Ужин

Я, право же, в шоке от вас, господа. Если вы намерены прочитать, закрыть вкладку и навсегда покинуть эту страницу — не читайте.* Музыка для атмосферы: Get lucky — dragonette Минуя многочисленные колтуны в волосах девочки, Гермиона несколько раз провела щеткой по кудрям и отложила расческу в сторону. — Если бы ты расчесывалась почаще, у нас бы появился шанс не ломать по десятку зубчиков за раз, — сказала она, поворачиваясь к трюмо. — Ой, ма, а сама-то? — Роза вскочила с ковра, на котором она имела привычку приводить себя в порядок, и отодвинула кремового цвета тюль, — Что у нас по погоде? Двор, на который открывался богатый вид из окна родительской комнаты, Роза использовала для освоения искусства квиддича, вернее, для того, на что это пока было похожим. Его местоположение было удивительно: россыпь незабудок на востоке встречала рассвет, а провожали день низкие кустарники, посаженные в одну протяженную линию. Всё сладко купалось в лучах вечернего солнца — золотились крыши низких домов, шумела в унисон с теплой погодой трава, проносились в небе облака — такое привычное, но приятное зрелище. Гермиона не в пример дочери яростно дергала волосы, и с таким же успехом могла делать это руками, без жалкого посредника. Когда с ними было покончено, женщина поправила одеяло, на которое по завершению тут же плюхнулась Роза. Мать возмущенно развела руками. — Ну-ка, марш одеваться! Роза состроила недовольную мину и ушла к себе в комнату переодеваться. Воспользовавшись этим временем, Гермиона застегнула кулон, надела самое удобное, что нашлось в её скромном гардеробе — джинсы и блузку, и завязала волосы повыше, чтобы не мешались. В дверях появилась Роза и начала жеманничать вовсю, чем вызвала улыбку Гермионы. Она покружилась возле зеркала и сказала: — Мне кажется, я папе понравлюсь, как думаешь? — Искренне прошу не отнимать у меня законного супруга! — взмолилась женщина. В этот момент названный мужчина появился в дверном проеме, держа под рукой яростно сопротивляющегося мальчика — маленькими пальцами он пытался ущипнуть любящего отца, который сейчас не казался ему таким добродушным как обычно. Джордж кинулся на кровать и усмирил вырывающегося ребенка, легонько пригвоздив его ладонью. — И что же тут происходит? — хором спросили замершие Гермиона и Роза. — Я же говорил не называть его Фредом, — голосом рухнувших надежд произнес Джордж, указав на мнимого виновника ситуации, — Два человека в нашей семье с таким именем — это явный перебор, граничащий с сумасшествием! Отец откинулся в напускном бессилии на подушки и не забыл при этом забрать маленького Фреда. Тот оказывал активное сопротивление. — Ну? — прервала театральную постановку Гермиона, грозно постучав ногтями по дереву. — Он не хочет, категорически отказывается прямо, надевать кроссовки. Эти отличные, мужские кроссовки! — сказал он и продемонстрировал обувь, неприлично маленькую на фоне его руки. — Они девчачьи, — скрестив руки на груди, сказал Фредди. Нижняя губа обидчиво поползла вниз, и Джордж с Гермионой скрыли улыбки. — Вовсе не такие, девчонки не носят пакость подобную, — запротестовала Роза, приложив указательный палец к губе. — Ладно, всё, терпение моё лопнуло, — поднимаясь во весь рост, прогремел Джордж, и весь героизм Фредди, высвободившегося из отцовских оков, куда-то подевался. — Пап, мне кажется, ты не очень любишь своего брата… — задумчиво произнесла Роза, памятуя слова Джорджа о неудачном выборе имени для младшего брата. — Вот тут согласен! — голос внезапно появившегося Фреда заставил взбодриться всех присутствующих. Мужчина стряхнул несуществующую пылинку с плеча и раскланялся в шутливом поклоне. Джордж взялся за сердце, и оперевшись на Гермиону, которая являла собою ненадежное средство опоры, доковылял до кровати, демонстрируя, что вовсе не рад брату. — Ох, ничего себе, Джордж, это ты так рад меня видеть? — спросил Фред, и вместе с этими словами руки его открылись для объятий Розы, подлетевшей к родному дяде. Фредди понял, что его тезка — куда больший профессионал по части представлений, и перестал дуться, надел кроссовки и сам их