Любой ценой

Воевать Франциск не любит и не умеет. Зато любит и умеет улыбаться, широкой улыбкой, обнажая ровные белые зубы, растягивая губы чуть не до ушей, без улыбки он уже не Франциск Бонфуа, а кто-то другой, поэтому Франциск улыбается всем и всегда. До поры до времени. Во время Верденской мясорубки Людвиг тяжелой рукой выбивает французу четыре зуба. Очнувшись в госпитале, Франциск пытается привычно улыбнуться хорошенькой сестре милосердия и в ужасе закрывает рот, краем глаза заметив собственное отражение в небольшом зеркальце на прикроватной тумбочке. На месте белоснежных зубов во рту зияют черные дыры. Третий справа вверху, третий и четвертый слева внизу, еще один над ними - хорошо хоть передние целы, впрочем, утешение слабое. Пару дней он пытается улыбаться одними губами, выходит натянуто, с такой недоулыбкой Бонфуа напоминает себе Артура Керкленда - чопорный британец только так и умеет. Франциск бросает бесплодные попытки, да и походить на англичанина совсем не хочет. Он сжимает губы в тонкую линию, и теперь, с вечно напряженно-настороженным выражением лица и стриженными по случаю войны волосами, выглядит практически копией Людвига. Дальнее родство с врагом номер один становится все более и более явным, проступают давно забытые резкие черты, в голубых глазах больше не горят озорные искорки. Он тоже германец. Был. Когда-то. Война - не его стихия, Франциск предпочитает любовь. Любить Бонфуа готов кого угодно, как угодно и сколько угодно, столь мелкие подробности не имеют значения, главное - чувства, любить до потери сознания, до последнего вздоха, пока только бьется горячее сердце. Франциск умеет и любит любить. Только вот за последние три года он получил столько ранений, что все тело покрыто шрамами и синяками, зубов недостает, под глазами залегли темно-синие круги, а былая галантность и обходительность похоронена где-то в развалинах Вердена. Месье Бофуа больше не charmant, месье Бонфуа напоминает Франкенштейна, плод больной английской фантазии, таких не любят, от таких шарахаются, встречая на улице. Франциск эстет. Он любит красивые вещи, красивые места и красивых людей. Просто за то что они красивы и необычны. Просто за то то они есть. Были. Где те прекрасные французские города, простоявшие века, сохранившие всю прелесть раннего средневековья, когда были возведены? Их больше нет, на их месте дымящиеся руины, земля, пропитанная кровью, и братские могилы. Где прекрасная французская армия? Гниет в окопах на фронте, в грязи, пыли и крови. Даже самую красивую в Европе военную форму теперь заменили на обычную - это практично, но Франциск не Людвиг, чтобы думать о практичности, у Бонфуа сердце разрывается при одном взгляде на мешковатую одежду маскировочных тонов. Французские женщины похудели до состояния скелетов, их нежная кожа стала шершавой и грубой, а взгляд потух. Мужчины, да и сам Бонфуа, выглядят еще хуже. La belle France est mort! Vive... А что собственно? Окопная жизнь, развалины, умирающий народ? Франциск понимает, что ему осталось недолго. Ни убогая военная форма, ни внешнее сходство с Людвигом, ни отсутствие любовных утех не сделали из него успешного воина. Он по-прежнему отступает, сдает стратегические объекты один за другим, он зажат в клещах: с севера наступает германская армия, на юге, в водах Средиземного моря, немецкие подводные лодки, не встречая никакого сопротивления, губят французский флот. Бонфуа чувствует себя брошенным, ему неоткуда ждать помощи и некуда бежать. Если когда-то давно Entante cordiale действительно была таковой, теперь каждый из союзников занят исключительно собой. Брагинский болен, и то, что он еще с трудом умудряется принимать участие в войне, уже чудо. Говорят, впрочем, что русский частенько покидает свои позиции, переходит линию фронта и с объятиями лезет к Байльшмидту, что ночами они напиваются вместе до одурения, а потом расползаются - каждый на свою сторону, чтобы с