Мороженое

Леви сидел на скамейке и тупо смотрел куда-то за горизонт, найдя взглядом просвет между деревьями. Он не слышал ни шелеста листвы, ни пения птиц, ни веселых возгласов детей, резвящихся вокруг. Он устал от всего. Аккерман был вовсе не таким сильным, каким все его считали. Он мог всегда молчать и ходить с неизменной каменной физиономией, но выключить в себе человеческие чувства — не мог. Да и кто сможет? Кому под силу совсем отказаться от эмоционального восприятия всего окружающего? Он ведь не робот. И события последних четырех месяцев навалились на него жутким грузом, от которого ссутилились плечи, отнялся слух и раскалывалась голова. Все началось с того, что к ним с матерью ввалилось в квартиру пьяное существо в обносках, смутно напоминающих дешевый костюм. Вонь перегара убивала все живое в радиусе ста метров вокруг, и «нечто», как ни странно, все еще говорило. К Кушель были предъявлены требования пустить его в дом, накормить, напоить, ублажить и дать денег. Аккерман стояла белая, как бумага, и только негромко вскрикнула, когда ее попытались грубо схватить за волосы. Для Леви этого оказалось достаточно, чтобы он буквально сорвался с цепи и превратил рожу этого ублюдка в кровавую кашу с выпученными заплывшими глазами. И плевал он, что это его отец. Не скажет он этого никогда, не признает. Нету у него никого. Чем больше проходило времени — тем становилось хуже. В школе начинался абсолютный застой. Будучи президентом школьного комитета дисциплины, Аккерман разрывался между тем, чтобы отлично учиться и готовиться к выпускным экзаменам и выполнением своих президентских обязанностей. Каждую ночь он просто отрубался за столом или в душе, не успевая дописать очередную бумагу или дотащиться до комнаты. И теперь написанные экзамены терзали его невыносимо — что там? Получил ли он хотя бы проходные баллы? Будут ли результаты? Чем чаще он об этом думал, тем хуже становилось. Меньше всего хотелось потратить столько усилий и оказаться в пролете, смотреть в расстроенные глаза матери. Не больше, чем месяц назад, Кенни пропал без вести. Черт знает, где шлялся этот буйнопомешанный мужик, но его квартира при обыске была залита кровью в трех комнатах, а сам Аккерман как сквозь землю провалился. Леви успокаивал себя, и пытался убедить в том, что непутевый дядя протрезвеет и вернется. Но с каждым днем надежды на это становилось все меньше. Ему было прекрасно известно, в каких кругах вращается его родственничек. Слабо шевельнувшись, когда о щеку ударился какой-то мелкий жучок, парень обреченно вздохнул, парой движений расстегивая черную куртку с золотыми кругляшками пуговиц, принятую в школе и воротник белой, идеально отглаженной рубашки. Слабый ветерок копошился в волосах и приятно обдувал кожу. Он хотел бы сейчас пойти домой, но не мог больше слышать, как мать тихо плачет за стенкой. Этот подавленный плач был для него в сотни раз хуже всего происходящего. Сколько еще продолжится эта полоса неудач? Аккерман пришел в себя только тогда, когда крохотная детская ручка с тоненькими пальчиками цепко схватила его за штанину брюк, требовательно подергав. Он поднял взгляд. Рядом с лавкой стояла очаровательная малышка. Наверное, такие милые девочки бывают только на картинках. Маленькая, по-детски пухленькая, в миниатюрной толстовочке, кроссовочках и шортиках по колено. Темные волосы невообразимо встрепаны, а огромные глазки непонятного цвета взирают на парня с неподдельным интересом и даже каким-то… требованием? — Тебе чего? — вопрос звучит несколько грубее, чем хочется. Малышка подходит ближе, практически уткнувшись животиком в лавку и склоняет разлохмаченную головку набок. — Возьми, — девочка говорит еще совсем невнятно. Да оно и неудивительно, ей всего, наверное, лет пять. Леви куда больше удивлен тем, что ручка малышки протягивает ему мороженое. Только-только купленное, еще, наверное, даже не попробованное. В хрустящем вафельном стаканчике два шарика — розовый и белый. Девчушка смотрит так серьезно, что парень невольно тянет руку. — Это мне? — в голосе скользит удивление, и парень немного ошарашенно смотрит на рожок, уже оказавшийся в его ладони. Девочка кивает и кое-как забирается на лавку с ножками, пыхтя и краснея от напряжения. — Ты должен съесть, чтобы не грустить, — уверенно проговаривает она, и Аккерман замечает, что малышка не только едва разговаривает, но еще и жутко картавит. — А как тебя зовут? — Леви… — брюнет тихо усмехается. Он совсем не ожидал такой милой и детской поддержки. И от этого, как ни странно, становится тепло. Тепло и так по-глупому приятно. Его никто никогда не утешал, даже мама, зная о гордом характере сына. — А тебя? — Еви… — задумчиво повторяет девочка, засунув розовый пальчик в рот и сосредоточенно его посасывая. — Я Катарина. И я уже большая, не смейся надо мной! Леви и сам не замечает, когда тонкие сухие губы складываются в слабую, но улыбку. Из уст Катарины ее имя звучит необычайно мило, что-то вроде «Катяина». Ладонь неспешно зарывается в мягкие волосы малышки, и ерошит мягкие пряди, аккуратно гладя по голове. Девочка хмурится и дует губки ровно секунду — в следующий момент детское личико полно прежнего интереса. — Кушай мороженку. И не грусти. Когда ты грустишь, то кто-нибудь еще тоже может грустить. — Вот оно как?.. — хмыкает парень, глядя на капельку мороженого, соскользнувшую вниз по вафельному рожку. Девочка серьезно кивает и настойчиво тянет Аккермана за рукав. Тот удивленно наклоняется и внезапно чувствует, как мягкие, липкие от чего-то сладкого губки целуют его в щеку. Это неожиданно. Даже слишком неожиданно. Леви хлопает глазами в полном ступоре и впервые в жизни не знает, что сказать. Его вообще никогда не поддерживали, но о поддержке Такой и вообще даже мысли не было… Девочка соскакивает с лавки и весело улыбается. Наверное, ей надо идти. — Да кушай же ты, глупый Еви, — смеется она, и Леви замечает, что у нее нету нижнего зубика справа. Наверное, уже начали выпадать. — И не грусти. Потому что ты мне нравишься, хороший. Малышка уже собирается вприпрыжку направиться куда-то в сторону аллеи, когда парень останавливает ее за рукав. Пальцы слабо дрогнули, когда он ощутил тепло детской одежды. Такая маленькая, беззаботная, и в то же время, кажется, понимающая больше него. — Придешь сюда еще гулять, Катарина?.. — Приду, — улыбается девочка, пожав тоненькими пальчиками большую и теплую ладонь. Серо-золотые глазки лучатся радостью. Она уже знает, что у нее появился пусть и взрослый, но друг. — Обязательно приду. И принесу еще мороженку.