завязал. — Мы отправляемся? — Нет, видишь, мы совершенно забыли об ужине, а оделись просто так, показ модный устроить, — ответил Джордж, поправляя манжеты на руках рубашки. — Шутки, надеюсь, себя исчерпали и мы, наконец, отправляемся, — заключил Фред, полностью проигнорировав выпад брата. Гермиона кивнула от лица всех, и пятеро аппарировали в Нору — на семейный ужин. Редко им удавалось собраться всем вместе — мешали дела, заботы, да и сверить свободные часы — большая трудность. Всё уже было готово. Миссис Уизли порхала возле блюд, а Чарли пытался кусочничать, за что получал ложкой по рукам от матери. — Привет, ма, — отсалютовали Джордж и Фред, синхронно наклоняясь в низком дверном проеме. — Ой, Гермиона! — миссис Уизли бросила столовые приборы и кинулась к невестке прямо в фартуке, и Джордж с Фредом покорно отступили, не мешая пылкому проявлению симпатии. Затем она обратилась к двум сыновьям и справедливо возмутилась: — Либо у нас опускается потолок, либо вы не перестаете расти, мальчики! Фред принял это за комплимент на его личный счет и слащаво улыбнулся. — Всегда приятно услышать подобное в родном домишке, — ответил Джордж, похлопав по стене. Для актерства этим двоим не нужна была сцена, тем более, что её быстро заняли Роза и Фредди, которые бесцеремонно протиснулись через дядю и отца. — До сих пор не могу привыкнуть к тому, что я бабушка, — смеясь, прокомментировала миссис Уизли и кинулась в объятия детей. — Ну, а теперь за стол! — пригласил неожиданно появившийся мистер Уизли. — Да нет же, посидите пока в гостиной, мне еще нужно кое-что доделать на кухне, — сказала Молли и скрылась за стеной. — Мы пока походим по дому, поищем, в какую комнатку можно будет сплавить этих вот, — шутливо скривившись, Джордж указал на Розу и Фредди, — на летние каникулы. — Ага, чтобы самим там… — с понимаем протянул Фред, но был отослан в срочном режиме раскладывать печенье. — Ну, ладно, — Артур кивнул паре, — Роза, Фредди, пойдёмте за мной. Джордж и Гермиона поднялись по винтовой лестнице и оказались на втором этаже — темном и узком, но абсолютно не страшном. — Когда я приехала сюда впервые, мне этот коридор показался куда более просторным, — проговорила Гермиона. — Не знаю каким образом, ведь ты совсем не выросла с тех пор. Гермиона всплеснула руками. — В каком это смысле?! — Ну, конечно, только в физическом плане, морально ты повзрослела, обогатилась знаниями, причем ценнейшими и такими необходимыми, что мне даже неловко перед тобой, и мне кажется, что вместо мозгов у меня просто полость. — Не волнуйся, всё это ты компенсируешь своим блестящим обаянием, и девушки от него плавятся, да и я еле себя сдерживаю, — ответила она на безобидный подкол шуткой и думала остаться безнаказанной, но Джордж тут же натянул на неё свой джемпер, и она оказалась к нему прикованной, ведь в одной вещи им было тесновато. Она почувствовала спиной другое тело, но, не придав этому значения, решила независимо продолжить свой маршрут, однако Джордж разрешил ситуацию по-другому: он двинулся в сторону первой попавшейся двери, и Гермиона, чья голова была продета в один воротник с головой Джорджа, и теперь сковываемая растягивающимся (но не бесконечно) джемпером, вынуждена была пройти перед ним в выбранную комнату. Там они вообще избавились от джемпера, потому что в комнате было душно, и мрак сгущающегося вечера делал эту жару еще тягостнее. Джордж присвистнул — с годами он не потерял этого навыка. — Комната Фредди, где Молли учит его математике, — помолчав, он добавил: — Зачем, если он будет учиться в Хогвартсе? — Ради Мерлина, Джордж! Не подавай ему дурной пример, цифры везде пригодятся. Мужчина прищурился. — Ты хочешь сказать, что вышла замуж за дурной пример? Так-так… Женщина принужденно улыбнулась и попятилась к дальней стене. — Вовсе нет, что ты! Самый удачный пример в вашей семье, не считая, конечно, Джинни. — Но признайся, что Джинни тебе бы скоро наскучила, оказавшись на моем месте. Гермиона улыбнулась и вновь подошла ближе. — Кроме того… — её руки легли ему на плечи, — Джинни, при всех её достоинствах, не смогла бы сделать