Остывший чай

— Объединяй и властвуй… С тобой всегда всё не так, как у других, — звук его голоса, как обычно, заставил её неосознанно поморщиться, вспоминая, как этим же ворчливым тоном он пытался командовать ею раньше. — Думаешь, ты сможешь жить по-своему в одиночку? Ты слишком мал для этого, несмотря на всю свою прежнюю славу... Взгляд зелёных глаз на мгновение похолодел, но их обладатель тут же вернул себе чопорный и невозмутимый вид, притворяясь, будто не понимает, о чём говорит она. Им было что сказать друг другу, но каждый молчал, храня собственные и чужие тайны. Чашка чая на столе давно остыла. Эмили ненавидела этот напиток. С тех самых пор, как впервые попробовала его из рук опекуна. Артур уже тогда казался ей слишком старым и дряхлым в теле худого, но приземистого юноши. Альфред показывал свою любовь к «братику» гораздо сильнее, чем могла Эмили. Забравшись с ногами в кресло, она закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на пятно света от не выключенного ноутбука на столе. На июньский Лондон опускались сумерки, и они уже гасли, уступая ночи, но, несмотря на по-летнему тёплый вечер, холод пробирался под куртку, накинутую на худые девичьи плечи. Артур вышел, оставив её наедине с чашкой остывшего чая и новостной колонкой Таймс на экране ноутбука. Старший брат был в смятении, она могла бы хоть попытаться успокоить его, но вместо того лишь сжала кулаки, стараясь не вспоминать историю многолетней давности, когда такой же мерзкий чай можно было пить, зачерпнув воду чашкой прямо из залива. Почему её так тронули последние новости? Почему внутри закипала злость, которую она пыталась подавить долгим молчанием? Это ведь ничего не меняло в их с братом отношениях, что бы он ни говорил. И всё же… Всё же Эмили трудно было даже представить, что он ещё может её удивить. Разочарование растворилось в холодной чашке, запуталось в омуте чаинок на дне заварочного чайника. И, как ребёнок, не получивший желаемое, Эмили забилась в уголок кресла и закрыла лицо руками. Вернувшийся Артур поморщился при виде её позы — пыльные кеды оставили следы на сидении кресла. Поморщился и промолчал под её взглядом. Будто прочитал по нему, что, стоит тронуть её, как она взорвётся гневом, истерикой, как атомный снаряд, выпущенный наугад. А он не понимал, для чего она прилетела именно сегодня? Поддержать? Направить? Волнение нескольких предшествующих месяцев отдавались отголосками в старых ранах. От озвученных и неозвученных статистических опросов кружилась голова, от споров в семьях, в офисах, во дворах, от затаённых решений каждого отдельного джентльмена или леди двоилось в глазах. В груди что-то разрывалось надвое. Тянуло, растягивалось, едва не лопаясь по швам. Он и так чувствовал себя паршиво. Зачем же приехала ещё и она? Не глядя, подошла и положила руки к нему на плечи, мешая убирать со стола ароматно пахнущие чёрным чаем фарфоровые чашки. — Ты смотришь на меня, будто я предал твои интересы, — повернул голову, распрямившись, немного побаиваясь смотреть на неё прямо. — Ты всё усложнил. И я почему-то не верю, что всё останется прежним, — она всегда была серьёзнее, чем её близнец, но сегодня её серьёзность пугала. Не хуже штыка на винтовке Альфреда. Мгновение, и ему показалось, что он услышал свой выстрел. Нет, всё это лишь расшатанные нервы… — Независимость, значит? Так, Артур? Её руки тёплые, а тело упругое и мягкое. Она обволакивает собой, усложняя дыхание. В гостиничном номере выключен свет, из окна лишь фонари освещают комнату. Обоим больно от воспоминаний. Её ногти впиваются в его плечи. Глаза сонные, но губы быстро находят самые чувствительные места на тонкой шее Артура. У него мурашки бегут по коже, тело отказывается повиноваться. Остановить её уже не получится. В глазах темнеет. Ловкие пальцы оставляют его без рубашки. Мягкие губы, пахнущие чем-то сладким и чаем накрывают его губы, прижимаются, впиваются так крепко, что кажется, будто это в последний раз. А он и не понимает, что происходит. Его толкают на постель не по девичьи сильные руки. Хочется расслабиться в этих руках, но в мозгу что-то всё ещё не желает отключиться. Её зубы больно впиваются ему в грудь, выдавливая стон боли и наслаждения. Завтра на этом месте останется синяк, как отметина, как тавро. Он всё ещё не может прекратить думать об этом, а его руки осторожно касаются её обманчиво хрупких плеч. Он пытается дотянуться до губ, дарящих столько наслаждения. Но рука Эмили останавливает, закрывая ему рот. Она не хочет больше чувствовать его вкус, не хочет и слышать его голос, ей достаточно и необходимо просто чувствовать вибрацию свободы в его теле. — Ты же понимаешь, что это временно… — почему-то он сразу понял, отчего она говорит это. Это успокоило. — Ты никогда не будешь один, — это скорее напугало. Он крепче сжал её плечи, чувствуя, как она крепко прижалась к его телу, как горячо и влажно у неё внутри, как жаркое дыхание согревает его замерзшие плечи. Он не может сдерживаться долго, слишком искусной любовницей стала эта в прошлом наивная девчонка. Обманчиво довольная улыбка на её губах играет с его воображением злую шутку. Она похожа на Альфреда. И улыбка злая, искусственная, смех — пугающий. Артур не может терпеть больше, тянет сводную сестру к себе, пытаясь скинуть на постель, накрывает собой, разводя стройные ноги, гладит по полоске нежной кожи выше чулок, впивается в нежно-упругие губы поцелуем. Дрожащей рукой выливает холодный чай ей на живот. Эмили вскрикивает и вздрагивает, чувствуя, как растекается ледяная жидкость по разгорячённому телу, её рука сжимает взъерошенные непослушные светлые волосы. Артур жмурится, скользя языком по плоскому животу, наслаждается мягкостью кожи и лёгкой болью, спускается всё ниже, туда, где терпкий напиток стекает по нежным влажным складочкам на белоснежную простыню. Собирает его, углубляется языком в горячее влажное пространство. Урчит и стонет от удовольствия, чувствуя, как дрожит Эмили, как стонет она, как хватается за простыню, подаётся всем телом навстречу его языку, обхватывая ногами его шею. Ей хорошо, лишь не нравится это чувство ностальгии, растворившихся в чае воспоминаний. На его губах горечь её разочарования осталась вместе со вкусом великолепного чая и её женских соков. Через минуту он вновь входит в неё, вспоминая юнгу, переодетую мальчиком на огромном парусном корабле под названием Британская Империя. Её светлые кудряшки и глаза, беззаботно светящиеся на мостике и влажно возбуждённые в каюте капитана. Она — его любимое творение, уже тогда гроза мореплавателей. А он… Он остаётся рад, что получил свою часть удовольствия прежде, чем его ностальгия довела до осознания собственной сегодняшней никчёмности. Она кончает, не замечая того, что он уже не столь твёрд. Первых нескольких движений ей оказывается достаточно. И Артур уходит, сбегает к своим комплексам, оставив её одну. Наедине с неубранным чаем и мокрой простынёй. В холодном отеле на берегу Темзы, с обратным билетом на самолёт, единственной сумкой и чувством, будто что-то большое в её руках крошится на куски, убегает песком сквозь пальцы.