О русалках

Русалки созревают долго. Многие умирают ещё в яйце, не получив достаточно тепла, а другие часто не находят в себе силы разбить прочную скорлупу, впустить тьму и свет в мир, где до этого царствовало ничто. Ей повезло. Отец, согревавший её у сердца и защищавший от бед, был сильным. После того, как она вылупилась, он отпустил её в ручей, тихий и светлый, как рай, где бы она была счастлива провести всю свою оставшуюся жизнь. Гекуба вязала шарф. У ног лежали несколько оранжевых и чёрных клубков. Большая часть её соседок по спальне явно устроили соревнование — кто больше цветов использует, но Гекуба решила ограничиться двумя. Ноябрь, в спальне холодно, но один бок грело солнце, — вот бы оно ещё что-то додумалось согреть! — а другой становился всё горячее из-за не отрывавшей от неё глаз Русалки, сидевшей на полу и поджавшей под себя неходячие ноги. — Ты никогда не чувствовала себя лишней? — раздался её тихий тонкий голос. — Так, словно ты с дефектом. Гекуба посмотрела на неё с плохо скрываемым ужасом. В Доме слова становились подобными мелкому бисеру, требовали к себе осторожного обращения и таланта, для того чтобы плести качественные конструкции, замысловатые и нет. Ну а если случайно рассыпать слова-бисер — так всё, без остатка; останешься пуст, не соберешь потерянное полностью, и каждая незамеченная бусинка-слово потом будет впиваться иглой в пятки. Играть со словами опасно. Особенно когда речь заходит о Наружности, и это Гекуба, одна многочисленных детей Дома, прекрасно знала, в отличие от Русалки, находившейся здесь только двадцать первый день. Здесь не говорят о неправильности нахождения где-то, о дефектах, своих чувствах, в конце концов! В лучшем случае изгоем станешь, в худшем — сожрут, изничтожат… Ну и что, что от неё не пахло, как от новичков, вела себя как здешняя и уже имела постоянную кличку. Она маленькая, младше всех — восемь ей и девять-десять остальным — непреодолимая пропасть, надо было предугадать, предупредить… — Понимаешь, — Гекуба не знала, как правильно выразиться, — о таком… нехорошо говорить. О прошлом в Наружности. — Понимаю. Но я не про внешний мир, — кстати, что за странные названия вы придумываете? — а в целом. Как будто ты постоянно врешь всем, боишься, что тебя уличат, но сам не понимаешь, о чём именно умалчиваешь. Просто я из-за этого себя неправильной чувствую, ненастоящей. И здесь, и… там тоже. — Может, потому что ты не нашла себя полностью? Тебе повезло — здесь ты можешь пойти дальше. — Куда? — За оболочку того места, где мы. У тебя может получиться. Русалка медленно опустила веки и столь же медленно приподняла их. Весь процесс занял где-то пять секунд — непозволительно много для жителя Серого Дома. Русалка не была умной, в бисере её слов не найдётся бусин всех цветов радуги. Она не понимала того, о чём говорила подруга — подруга ли? — да и не стремилась понять. Чувства преобладали над разумом. Русалка просто тянулась всем своим естеством к произнесённым словам, стремилась ухватить чёрную нить с красными бусинами слов, ведущими вглубь. За оболочку. В то место, которое увидеть нельзя. — Ты права. Спасибо большое! У меня получится попасть туда, если сотворить волшебство своими руками. Я вплету это желание к другим. — Что? — Гекуба не увидела в словах Русалки логики. — Причём здесь волшебство? — Тебе непонятно? Чтобы осуществить свои желания и найти правильную себя нужно волшебство, а чтобы случилось волшебство, нужно его сделать. Чтобы сделать — нужен труд. И вера. Русалка хотела сказать, что этому её научила мама. Но в Сером Доме бисера слов о внешнем мире не было. Её большие светлые глаза сияли — в них были ответы на все вопросы, а длинные волосы, густые, чуть волнистые, стекали до пола. Они, словно непроницаемый щит, защищали от жесткой реальности, в которой мечты не исполнялись от труда и веры. «Неплохо было бы пожить в её раю», — с завистью подумала Гекуба. — Я знаю, я свяжу мешок, в который положу все свои желания! — вновь раздался воодушевлённый голос Русалки. Гекуба решила не уточнять, как она положит в вязаный мешок свои мечты, только спросила: — Зачем браться за то, чего толком не умеешь? Русалка не ответила. Она уже была в своём мирке: со спицами и синим клубком. Русалка не знала, что мир, в котором она родилась, жесток. Что управляющая им Богиня — собственница, не дававшая право выбора своим детям. Крошечные островки рая