мне двух прелестных детей. — Я передам это Джинни, будь уверена, — промурлыкал Джордж, которому уже было не до сестры. Ему внезапно так захотелось чего-то хорошего и приятного от этого вечера, что он притянул обратно собравшуюся покинуть комнату жену. — Побудем здесь еще чуть-чуть? — заискивающе подмигнул он, — Я не люблю горячие сэндвичи. Гермиона опять сделала шаг вперед и лукаво обернулась около двери. — Ты ведь вообще не любишь сэндвичи…а, Джордж? — Зато я люблю тебя, Гермиона, поэтому нам вовсе не обязательно спешить вниз. И какая женщина устоит перед такими словами? Но Гермиона, знавшая все уловки мужа, продолжила не всерьез препираться: — Очень лестно, что ты сравниваешь меня с сэндвичами, остается надеяться, что во мне есть что-то, что зацепило тебя, и это не толстенный кусок ветчины. — Ой, Гермиона, — мужчина отмахнулся с видом, меньше всего подходящим отцу двоих детей, — Лучше бы ты осталась. — Или?.. — подняв бровь, поинтересовалась она. Воспользовавшись тем, что Гермиона подошла слишком близко, Джордж щелкнул её по носу и, слушая недовольное ворчание про то, что она — уважаемый работник министерства магии, проложил: — Вечно тебе хочется всё знать. А иногда можно просто насладиться вечером, атмосферой и одним красавчиком, который сидит вот возле тебя… Гермиона возмутилась этому вдохновенному тону, с каким мужчина говорил про себя, а в этом не было никаких сомнений. Пока она рассуждала о нарциссизме, Джордж приобнял её сзади и оперся подбородком о худое плечо. — Ты определенно что-то хочешь, — прищурившись, спросила Гермиона, но из объятий не высвободилась. — Тоже мне сенсация! Чего может желать успешный, — смешок со стороны, — мужчина в расцвете сил, оставишь наедине с молодой женой в уютной, а главное — запертой комнате? Особенно, когда во-оот там есть отличный стол… — и к своему стыду Гермиона внимательно проследила взглядом, куда указала его рука. — С вашего позволения, миссис Уизли, я не буду дожидаться решения от вас, — повелительно заключил Джордж и действительно запер дверь. Женщина не хотела потакать внезапным прихотям Джорджа и двинулась к двери. — Как раз-таки моего решения ты и дождешься, Джордж, и оно отрицательное. Я не хочу... Сейчас... Он поймал беглянку уже на выходе и прижал к стене — единственному препятствию, которое могло остановить его жену. — Что же тебя так и тянет от меня сбежать? Давай уж тогда разведемся… Гермиону как током ударило от этих слов, и она устыдилась своего бездумного и оскорбительного отказа. В конце концов, ей так давно хотелось почувствовать близость, просто в последнее время им сложно было остаться с Джорджем наедине. Он обхватил её запястья рукой и поднял наверх так, что тыльной стороной ладони Гермиона почувствовала шершавое дерево. Между ними пронеслись последние потоки холодного воздуха, а потом он внезапно накалился до предела — расстояние между их лбами стремительно сокращалось, пока Джордж не уперся в влажный от волнения лоб. — Мы на моей территории, Гермиона, — теперь на полном серьезе прошептал он. Она отвела глаза в сторону и прислушалась к звукам, доносившимся снизу. — Мы займемся этим в доме твоих родителей? — напряженно спросила Гермиона, но рука Джорджа уже скользила по линии её позвоночника — то рывками, то с томительной нежностью, и её сопротивление оставалось лишь вопросом времени. — А почему бы и не попробовать? — Все твои авантюры начинаются именно с этих слов… — она предупредительно положила руки на пуговицы его рубашки, борясь с желанием расстегнуть — одну за другой, и так до самого конца… — Я тут захватил кое-что, — в темноте промелькнуло насмешливое лицо, — Твоя старая штучка, которой мы не воспользовались в школе. И очень напрасно. Из кармана он достал потертый маховик времени, давно не используемый. Гермиона, её сомнение, плотно сжатые губы — еще не доступные для настойчивого поцелуя — приводило его в смятение, вызывало каламбур эмоций: удивление, восторг, нежность и бурю в груди. Гермиона пощупала забытый предмет, покатала в пальцах цепочку и уткнулась в его плечо, словно бы этот жест мог отогнать давние