, но совершенно не ощущает жара его рук на собственном оголенном позвоночнике и том, что осталось от плеч.
Хорошо быть киборгом – если принять удачу за абсолютную величину, шансов выжить у него всегда больше, чем у кого-либо другого, как минимум на один. (Еще лучше, конечно, быть зомби, но, пожалуй, эта возможность уже стопроцентно упущена).
– …Сенсей?
«Откуда вы здесь?» – хочет спросить он, но горло подводит, стальное, оно сейчас все равно, что покореженная томпаковая труба. Сенсей окидывает его беглым взглядом и снова смотрит только перед собой.
– Пробегал мимо?
Какая ложь. Генос бы скептически нахмурился, но пострадала добрая половина лица. Когда Сайтама продолжает, то ответ звучит уже куда честнее.
– На самом деле, найти тебя было куда проще и быстрее, чем отыскать дорогу домой. Ну, знаешь, я просто шел на взрывы и столпы дыма, но пока собирал части тебя, следы конкретно так замело.
Голос сенсея, он хриплый и крохкий, будто бы кто-то топчет тяжелым ботинком осколки стекла. И теперь, когда Генос смотрит, он видит только его (Сайтамы) лицо. Оно слишком сосредоточенное; растерянный взгляд сенсея, устремлен куда-то вперед – впрочем, в лесу нет понятия направлений, если не знаешь куда идти. В лесу нет указателей, и когда пространство вокруг сгущает вьюга, все ориентиры смазываются.
– Я собрал все, что видел, ну или точнее все, что показалось мне важным. Ты уж звиняй, что не стал разгребать в снегу всякую мелочь, самое главное все равно здесь.
Он подбрасывает Геноса на руках. Доли секунды хватает, чтобы Генос мог зафиксировать краем уцелевшего глаза – свои руки и ноги, они замотаны в плащ, что как мешок перекинут Сайтаме через плечо.
Сенсей шмыгает носом. Генос вдруг понимает: теперь, когда дополнительный слой ткани не прикрывает полностью его спину, ему же должно быть так холодно.
Потому что если Сайтама-сенсей закален, это не значит, что он не мерзнет. Если руки – самые сильные во вселенной, самые лучшие руки – они все равно из крови и плоти. Если ты – самый сильный человек всех возможных цивилизаций – ты все равно человек. А люди замерзают. Люди болеют. Это нормально.
– Тут уж такая беда, эти деревья, они все одинаковые, – частит Сайтама, Генос отмечает, как покраснел его нос. – Я повалил тут одну сосенку, но прохожу мимо нее уже в четвертый раз. Нам бы выйти к железной дороге, и здорово бы, если бы ты включил свой какой-нибудь навигатор, но я как на тебя посмотрю, то даже не хочу ничего спрашивать.
Сайтама негромко смеется, на морозе его смех звучит, как короткое лаянье.
– Надеюсь, эти придурки из Ассоциации, пославшие тебя сюда, уже забили тревогу. Если не выйдем отсюда, их помощь была бы весьма кстати.
Сенсей улыбается Геносу, и это выходит так нежно.
– Ты ведь один из их лучших героев, они просто не могут тебя бросить.
Единственным, кто не может его бросить – был и остается Сайтама. И именно поэтому это такой эгоизм, радоваться тому, что он сейчас здесь, сейчас с ним. Пусть даже они заблудились в лесу – где все одного черно-белого цвета и все деревья на одну (голую) крону. Так легче. Таковы каноны человеческой души: по-настоящему потерянным ты себя чувствуешь, когда остаешься совсем один. Смешно, но Генос бывал потерянным так часто, но осознавал это лишь тогда, когда Сайтама (всегда) находил его.
Стремительный и мгновенный, в своем ярком костюме, он все время является словно тень, и остается в тени вопреки своим очевидным заслугам. Сенсей так тонко чувствует, когда вдруг оказывается абсолютно незаменимым, и всегда приспевает в нужный момент. И он всегда спасает Геноса (ведь он точно знает, что значит хотеть быть спасенным).
И теперь он снова здесь, а у Геноса совершенно нет способа выразить ему свою благодарность. В мире, в котором будут исчерпывающими простые слова, станет бесполезным любое оружие. И он бы обнял Сайтаму-сенсея, но вот беда, прямо сейчас он безрукий.
Поэтому он говорит:
– Спасибо, – а оно рвется, клокочет на вдохе.
Ему улыбаются и отвечают:
– Пожалуйста.
Сайтама, знает ли он, как по-доброму может звучать его голос?
***
Где-то слева слышится ход поездов, грузные шаги сенсея становятся легче и быстрее, траектория, по которой они движутся, приобретает конкретную направленность. По мере приближения к источнику шума, Сайтама перехватывает Геноса поудобнее (потому что какими бы могучими ни были руки, за несколько часов они устанут, даже если держать подушку) и срывается в бег.
И все сливается в единое скользкое видение, оно цвета черненого серебра – темные деревья и белое небо, и белый снег. Генос узнает, как пахнет перченое морозным ментолом живое тепло, когда в изгибе плеча сенсея его лицо находит укрытие.
***
Иногда герои уходят.
Пока за Геносом приходит Сайтама, Генос возвращается вместе с ним.