были известны лишь тем, у кого она забирала всё, забирала как можно раньше, чтобы взамен подарить свой мир. Они были любимчиками Богини. Отец Русалки был одним из них. «Расти, — сказал ей он. — Ты нужна мне для одного дела, с которым я сам не справлюсь». — Давай, дорогуша, ещё один шаг! «Я не дорогуша», — подумала Русалка, и в следующий момент её ноги подкосились. Какие-то они были неправильные, некрасивые. Обрубки. После каждого шага её, от пяток до колен, словно пронизывало иглой. Но она упрямо продолжала вставать и идти. «Желания исполняются медленно. Для них нужно немного волшебства и много усилий», — говорила ей мама, чьё доброе и нежное лицо выглядывало, словно из тумана. «Неужели я начала её забывать?!» Раз в неделю Русалка говорила с ней по телефону. Об учёбе, глупостях и никогда — о Доме. С папой Русалка общалась реже. «Работа…» — её маме казалось, что одно это слово являлось оправданием для всех проступков взрослых. И, наверное, не одной ей. «Хочу, чтобы папа приходил и звонил чаще. Хочу ходить. Хочу понять, что во мне неправильно. Хочу исправить это. Хочу видеть глубже, видеть через тернии, стены деревьев и ручьи с лягушками. Хочу, чтобы мой парень носил связанные мной свитера. Хочу…» Русалка повторяла про себя однотипные молитвы каждый день. «Желания исполняются медленно». Русалка каждый раз просила передать трубку папе, если он дома. Не стонала, не жаловалась во время лечебной гимнастики и, стиснув зубы, слушала: «Ей только тринадцать, а уже такая мужественная…». Вязала одежду соседкам по комнате, хотя они не просили, стремясь почувствовать себя нужной. Ходила по Дому ночью, словно неприкаянный призрак, напевая незамысловатые мелодии своим обычно молчаливым слушателям: крысам, паукам и тараканам. Вот только её парень всё ещё не знал, что он её парень. Он её саму наверняка и не знал. Его руки не обняли бы её, а глаза светились мудростью. Она его редко видела, — тогда ещё действовал негласный запрет на встречи мальчиков и девочек, но тем лучше — Русалка не уверена, что любила бы его так сильно, если бы они виделись и даже разговаривали. Глядя на него, она чувствовала себя глупой идолопоклонницей, глядящей со своих глупых небес на своего Бога, идеального, как и все боги. Прикоснуться к его лицу, провести рукой по прохладной — ей всегда казалось, что она будет именно прохладной — коже головы… Дальше она как-то боялась заходить в своих мечтах — уже эти действия казались ей страшным преступлением. «Желания исполняются медленно». «Сначала ноги, потом папа, Изнанка и дефекты. И Сфинкс. Я должна стать лучшей для Сфинкса». И Русалка, опираясь на мельтешащих Паучих в белых халатах, больше мешающих, чем помогающих, снова поднялась на ноги. В ручье без хищных рыб она росла быстро. И даже нашла себе друга на третьем дне её жизни. Горбун, в слепящем свете дня напоминавший ржавый крюк, обычно искал на мелководье ручья блестящие камни и нити. Падкий был на всё блестящее. Русалка подружилась с ним, начав дарить сверкающую чешую рыб, которых ходящим по земле не добыть с самых глубоких частей ручья. Он научил её плести сети из морской травы, она доставала для него длинные прочные водоросли с глубины. Пусть их отношения и начались как потребительские, но он стал приходить к ней всё чаще. Вскоре Горбун даже позволил увидеть сокровища его коллекции: прекрасный тёмно-зелёный осколок и шишку, оплетённую чудными нитями, которые Горбун звал «шелковыми». А на девятнадцатый день он подарил их Русалке. Она держала его за руку, другую руку грели осколок и шишка. Он, скрюченный ещё более чем обычно, гладил её высыхающие на воздухе и солнце волосы. Скомкано попрощавшись, Горбун пообещал прийти через четыре дня. Тогда Русалка и узнала о переменчивости времени. Раньше оно шло себе и шло, сейчас же оно ползло со скоростью смертельно раненого зверя. В основном медленно, но не монотонно, рывками. Остаток дня и следующий прошли именно в таком темпе. Русалку заметил громкоголосый Шакал, возвестивший кличем весь Дом о своей радости. Русалка обрадовалась — не зря она подарила Табаки свою лучшую жилетку! Теперь она могла попасть в четвёртую… Что за эгоистичные мысли?! Разве она была такой? В глазах большинства Шакал — местный сумасшедший, наглец, выскочка и самодур, склонный к воровству и халяве, вот только слепой предводитель племени и верховный жрец высоко его почитали. Но даже другие, те, кто не