воспоминания. — Это на случай если нам не хватит времени, а мне… — невесомое прикосновение губ в веко — поцелуй, открывающий этот чудесный бал страсти, желания, противиться которому становилось сложнее с каждой секундой, — Тебя… Как же умело он подбирал слова, так, что в груди перехватывало дыхание, и она не забывала делать вдох только по его указаниям. — Ну что, Грейнджер, нарушим правила? — серьезно спросил он, хотя согласие жены было для обоих риторическим вопросом, требующим не ответа, а действия. — Я… — она скинула туфли с не успевших устать ступней, — Я миссис Уизли… — Но Грейнджер-рр звучит возбуждающе, — и незаметно он вновь захватил бессильные руки в плен, не встретив должного сопротивления. Гермиона все еще сомневалась. — Не стесняйся, — ободряюще и чутко шепнул он, подхватив снизу гибкое тело. Ощущение его рук — надежных, сильных, чувствительных — так знакомо, и всё равно ново. И черты приличия стираются из их сознания постепенно, так, что чувство лёгкой неловкости, которую Гермиона так и не смогла до конца одолеть, отступает следом за ними, не шумно притворяя за собой дверь. — Ну, хорошо, — Гермиона лукаво улыбнулась своему мужу Она провела свободной ногой вверх по ткани его брюк, предусмотрительно остановившись чуть выше бедра, — Держись, Джордж. Ты сам довел меня до такого состояния, когда я готова заняться сексом без прелюдий в доме твоих родителей. Из-за твоих вечных дел в магазине мне приходилось так часто засыпать одной. — На тебе благим образом сказывается воздержание, — Джордж всматривался в знакомые черты её лица, в слабую позолоту веснушек и упрямые уголки губ, в глаза, к цвету которых можно было подобрать много метафор, но они не отражали бы истинного оттенка непостижимой глубины. Их силуэты сосредоточенно слились в темноте вечера — никто не узнал бы их сейчас, никто бы не осмелился помешать им почувствовать друг друга, вкусить терпкое наслаждение, которым невозможно насытиться вдоволь. Даже сегодня, спустя много лет, ему вновь приходится добиваться её, не привыкшую соглашаться на авантюры по первому его требованию. Он замер на секунду, прислонившись лбом к холодной, единственной здравомыслящей здесь вещи — деревянной стене, надеясь отрезвить вспыхнувшие чувства, но страсть обуздывает их первее, и Джордж, чувствуя, что проиграл войну с самым возвышенным, что в нём есть, закрывает глаза на прочее — и его обостренное внимание сосредотачивается на яремной ямке, в которой леденит её кожу гранатовый кулон. Концом языка он осторожно отодвигает украшение и втягивает тонкий аромат кожи, духов и даже шампуня для волос. — Давай-как избавимся от этого, — говорит Гермиона, черпая для этих слов последние силы, что оставил ей Джордж. Понимая её, мужчина цепляет резинку для волос безымянным пальцем и плавно стягивает её с пучка непослушных локонов — ноющее чувство тяги растекается по голове, и Гермиона откидывается назад, нарочно притесняя ладонь Джорджа поясницей и чувствуя обручальное кольцо. Свободной рукой Джордж орудует умело, вопреки козням Гермионы, он неделикатно сминает хрупкое тело и кидает его на низкую столешницу, сметая рукой лишние школьные принадлежности сына — зазвенели наконечники шариковых ручек, ударились карандаши и полетели вслед за ними раскраски. Он прислоняется к ней и с насмешкой шепчет: — Уж не знаю, как ты будешь смотреть в глаза Фредди после такого, но я не в силах остановиться. Гермиона ничего не отвечает, увлекая его в долгий, соскучившийся по настоящему жару поцелуй. Они так давно не увлекались друг другом с таким энтузиазмом, что им обоим следовало бы бояться этого азарта, но они продолжали играть с огнем. Джордж намотал на палец цепочку и потянул на себя, наслаждаясь, как она утопает в бархатистой коже и оставляет там едва видимый след. Многострадальное украшение грозилось не выдержать пытки двух влюбленных. Гермиона не осталась в долгу и незначительным движением задела ширинку, отчего Джордж тихо прошипел ей в шею — короткий ток пробежал от ног до кадыка, и Гермиона, словно предугадав это, припала уголком губ к выступу на шее. — Гермиона, я узнаю тебя с