утра, в состоянии дикого похмелья, встретиться на линии фронта снова, и вместо того, чтобы колоть друг друга штыками, вместе искать опохмел. Толку от итальянцев катастрофически мало: оба безвылазно торчат на австрийском фронте, и дела у них идут с переменным успехом. Ни Варгасы, ни Эдельштайн вести войну не умеют, сегодня везет одному, завтра другим. Из всех союзников хоть сколько-то успешен разве что британец, флот Керкленда вполне сопоставим с немецким, английская авиация на глазах набирает силы, Артур носится по всему миру, воюет в Европе, Северной Африке и на Ближнем востоке, отставая колонии. Подавив остатки гордости, француз отправляется в Лондон - унижаться, ползать на коленях перед Керклендом, лишь бы помог. Британская столица относительна цела, и Франциск до крови прокусывает губу - Париж полуразрушен, что уж говорить о городах к северу от столицы, а сосед на острове почти цел и невредим. Бонфуа сталкивается с британцем на улице, Керкленд, как обычно, чрезмерно активен и вести беседу способен исключительно на бегу. - Времени нет катастрофически, Аднан загибается, его территории уже почти мои! Кто, если не я, разберется с этим? - в этом весь англичанин, он грезит колониями и совершенно забывает о европейских союзниках и их проблемах. Французу плевать на Ближний Восток и Африку - выжить бы самому, о чем он и сообщает: - Пока ты занят умирающим турком, загнусь я. Без посторонней помощи мне не жить. - А еще Альфред вступил в войну, его надо вводить в курс дела, я уже занялся этим, из мальчика выйдет толк - моя школа! Франциск, у меня совершенно нет сил и времени заняться еще и тобой, слишком много дел. "Так займись мной! - хочет крикнуть француз. - Я с тобой с самого начала! Альфреду ничего не грозит, а моя жизнь висит на волоске! Я ближе и значимее колоний!" - Когда немцы возьмут Париж, в изоляции окажешься ты. Колонии не помогут тебе, а Соединенные Штаты слишком далеко, - выходит куда более резко, Франциск и сам удивлен, как он смог объясниться, использовав логические аргументы и не упомянув чувства, но на Артура это действует. - Я найду выход, - британец останавливается и смотрит в глаза Бонфуа, - я найду того, кто сможет тебе помочь. Керкленд уносится прочь, дел у него по горло: разгром Османской Империи, введение Америки в курс дел, не время стоять на месте. Франциск смотрит вслед западному соседу расфокусированным взглядом - ему ничего не остается, кроме как верить, что британец не забудет о нем. Керкленд слово сдержал и о Франции не забыл. Сам он, разумеется, не может ничего сделать, но присылает союзника. Союзник японец, и его зовут странным именем Кику Хонда. Франциск не может разобрать, где у того имя, а где фамилия, да и к подобным лицам он не привык. Кику Хонда напоминает Бонфуа Людвига, разве что перекрашенного и с измененным разрезом глаз. Японец столь же непроницаем, непонятен и являет собой воплощение вселенского порядка. Японец привез ему корабли, хорошие, сопоставимые с германскими, надежду Франции. Японец объясняет ему устройство новой техники, Бонфуа ничего не понимает, но активно кивает и даже что-то записывает. Он не может поверить, что в союзниках у него оказалась азиатская копия ненавистного немца, что почему-то Кику Хонда поддерживает Антанту, а вовсе не Людвига. Он видит перед собой не друга, а потенциального врага, и ничего не может с этим поделать. Франциск уверен: рано или поздно они окажутся по разные стороны баррикад, слишком уж японец не вписывается в его представления о союзнике, Керкленд, и тот, ближе и понятнее. Франциск благодарит японца за помощь. Сдержанно, потому что, во-первых, сам Кику Хонда никогда не улыбается, во-вторых, зубов по-прежнему недостает, а в-третьих, нынешний союзник не внушает доверия. Только проводив японца, Бонфуа позволяет себе улыбнуться, как прежде, широко и заразительно, несмотря на выбитые зубы. Корабли, действительно, хороши. Будет еще la belle France!