чувствовали его настоящей силы, всегда давали ему то, о чём он просил и не просил. И Русалка тоже чувствовала его могущество. В момент дарения жилетки из бисера она и не думала о том, что Табаки за это мог провести её в четвёртую. Она просто хотела увидеть его улыбку. Табаки был настоящим волшебником, в отличие от неё, глупой недоучки-Русалки. Она не нашла связь с Серым Домом, не могла сама пойти на Изнанку Дома, лишь мечтая о таких талантах, как у Табаки. Восхищалась им она ещё и по той причине, что он запросто мог заговорить со Сфинксом. Новостью в спальне Четвёртой она не стала, хотя бы потому, что оповещать было некого: ей смущённо, словно извиняясь за шум Табаки, улыбнулся колясник, которого Русалка видела впервые, но уже почувствовала в нём неплохого парня. Улыбнувшись ей, он представился — Курильщик — и вернулся к рисованию, больше не обращая на неё внимания, а она не лезла, прекрасно помня своё раздражение, когда пушистые помощницы Кошатницы мешали ей. Уподобляться им не хотелось. Русалка с улыбкой смотрела на Табаки — создаваемый им шум не мешал, но реагировать на него можно только высказывая эмоции и односложные ответы. И хотя она ничего против Шакала Табаки не имела, но невольно переключила своё внимание на Сфинкса, едва он зашёл. — Извини за вторжение, — она с трудом подавила в себе желание обратиться к нему на «вы». — Ничего, — его светлые зелёные глаза смотрели словно сквозь Русалку. Ей показалось, что за эти секунды он узнал её всю. То, о чём она думала — особенно. И улыбнулся ей с добротой и снисхождением. Вероятно, именно так улыбался Иисус беднякам. — Сфинкс, это Русалка, я тебе о ней рассказывал, Русалка — Сфинкс, он — наша мамочка, переводчик с языка Слепого на человеческий, также он периодически веселит нас мудростью и проницательностью… А Русалка не заметила… — Веселит? Разве не скучно быть мудрым? Глупые, глупые, как и сама Русалка, слова! «Как же я ему в глаза посмотрю?!» Смех. Заливистый смех троих: Шакала, Сфинкса и даже Курильщика. — Действительно! — сказал Сфинкс. — Действительно, что ты рассказываешь, Табаки! Я очень скучен… — Это не так, — она обиделась за его слова — Так, так, — он вдруг широко улыбнулся и подмигнул ей. Названный отец во время очередного визита на двадцать первый день её жизни неожиданно схватил Русалку за шею и приподнял над водой. В тот же миг она преисполнилась слепой ненавистью к тому, кто дал ей жизнь. Она пожелала сгноить его, утопить в крови, потому что почувствовала, что не вернётся. Больше не вернётся в свой рай. Не увидит Горбуна. После короткого промедления отец бросил её на землю. Тени деревьев, скрывающих солнце, схватили её за руки и обрубки внизу, лишь недавно бывшие сверкающим хвостом. Наступило время возвращения долга. Она была нужна своему названному отцу, она знала. Но почему так скоро? Только сейчас Русалка смогла как следует разглядеть его. Впадины вместо глаз. Смрад тлена и крови казался такой же частью его тела, как руки и ноги. Он — не человек. — Настал твой черёд. Русалка с первой встречи со Сфинксом почувствовала, что судьбой предназначена для него — он исчезнет, она тоже. Ему она этого не сказала — за столько лет в Доме она не научилась правильному обращению с бисером слов. «Молчи, за умную сойдёшь», — сказал ей отец во время очередной встречи, когда Русалка говорила и говорила — без перерыва — все полчаса встречи, даже не дав родителю вставить слово. Потом отец, конечно, извинился, но Русалка приняла сказанное к сведению. Это оказался очень полезный совет — даже Шакал поверил. И со Сфинксом она говорила мало — ему это даже нравилось, хотя он всё равно раскусил её страх. Его взгляд перестал пронизывать, считывать её, став туманным, когда он смотрел на Русалку. А в его голосе звучало пение экзотичных птиц и потусторонняя дрожь — теперь, когда они уже были вместе, она услышала всё это. — Ты уверен? Его взгляд ни на йоту не изменился, голос не потерял сквозившей в разговорах с Русалкой нежности, но даже она, глупая, поняла, что эта тема — не та, на какую он хотел разговаривать. Но он был откровенен с ней и решил ничего не скрывать. Он уже разговаривал на эту тему со Слепым, но последний попросил Русалку поговорить об этом ещё раз. «Пожалуйста» — разве можно отказать, когда вожак Дома говорит таким голосом? Хотя Русалка никому и не отказывала в просьбах. — Я не уйду, — Русалка даже не сразу поняла смысл