новой стороны, — его голос прозвучал над правым ухом, так вкрадчиво и томительно, что девушка почувствовала себя самой распущенной из распущенных. — Я люблю удивлять, — Гермиона не знала, куда подевать свои руки, и Джорджу это порядком надоело, он опрокинул её на столешницу — небрежно, но не грубо. Её охватило чувство, что всё происходит не по собственной воле, а по велению искусного кукловода — её личного совратителя, чьи умелые руки расстегивали блузку — ненужный им сейчас предмет гардероба. — Твоя любовь к мужским вещам сослужит нам плохую службу, — колко заметил Джордж, стаскивая с Гермионы джинсы, будто это было самым неотложным делом в данный момент, — Черт… Девушка в миг оказалась положенной на живот; прохладный стол остудил пылкое тело, и на несколько секунд она почувствовала настоящий озноб, но внимательные руки Джорджа как бы невзначай касались то спины, то ребер, то плеч — и становилось теплее. Наконец, джинсы отправились вслед за карандашами, и тело Гермионы узнало свободу; все эти минуты ей было невыносимо тесно в брюках. Хотя, пожалуй, просто в присутствии Джорджа ей было тесно в одежде. Она мельком взглянула на человека, полностью увлеченного ею, ныряющего в неё с головой, и почувствовала укол совести — нет, Гермиона не чувствовала себя взаимной, и лишь потому она внезапно решилась на поступок, к которому её не могло подтолкнуть ничто до этого момента. Она внезапно отстранилась и взяла лицо Джорджа в ладони — он посмотрел на неё в смятении, которое бывает вызвано стыдом. Вдруг он пересек черту? Какие помутневшие глаза у него были сейчас, горящие желанием, нетерпением. Гермиона поняла, что сейчас хочет подарить ему ласку, пусть остальное идет к чёрту. Раз уж сегодня день безумий, это позволительно! Легонько она толкнула его вперед, заставив опереться на крышку стола, и начала спускаться вниз. Джордж наблюдал за ней, с интересом склонив голову. Его девочка удивляла. Невозможно было не догадаться, что она вознамерилась сделать, но он молчал, ожидая дальнейших действий. Её руки скользнули вдоль бедер и через ткань сжали напряженную плоть, в эту секунду сильнее всего они оба поняли, в каком жестоком плену одежды находились раньше. Нет, невыносимо. Джордж в порыве окончательного безумства поднимает её с колен и рывком сдергивает блузку, не заботясь о сохранении дорогой вещи. Что может быть дороже сейчас, чем вид её пленительного тела, в котором каждый недостаток так сильно полюбился ему, что превратился в достоинство? О, каждый стон, слетающий с женских губ ловил он жадно, будто они — спасение для умирающего, и наслаждался тем, как смешиваются в комнате запахи пота, духов, старой мебели и тел, того самого уникального, всегда недостающего аромата, без которого человек неполноценен. — Закончим начатое? — задыхаясь от ласк, спросила Гермиона. Но Джордж ответил отрицательно — у него будет еще много времени на то, чтобы покоряться жене в её настойчивых желаниях, он оценил высоко её инициативу, но сегодня… Игра по правилам Джорджа. Он с нежностью перехватывает ладонь Гермионы, изучает её с едва заметной улыбкой и прижимает к пряжке ремня, опуская затем чуть ниже, к месту, обостренному до предела. — Видишь, так я хочу только тебя, — вкладывая в эту фразу всё, на что ему вечно не хватало времени, говорит Джордж, но Гермиона вместо ответа осторожно целует его, как будто они снова подростки и признаются друг другу в любви. Затем она опускается на стол, не в силах приказывать ватным, расплавленным как масло ногам, пальцам рук и губам, ведь даже они предательски сжимаются от удовольствия. Джордж слегка надавливает на эмфатическую точку, отодвинув пальцем бархат нижнего белья, и нежная кожа искрится под дорожкой его прикосновений, прежде чем все рецепторы словно сосредотачиваются в одной точке, куда точно и жестоко ударяет язык мужчины. Он держит её под контролем, внимательно следя за отражением вспышек удовольствия на лице — как дрожат ресницы, как прилипают волосы к вискам, с каким энтузиазмом втягивается свежий воздух — всё это было безгранично ему важно. В подобным этой минуте моментам он упивался своей властью над женщиной, над её грешными попытками отдаться больше, сильнее, но он всего лишь играл с её ощущениями, выводя языком неожиданные узоры. — Только не останавливайся, прошу… Джордж…? — он возвысился над ней, облизнув блестящие губы. — Мне жутко хотелось пить, теперь я утолил жажду, спасибо, — с насмешкой сказал он, а Гермиона смущенно уткнулась в стену, жалея, что под ней нет подушки. Джордж так же легко вводил в состояние стыда, как и позволял от него избавиться. — Снимаем трусики, моя королева, — без вещи стало холодно, а при взгляде на одетого Джорджа с одними расстегнутыми пуговицами воротника опять неловко. — Король из тебя, конечно, никакой, но мы постараемся это исправить, — сказала Гермиона, поманив его. На секунду он решил ей покориться и подошел ближе, но она зашла в своих изощрениях чуть дальше, чем они вдвоем ожидали. — Закрой глаза. Джордж послушно сомкнул веки и тут же ощутил себя совершенно беспомощным, как вдруг руки Гермионы уверенно легли ему на грудь, и пуговицы одна за другой поддались рукам искусительницы, а затем и рубашка была отложена в сторону. Она крепко схватилась за его ремень, чуть надавив коленом на эрегированный участок — ощущение надежности охватило Джорджа от уверенной хватки Гермионы, и он не противился ей, да и попросту не мог. Он не видел её лица, не видел поднятых на него карих глаз, только чувствовал. Даже на слабое дыхание реагировали нервные окончания, изводя и тело, и душу. Гермиона без злобы воспользовалась своим вольготным положением — поцеловала ключицу и от неё ногтём оставила дорожку до брюк, проворным движением расстегнула пряжку ремня, восхищаясь тем, как незыблемо стоит Джордж, несмотря на всё попытки притянуть его поближе вместе с неудобным ремнем. Нет, его тело было непоколебимо, и он специально не шёл на уступки, предоставив работу ей. Раз уж она взяла инициативу в свои руки, он предоставит ей возможность проявить себя. И как только Гермиона действительно взяла в руки эту самую инициативу, она поняла, что ни за что в жизни не согласилась бы делать это под взглядом Джорджа — нет, это бы устыдило её и не возбудило так, как возбуждало сейчас. Эта принадлежность крепкого тела ей, её рукам, это безоговорочное доверие, которое они оказывали друг другу — это было наивысшей стадией удовольствия, и не только физического. Сейчас Гермиона понимала, что за хриплые вздохи Джорджа она готова многим пожертвовать, а если речь идет о такой мелочи, так и вовсе доставлять подобное удовольствие каждый день, каждый час, каждый раз, когда он хоть словом намекнет на желание. Ей нравилось его тяжесть, его статность, не спадающее напряжение. Гермиона делала это настолько правильно, насколько позволяла то ей отсутствие опыта, но и в этих несмелых, осторожных движениях Джордж терялся, как теряются в бурном удовольствии, не зная, как долго оно продлится. Он против воли опустил руку ей на затылок, чтобы убедиться, качественно ли она делает начатое, и стряхнул её руки с коленей, в которые она уперлась ладонями. По его телу разливалось неравномерное удовольствие, зависящее от размеренность её движений, и он тоже в какой-то мере становился зависимым. Из комнаты слышались сахарные стоны, смешанные с характерным звуком оральной неги, и Гермиона пришла бы в ужас в другой ситуации, поняв, чем и где они занимаются, когда у них есть свой дом и собственная кровать. Джордж, набрав в легкие воздуха, остановил её; ему хотелось закончить начатое с Гермионой, и она молча поняла его желание. Наклоняясь к ней в последний раз, Джордж уронил тихо: — Спасибо. А затем для слов просто не осталось места, слишком много объединилось в этой комнате для двоих: страсть, влечение, интерес, сладость недолгих минут, когда они могут отдаться друг другу даже больше, чем полностью. Он аккуратно вновь подсадил Гермиону — свою неусидчивую ношу — на стол и без церемоний пригубил сладкий мёд её кожи, струившейся под губами бархатом. Он умел быть ласковым, чутким и обходительным, но таким… Таким Джорджа она видела впервые — изголодавшегося, чувственного, нетерпеливого. Даже в его