этих слов — уж больно они двоякие, только по недовольному голосу она поняла — он не уйдёт в Лес. — Но, — Сфинкс запнулся, — у тебя, конечно, может быть другое мнение. Мудрый Сфинкс смотрел на глупую и наивную Русалку, предпочитавшую усложнить путь к мечте, чем признать её недостижимость, несколько снисходительно, как верховный жрец на маленькую девочку, хвастающуюся ярким цветком. Точнее — вплетенными в волосы колокольчиками. Все действия этой девочки как на ладони у жреца. У него и мысли не возникало, что он мог, пусть и в одной детали, ошибиться. Сфинкс — Ходок, мог уйти в Лес по первому желанию, хоть и боялся Изнанки, ненавидел её. Но у него и мысли не закрадывалось, что Русалка может не быть такой, как он. Она — даже не Прыгун, она не видела Изнанки даже во снах, сколько бы ни слушала песен Табаки. Она не сказала ему об этом. Потом тоже. И это терзало её до самого прощания. — Он хороший мальчик, — мама улыбалась Русалке. — Сразу видно — толковый парень! — подхватил папа, когда они сели в автобус. Русалка и не сомневалась, что Сфинкс понравится родителям. Она даже и не рассматривала вариант, что её родители скажут что-то вроде: «Безрукий инвалид? Ты что, дура?!» или «Он больной — разве не видишь, что у него волос на теле нет! А если он тебя заразил?». Они такие замечательные. — Всё же — как хорошо, что вы у меня есть! — Русалка повернулась, но не увидела родителей. Как?! Как они могли исчезнуть из едущего полупустого автобуса? И Русалка вспомнила… — Что я должна сделать? «Так холодно. Неужели сухопутные всегда живут в таком холоде? И поэтому носят одежду?» — Ты должна привести в это место одного человека, — слепой отец всегда был краток. — Сделав это, ты сможешь вернуться сюда. Остаться. «Что угодно! Завлеку, притащу силой, накинув сети. Умалишенный или мудрец, старик или мальчишка, заставлю любого. И домой, в рай». — Какого? — Узнаешь. Ты не поведёшь его за руку, он не обнимет тебя; не зная этого места, будет ненавидеть его. Но он должен захотеть пойти за тобой. Мечтать остаться рядом. Не сделаешь — не вернёшься. Каждое слово, словно валун, придавливало Русалку к земле. С каждым словом она ненавидела человека, о котором шла речь, всё больше. И тем сильнее было желание выполнить задание. «О, сделаю всё и даже больше! А когда приведу его в это место, то с огромным удовольствием затащу обоих — и его, и отца — под воду. Похороню их под камнями!» Сфинкс молчал, и Русалка молчала. Они — в коконе молчания без света и тьмы. Ему не нужно было ничего спрашивать, его светлые глаза светились всезнанием, а невидимые руки обнимали, когда она сидела у него на коленях, прислонившись лбом к его лбу. Ей это не нравилось. Она вернулась уже в третий раз после двух лет отсутствия. Вопросы: «Где ты была? Где пропадала столько лет? Ты останешься здесь?» — задавал Курильщик, а не Сфинкс. С ним, а не со Сфинксом, она могла болтать, рассказывать сказки, складывать пазлы, смотреть на его картины, долго, до рези в глазах, смотреть в окна того мира, куда её сможет провести только Сфинкс. Весь мир, в котором она жила, был ложью, а главным врагом Русалки стала её собственная память. Она вспомнила истину, едва стены Серого Дома скрылись за поворотом. Отца и матери не было. Никогда не было. А её рай и тот, кто ей нужен был в том месте, куда ей не добраться самой, в том месте, которое ненавидел Сфинкс. Русалка не выполнила задание Слепого в указанный срок. Но её миссия не изменилась. Русалка не принадлежала Наружности, но уходила от Сфинкса не по этой причине, хоть он был уверен в ней. Русалка будет прятаться в Наружности, а после — возвращаться, не давать оставленным ею ранам зажить. Она будет мучить его до тех пор, пока Сфинкс не захочет пойти с ней. И тогда, с его помощью, Русалка уйдёт в Лес по-настоящему. Вернётся в свой ручей и найдёт Горбуна. И выполнит данное самой себе обещание. Он смотрел на неё. Взгляд был светел и прозрачен. Раньше бы он заметил фальшь её слов и глаз. Тогда Слепой поступил правильно, что забрал её сны и воспоминания. Помня обо всём, она не смогла бы перехитрить Сфинкса, чьи светлые глаза проникали сквозь кладку стен, толщу воды, заросли и во взгляды, отражающие души. Её память солгала не только самой Русалке, но и Сфинксу. Теперь его глаза светлы не от мудрости, а от слепоты, гораздо более страшной, нежели у её названного отца. Русалка улыбнулась, и Сфинкс улыбнулся ей.