вроде бы невинных прикосновениях чувствовался напор, которому никто на её месте, даже самая аскетичная женщина, не воспротивилась бы. А Гермиона Грейнджер не относила себя к числу воздержанных дам, тем более, что с Джорджем любое воздержание срывалось от малейшего его шантажа. И пока он опалял дыханием сокровенное, Гермиона не могла налюбоваться им, его поступками, а в приятном карнавале ощущений они казались непревзойденными как и всё то, что касалось любимого человека. Джорджу потребовалась секунда, чтобы избавиться от последней одежды, и он был готов приступить к главному, но его взгляд замер на женской груди, которую он ненамеренно, но всё же обделил вниманием. А разве можно было пропустить эту чудесную бледность полушарий, частые удары сердца, мурашки, расходящиеся в стороны от дороги поцелуев?! И, заранее зная ответ на свой вопрос, он в припал к груди, придавив тяжестью тела Гермиону. Нет, это было бы вопиющей ошибкой — пропустить в очереди ласк грудь, вскормившую двоих его детей, но всё равно женственную, объемную — видя, как бесстыже изгибается под ладонями тело его женщины, казалось, вот-вот оно вспыхнет и сгорит, сгорит от пламени желания. И от дивных ощущений внизу живота Гермиона действительно была готова сгорать, только не здесь, а где-нибудь в полях, просторных, безмятежных, как-то удовольствие, которое она получала от незначительного поцелуя — самого мимолетного или случайного. Джордж приложил руку к чувствительному холмику и помассировал его, надавив указательным пальцем. — Уже мокрая… — хищно улыбнувшись, сказал он. Гермиона промычала в ответ что-то нечленораздельное и сдвинула ноги друг к другу, но Джордж этому воспрепятствовал и вновь развел их в стороны, к её огромному смущению. Как бы извиняясь за грубые слова, испортившие волшебство, хотя по-настоящему ничто не могло его испортить, он соединился с ней — сперва осторожно, как в первый раз, а потом всё сильнее и настойчивее. В каком требовательном, но не без нежности соитии они находились, как упивались друг другом, словно не виделись десяток лет — и обоих это возбуждало настолько, что в удовольствии им могли позавидовать даже молодожены, только-только вкушающие прелесть секса. Джордж заставил её откинуться назад — так ему лучше открывалось её лицо, шея и плечи — загорелые и в веснушках. Но она вдруг сама потянулась к нему и припала головой к мужской груди, готовая разрыдаться от того блаженства, которое переполняло её женское и до сих пор чуть-чуть холодное к всяким сентиментальностям и глупостям сердце. Она сидела здесь, и пурпурный закат с подсвеченными на небе облачными перьями в окне для неё был закрыт желанным мужчиной, который внезапно тоже остановился, тяжело дыша. Джордж поднял её изнеможенное от прелюдий лицо за подбородок и неожиданно для самого себя просто поцеловал её в лоб, как маленького ребенка, непреднамеренно вложив в него всё то доверие, любовь, понимание, дружбу, пылкость, которую она дарила только ему, так преданно и непрерывно, что он не мог верить в это. Внезапно вечернее небо окрасилось из насыщенного розового в темный, трагичный и подавленный цвет, на него стеклись тучи, такие, что солнце продолжало свой закат уже за их не просвечивающей пеленой. Пошёл ливень —о, эти своевольные циклоны, терроризирующие Англию в любое время года — капли с шумом забились о выступы ассиметричной Норы, но пара была занята, и не отвлеклась на непогоду. Наоборот, они чувствовали сухость и теплоту рядом, пока на улице грохотала стихия, и это сближало больше, чем самая тесная комната. — Жарко… Джордж без лишних слов переместил её к подоконнику, повернул к себе спиной и распахнул ставни. Легкая прохлада стала для них настоящим морозом, так контрастно она ощущалась на фоне душного помещения. Её тонкие пальцы зацепили оконную раму, и по ним полоснул дождь, в то время как руки Джорджа сделали тоже самое, только ниже и ощутимее. Тень от стекающих капель ложилась на её спину, и эта иллюзия так же реалистично объединялась в крупные капли и стекала ниже. Он не удержался и проводил одну из капель языком, и Гермиона почувствовала, как острые пряди рыжих волос щекочут кожу. Осознание того, что может открыться взору проходящих мимо дома людей смущало и заводило Гермиону одновременно, но остановить прекрасную пытку ради того, чтобы не удивить соседей?.. Нет, на это Гермиона решительно не хотела идти. Пусть видят искусанные губы, влажные волосы и непоколебимого мужчину, оберегающего её тело сзади. — Теперь не холодно? — ехидно спросил Джордж, и потянул её за волосы назад, как представлялось ей в самых развязных мыслях. Он вновь вошёл в неё, и они дополнили друг друга, на этот раз он не сдерживался — ритмичными толчками вымаливал её скромные, приглушенные стоны и с трудом сдерживался сам, чтобы не сорваться и не разорвать её на части. А Гермиона животрепетела от наполненности себя, от осознания, что её нещадно раздирает инородный предмет. И вечер показался ей чересчур прекрасным, потому что прекрасное переполняло и эту комнату, и их двоих через край, и не потонуть в нём было невозможно. Гермиона отозвалась на прикосновения и подалась назад, к нему, чтобы острее ощутить в эту самую секунду приближающегося апогея Джорджа. Он плотно прижал её к себе, так, что задышал ей в затылок, и вознес женщину к самым звездам, о чём свидетельствовал полу стон, полу крик. И только потом позволил себе последовать за ней туда, на вершину удовольствия, в те блаженные секунды рая, ударными волнами которые разносились по телу — от покалывания в висках и до слабых мышц внизу. Они молчали некоторое время. К Гермионе сразу же вернулось здравомыслие, и не без разочарования она посмотрела на вещи, снятые в разных местах и в разное время. Ей представилось, как вновь приходится надевать холодную, шероховатую одежду, и обходиться без ласковых порывов ветра. Едва держась на ногах, она в молчании принялась одеваться и оставила мужа в полном недоумении. Еще ни разу она не уходила именно так, будто случилось что-то непоправимое, но её съедали сомнения при одном виде на небрежно кинутые трусики, которые не долетели до пола и зацепились за настольную лампу. Нет, эти угрызения совести грозились свести её с ума, когда отошедший от случившегося Джордж положил её руку в свою ладонь. — Повторим как-нибудь? — задорно поинтересовался он, потому что к нему пришло осознание того, что он отымел свою жену в запертой комнате дома своих родителей, в котором родился и бегал еще мальчишкой, причем пришло в довольно легкомысленном виде. Она судорожно прикрыла глаза, за двоих пытаясь понять, каких дров они только что наломали. Гермиона пробормотала что-то стыдливое в ответ и начала собирать свою одежду, избегая Джорджа, который неохотно застегнул брюки, гораздо быстрее, чем она, беспрестанно петляющая из угла в угол. Гермиона нагнулась за джинсами, подумав, что по этому полу безмятежно ходил мистер Уизли прежде, чем его сын чуть не сделал ему внука, но вдруг она оказалась прижата к стене лицом — не сильно, однако без возможности продолжать своё занятие. — Не вздумай об этом забыть, — предостерегающе кинул Джордж в ухо, — И даже не помышляй о том, чтобы стесняться, — и, помолчав, добавил: — Лично мне понравилось. Она бы хотела сказать, что слово «понравилось» недостаточно точно характеризует произошедшее, но лишь устало улыбнулась: — Мне тоже, Джордж. И она вспомнила о счастье, которое захлестывало её пару минут назад и поняла, что под самыми издевательскими пытками не отдала бы эти мгновения никому. И невозможно было злиться на человека, который самозабвенно дарил не поддающиеся описанию ощущения. Какие-то совестливые упреки свалить с её плеч, и осталась только приятная, вязкая эйфория, от которой сводило руки. Джордж буднично взглянул на часы и предупредил об опасности пропуска ужина. — Ведь это то, зачем мы сюда пришли? — хитро спросил Джордж, и Гермиона сделала скучающее выражение лица, которое, впрочем, не послужило достаточной преградой к колкостям, которые он отпускал еще долгое время. Они тихо затворили за собой дверь, на которую Гермиону с облегчением облокотилась. — Нет, Джордж Уизли, теперь мы ждем блюд только в гостиной. — Но в гостиной есть хороший диванчик…